Даниил Гранин - Искатели
Но после заседания Андрей повез ее куда-то в Заречье, к скверу, где при свете аккумуляторной лампочки люди копали котлован, стучал компрессор, стрекотали отбойные молотки. Всю дорогу Марина приставала к Андрею с расспросами, она должна была разобраться в происходящем, чтобы как-то утешить его. Андрей отвечал безучастно, и от этой странной безучастности ей стало не по себе.
Андрей побежал на котлован. Марина ходила по льдистому тротуару, у нее мерзли ноги, хотелось есть, а главное — было больно оттого, что она ничем не может помочь. Она посмотрела на часы — было без десяти десять. Андрей совсем забыл о ней. Ну и хорошо, она готова ходить здесь до полуночи, всю ночь. И хорошо, что у нее мерзнут ноги, что она голодная, это хоть как-то приобщает ее к общей беде.
В четверть одиннадцатого она не вытерпела, стыдясь самой себя, забежала в магазин на углу. Там было тепло. Стоя перед прилавком, она растерла руки, от тепла заломило пальцы. Она купила черствый пирожок с повидлом. На улицу выходить было страшно, но именно поэтому она не позволила себе больше ни минуты задержаться в магазине.
Там, где они расстались, прислонясь к стене дома стоял Андрей и перед ним девушка в сером затасканном ватнике с чужого плеча.
— За что нам спасибо… Вы только не расстраивайтесь, — умоляюще говорила она.
Заметив Марину, она замолчала. Потом пристально посмотрела на нее и крепко пожала Андрею руку. Он молча взял Марину за локоть, и они пошли.
— Как там? — спросила она.
— Повреждение на двести восемьдесят первом метре. — Он больно сжал ее кисть. — Но я по-прежнему не верю. Тут что-то не то. Локатор не мог ошибиться. Принцип-то правилен? Верно?
— Знаешь что, пойдем к тебе, — предложила Марина. — Ты посидишь, разберешься.
Люди в горе становятся эгоистами. Андрей принял ее слова как должное, не поблагодарил, не обрадовался.
…Нина стояла грязная, измученная, провожая глазами Андрея, идущего с другой. Та женщина держала его под руку. Та женщина утешала его. Нина вынула из кармана платочек и устало начала вытирать мокрые ладони. Саша издали следил за ней. Он понимал, что с ней творится, и ему было жаль ее и обидно за нее. Никогда еще он не видел ее такой поникшей, и никогда еще он не любил ее так, как сейчас. В эту любовь входило все — и ревность, и горе от неудачи с локатором, и самолюбие, все разом обнимала эта любовь, она была над всем.
Ему казалось, что, если бы Нина узнала, как он ее любит, она не была бы так несчастна.
Он пошел проводить ее.
— Андрея Николаевича жаль, — говорил он. — Надо же было… как назло…
— Найдутся жалельщики без нас, — зло сказала она. Саша серьезно и печально покачал головой:
— Зачем ты мне врешь?
Когда они подходили к ее дому, Нина сказала:
— Мне теперь все равно. Я в институт поступаю.
Саша вдруг с тем твердым спокойствием, какое появлялось у него в крайние минуты жизни, сказал:
— Ты знаешь, что я тебя люблю?
— Знаю, — грустно и ласково сказала она.
Они долго стояли, опустив головы.
— Понятно, — сказал Саша. — Конечно.
Она протянула ему руку. Он бережно перебирал ее холодные, перемазанные землей пальцы.
— А в Осиновке новый лыжный трамплин построили… Нина, неужели ты…
Неужели для тебя это не кончилось?.. Несправедливо это.
Она хотела что-то ответить. Промолчала. Он понял, что она не жалеет ни о чем. Она взяла его за плечи, притянула и поцеловала в щеку. От такого поцелуя можно было заплакать.
Так ли Марина мечтала вступить в его дом! Впрочем, она никогда не думала о том, как это случится. Но сейчас, когда они молча поднимались по лестнице, она ясно представила, как это могло быть, представила совсем другое молчание, не гнетущее, а волнующее.
— Вот познакомься, папа: Марина, — рассеянно сказал Андрей. И это тоже произошло бы не так. Он смутился бы, и все было бы как-то значительно и прекрасно. Отец Андрея не скользнул бы глазами по ней, не стал бы сразу расспрашивать Андрея, что случилось, а почувствовал бы, что значила эта девушка для его сына.
И Андрей не оставил бы ее одну в комнате, не ушел бы с отцом и сестрой в столовую. Он робко ввел бы ее к себе, и все в его комнате казалось бы им наполненным особым смыслом.
Обидно. Новизна этих минут никогда не повторится. Будет другое, конечно, хорошее, счастливое, но этого уже не будет.
«Невеста», — горько усмехнулась она, готовая расплакаться.
Но она не имела права сейчас даже на свое горе.
Прошел час. Они были вдвоем. Андрей ходил по комнате, садился, заглядывал в бумаги, опять вскакивал, ходил.
— Не может быть, — повторял он, — не может быть, все правильно.
— Попробуй отвлечься на минутку, — сказала Марина. — Не ужели ты так легко поддаешься отчаянию?.. И потом… хорош хозяин.
Он как бы опомнился, побежал в кухню, принес консервы, хлеб. Достал бутылку вина из припасенных к сегодняшнему вечеру. Марина ела с аппетитом и оживленно рассказывала о своих впечатлениях об Одинцове. Андрей налил вина, они чокнулись за здоровье старика.
— Я не успел тебя познакомить с ним. Хочешь, как-нибудь пойдем к нему вместе? Он обрадуется.
— Обязательно пойдем. Вы будете опять целый вечер заниматься своими импульсами.
Они выпили, и Андрей посмотрел на Марину долгим, тяжелым взглядом.
— Послушай, Марина, ты веришь мне?
— Верю, — просто и серьезно ответила она. Но ему этого было мало.
— Они все ушли разочарованные. Они… они-то не верят… Как это теперь все восстановить?.. Но я убежден, — он стукнул кулаком по столу. — Головой отвечаю! — И сразу же вопросительно посмотрел на нее.
Она почувствовала себя сильнее. Она утешала его как могла неумело и горячо, обижая своей жалостью и страстно заглаживая эти обиды. Она была счастлива уже тем, что он нуждается сейчас в ней, в ее бессвязных, глупых словах.
— Ты придумаешь что-нибудь… Может быть, даже завтра, — говорила она ему, как маленькому. — Осенит. Догадка всегда осеняет… Ну, чего ты расстраиваешься? Не ты же один делал прибор. Была бы ошибка, другие тоже бы заметили. Вот увидишь, все будет чудесно, и тебе совестно будет вспомнить, каким ты был плаксой…
Раздался телефонный звонок. Андрей вышел в коридор. Слышно было, как он хриплым голосом что-то переспрашивал, все громче, громче. Через несколько минут он вернулся в пальто, в шапке.
— Марина, звонил Наумов. Там что-то случилось. Я пошел. Ты подождешь меня?
Она покраснела.
— Марина, я тебя очень прошу. Я, наверно, скоро вернусь.
— Я не останусь, как ты не понимаешь…
Не слушая ее, он побежал. Хлопнула дверь в парадной.
Некоторое время Марина сидела, устало вытянув ноги, закинув руки за голову. Лотом встала, прошлась по комнате. Она трогала стулья, полки, как бы убеждаясь в их реальности. Присев на кончик стула, она зажгла настольную лампу и попробовала представить себе, как Андрей занимается здесь. Взяла перо, логарифмическую линейку, нахмурилась… Внезапно она заметила на зеленой бумаге, которой был накрыт стол, несколько женских профилей, нарисованных пером. Она засмеялась. Нос, пожалуй, слишком вздернут, на самом деле он почти прямой. И подбородок не такой уж полный, но главное в очертаниях лица — ее лица — схвачено правильно. А рядом был записан се телефон.
Вещи в комнате точно ожили, наперебой рассказывая о себе. Старенький перочинный ножик выставил открытое лезвие, измазанное сгустками засохших чернил. Блестела кривая толстая игла, воткнутая в катушку черных ниток.
Только мужчина способен управляться с такими уродами.
Странное дело, комната почему-то не была чужой. Мысленно она переставляла мебель, вешала занавески на окна, поставила цветы.
На письменном столе стояла фотография девушки, кидающей мяч. Фотография была запылена, Марина вытерла ее и равнодушно поставила на место.
Эта комната, в которой угадывались привычки Андрея, его характер, вдруг как-то приоткрыла ей будущее.
Может быть, вот так она будет сидеть и ждать Андрея. Он будет забывать о ней ради своей работы. Он уступчив, деликатен, мягок, пока у него все идет хорошо. Он любит и будет безропотно, с радостью подчиняться во всем. Но если ты будешь ему мешать, он пройдет как танк, не пощадит и тебя. Об этом ли ты мечтала? Будешь ли ты счастлива? Выдержишь ли ты? Да, отвечала она. Но зачем мне это нужно? Почему я должна все понимать? Почему я должна мириться? Я сама хочу быть такой. Это самое трудное и самое дорогое в жизни. А впрочем, так ли уж это трудно, когда любишь?
Никогда она еще так не любила. Но проходили минуты, и чувство обиды, уязвленное самолюбие подмывало уйти. Где эта, казалось, завоеванная уже радость? Уйду. Вот уйду, и пусть тогда…
Андрей бежал по пустынным улицам. Не хватало дыхания, он переходил на шаг, опять пускался бежать. Он забыл надеть галоши, подошвы скользили, один раз он упал. Как назло, не попадалось ни одного такси.
