Кен Кизи - Песня моряка
— Старый Омар уже убит, Алиса, — наконец прошептал он настолько тихо, что Алиса едва расслышала. — Мы с Гриром сегодня выловили его сетью.
— Утонул?
— Да, утонул.
— Тогда с какого перепугу ты заявляешь, что его убили? Омар никогда не был хорошим моряком, а это старое корыто, на котором он плавал, вообще было крайне ненадежным.
— Он был завернут в полиэтилен, Алиса, а к его члену был привязан шар из боулинга.
— Но у Лулу ведь есть еще братья, которые являются правонаследниками.
Айк покачал головой.
— Не думаю. С тех пор как они несколько недель назад уплыли по какому-то странному поручению, полученному на «Чернобурке», от них не было ни слуху ни духу. Думаю, с этими наследниками тоже все уже покончено.
— Послушай, Соллес… по-моему, у тебя мозги плывут не меньше, чем у Лулу. — Голос ее стал тише и мягче, хотя глаза по-прежнему сверкали безумным блеском, жестким, как обсидиан. Он что, не слышит? Не видит? Он что, не замечает, как ее рука ставит пустой стакан рядом с доской?
— Не знаю, Алиса. Правда не знаю. Я знаю только одно, что Ник мог очень озлобиться в тюрьме. И накопить в себе очень много страха. Он всегда говорил, что его начали унижать и использовать еще до того, как он родился, и что он этого так не оставит, пока не сочтется.
— Любой может озлобиться, — заметила Алиса. — И у каждого есть на это причины. Только посмотри на кучи дерьма, которые нам оставили наши предшественники. Только подумай, что тебе пришлось вынести. Разве совершил бы ты все это, если бы не жажда мщения?
— Черт побери, Алиса, это ведь был мой ребенок!
— А теперь мы говорим о моем. Знаешь, Соллес, я все эти годы много чего от тебя вытерпела — то ты критиковал меня за то, как я веду дела, то осуждал мое замужество, то платья, которые я надеваю… но я представить себе не могла, что ты начнешь распространяться о том…
— Алиса, я и словом не обмолвился…
— А в этом и не было необходимости — я не слепая. Но я не подозревала, что ты начнешь клеймить меня за то, как я воспитала сына!
— Тесс! Я и не думал тебя клеймить. Я хочу сказать… Господи… ты совершенно не виновата в том, каким стал Николай, в том, что с ним было, и в том, что у него не было от…
Алиса вцепилась ему в физиономию, шипя и царапаясь, прямо как та кошка из майонезной банки, прежде чем он успел закончить. Но главное, что в руках у нее был нож! Она дважды ударила его в ключицу с такой силой, что вся грудная клетка у Айка занемела. К счастью, она держала нож рукояткой вперед: она настолько обезумела в своей портвейновой ярости, что схватила его за лезвие.
— Алиса! — Айк умудрился поймать ее руку до того, как она ударила в третий раз. Зато другой рукой она схватила его за ухо и часть щеки.
— Сука полоумная, Алиса, если ты сейчас же… Она снова не дала ему договорить, вмазав ему коленом в живот. А когда Айк сложился вдвое, она попыталась еще впиться ему зубами в голову. С большим трудом он увернулся и, распрямившись, насколько мог, прижал ее к столу, пропихнув свою ногу между ее, чтобы предотвратить новый удар коленом. Взяв ее за запястья, он развел ее руки в стороны и сжимал их до тех пор, пока нож не вывалился и не упал поверх разбросанных кусков сыра. Лица их находились так близко друг от друга, а глаза так горели, что между ними вполне могла проскочить искра.
— У Николая был отец. — Слова с шипением вылетели у нее изо рта сквозь сжатые зубы, при этом она продолжала говорить шепотом. — У него был тот же русский умственно отсталый отец, что и у меня! — Она выждала, чтобы убедиться в том, что ее услышали. — А теперь скажи мне, кого унижали и использовали?
Айк отклонился назад. Между зубов Алисы застряли пряди его волос, из носа у нее шла кровь — наверное, она ударилась о его череп.
— Прости, — произнес он, позволив ей приподняться, но не освобождая руки. — Я не знал.
— Как и Ник. К чему ему было это знать? Ой, как болит коленка. Кстати, а что это у тебя там такое твердое, во что я врезалась? Опять твой чертов револьвер? Ты вооружаешься только при виде меня или всех гостей так принимаешь?
— Так значит, Ник… — Айк не мог избавиться от потрясения. — А кто-нибудь еще…
— Знает ли кто-нибудь еще? — Она слышала стук своего сердца даже сквозь собственное тяжелое дыхание. — Нет. Только тот сукин сын.
— Он был пьян?
— Всегда.
— Господи, Алиса, — Айк опустил глаза. — Прости, прости. Видно, он и вправду был сукиным сыном. Не удивительно, что ты так ненавидишь мужиков. Я всегда считал… — он умолк, по-прежнему не поднимая глаз.
Алиса посмотрела вниз и увидела, что заставило его замолчать. Пока они боролись, обтрепанная пола рубашки вылезла из ее штанов, и теперь обе полы разошлись в разные стороны, как половинки ветхого занавеса на сцене какрго-нибудь стриптиз-шоу. А участницы представления, похоже, тут же поняли, какое производят впечатление, и, затвердев, во всеоружии поднялись вверх. И прежде чем Алиса успела сообразить, что происходит, ее бедра непроизвольно сдвинулись и обхватили ногу Айка.
Глаза их встретились. Лицо Айка горело от смущения.
— Ладно, Алиса… я тебя отпущу, если ты мне пообещаешь, что больше не будешь на меня набрасываться.
— А с чего бы мне на тебя набрасываться, — ухмыльнулась Алиса, вдруг ощутив себя польщенной этим смущением Айка. Она выгнулась назад, посмеиваясь над ним, — Соллес был страшным ханжой. — Я же в конце концов не сумасшедшая.
— Тсс, — прошептал Айк.
Ее бедра дернулись снова и на этот раз ей показалось, что она ощутила ответную реакцию.
— К тому же если ситуация выйдет из-под контроля, у тебя в кармане всегда есть твой ствол…
— Тихо, пожалуйста…
Но Алиса уже не могла остановиться. У нее даже голова закружилась от приступа злорадства. Казалось, язык ее обрел полную самостоятельность и теперь выплевывал одно язвительное замечание за другим. И она могла бы продолжать заниматься этим всю ночь, если бы Айк не заткнул ей рот своим собственным. Разразившаяся полуночная буря тут же волшебным образом затихла, и отступила тьма, и стало светло как днем. И тогда Алиса поняла, что голова у нее кружилась не от злорадства.
— Послушай, Алиса… Господи… я не хотел…
Теперь уже Айк нуждался в том, чтобы ему заткнули рот. И снова загремели колокола и зажглись маяки. Как бы банально это ни звучало. Все это очарование было бесконечно смешным. Алюминиевый потолок, вздымающийся церковным куполом. Даже завывания голодных медведей и свиней казались ангельским хоррм. Гомерически смешно. Но Алиса почему-то не смеялась. Она откинулась на стол, оперевшись на локти, но пластмасса была слишком холодной, а сыр и крекеры явно могли осложнить жизнь, несмотря на все волшебство.
— Ладно, Соллес, если мы собираемся покончить с этим, нам придется устроиться поудобнее. Мы уже слишком стары для акробатических этюдов.
И им пришлось выгнать щенка.
Перед тем как Алису похитил сон, она увидела, как удлиненный купол галактики оживает от трепещущих теней и всполохов света. Фантасмагория Кандинского подменяла собой то, что было силуэтом человека. Геометрические цветы, фонтаны драгоценностей, переливающиеся зигзаги языков пламени. Светло-вишневые змеи мирно струились между пестрых полипов. Узнаваемое, полуузнаваемое и уже балансирующее на грани. Она увидела светящихся пурпурных химер и проплывающие розовые плюмажи танцоров фламенко, которые кружились в безумном танце на потолке трейлера под музыку, исполняемую невидимым музыкантом.
Сначала она полусонно подумала, а не есть ли это те самые хваленые фейерверки любви, осветившие наконец ее жизнь. Но все это было слишком банальным, чтобы быть правдой. Потом ей пришло в голову, что Соллес подлил ей чего-то в стакан. Немного Пурпурной мути. Это было несложно сделать. Но она тут же рассудила, что это предположение столь же абсурдно, как и предыдущее. Исаак Соллес настолько же был не способен использовать наркотик, чтобы затащить кого-нибудь в койку, насколько любовь не могла осветить вашу жизнь огнями диско-шоу на потолке. И тогда Алиса пришла к выводу, что это сильная солнечная буря, которую предсказывали метеорологи, несвоевременно вызвавшая северное сияние — взрывы заряженных частиц, собирающихся в магнетическом потоке над полюсом, которые проецируются на экран земной атмосферы — прямо как картинки в старых телевизорах. Холодное пламя возбужденных атомов. Наверное, оно отражается от фасетчатого зеркала ракушечника во дворе и попадает на потолок через окно трейлера.
Алиса вспомнила, что атомы кислорода, преломляя свет, дают красный, желтый и аквамариново-зеленый цвета, а водорода — фиолетовый и голубой. Она даже огорчилась, что таинственное явление получило столь банальное объяснение — всего лишь возбужденные атомы в страшных владениях физики. Потом Алисе на ум пришло другое, более классическое объяснение. Как раз перед тем как окончательно отдаться во власть сна, она вспомнила лекцию по мифологии, которую как-то слушала в университете Сан-Франциско. Согласно фольклору викингов, северное сияние — это отблески от золотых щитов дев-воительниц валькирий, когда они провожают души героев через Радужный мост в Валгаллу. Это классическое объяснение показалось ей гораздо лучше Пурпурной мути, фантазий Арлекина и холодных научных фактов. К тому же оно было честнее с какой-то первобытно-мифической точки зрения, как Сезанн честнее Вайетта, Поллок — Пикассо, а Шагал — Хоппера… и тут раздался истошный крик, резко опровергший все теории Алисы — и физическую, и фантастическую, и романтическую, и мифическую:
