Генри Джеймс - Женский портрет
– Ваш муж бесчувственный человек.
Она опять улыбнулась загадочной улыбкой, которую он подметил у нее еще в тот раз.
– Нельзя требовать от всех вашей пылкости чувств.
– Да, я не бесчувственный, не отрицаю, но я и не безрассуден. Что он сделал со своей дочерью?
– Не имею представления.
– Вас, что ж, это не интересует? – спросил Розьер, готовый возроптать и на нее.
Она помолчала.
– Нет! – ответила она резко, тут же опровергнув эту резкость тревожно заблестевшими глазами.
– Простите, но я вам не верю. Где мисс Озмонд?
– Там, и уголке, поит гостей чаем. Пусть она там и остается.
Розьер сейчас же увидел свою маленькую подругу, которую заслонили от него стоявшие между ними гости. Он пристально на нее посмотрел, но она была всецело поглощена своим занятием.
– Боже мой, что он с ней сделал? – снова взмолился Розьер. – Он говорит, что она от меня отступилась.
– Нет, она не отступилась от вас, – не глядя на него, тихо сказала Изабелла.
– Как мне вас благодарить! Теперь я готов оставить ее в покое на тот срок, какой вы сочтете необходимым.
Не успел Розьер кончить фразу, как заметил, что Изабелла вдруг изменилась в лице, и увидел, что к ней приближается Озмонд в сопровождении джентльмена, который перед тем вошел в гостиную. Несмотря на свои неоспоримые преимущества – счастливую наружность и безусловную светскость – джентльмен этот, на взгляд Розьера, держался несколько смущенно.
– Изабелла, – сказал ей муж, – я привел вам вашего старинного друга.
Хотя миссис Озмонд и улыбалась, в ее лице, как и в лице ее старинного друга, была какая-то растерянность.
– Я очень рада лорду Уорбертону, – сказала она.
Розьер отошел от них; поскольку его разговор с миссис Озмонд прервали, он почувствовал себя свободным от данного им сгоряча зарока. Тем более что он сразу ощутил – миссис Озмонд будет сейчас не до него.
И действительно, надо отдать ему справедливость, Изабелла на время о нем забыла. Она была поражена, приятно или неприятно, этого она и сама пока что не понимала. Лорд Уорбертон, однако, теперь, когда оказался с ней лицом к лицу, был, очевидно, вполне уверен в своих чувствах, его серые глаза не утратили еще своего прекрасного свойства искренне обо всем свидетельствовать. Он немного «раздался» по сравнению с прежними временами, казался старше и стоял перед ней очень внушительный, благоразумный.
– Думаю, вы не ожидали меня увидеть, – сказал он. – Я без преувеличения только сейчас приехал. Я прибыл в Рим нынче вечером и поспешил засвидетельствовать вам свое почтение. Я знал, что по четвергам вы принимаете.
– Видите, слух о ваших четвергах долетел и до Англии, – заметил, обращаясь к жене, Озмонд.
– Очень любезно со стороны лорда Уорбертона пожаловать к нам так сразу, мы очень польщены, – сказала Изабелла.
– Ну, это все же лучше, чем сидеть в какой-нибудь мерзкой гостинице, – продолжал Озмонд.
– Отель, на мой взгляд, превосходный; мне кажется, это тот самый, где четыре года назад я видел вас. Мы ведь встретились с вами впервые здесь, в Риме; да много воды утекло с тех пор. А помните, где я с вами распрощался? – спросил его светлость хозяйку дома. – В Капитолии, в первом зале.
– И я это помню, – сказал Озмонд. – Я тоже был там в это время.
– Да, я помню и вас там. Мне очень жаль было тогда покидать Рим – настолько, что у меня от него осталось какое-то гнетущее воспоминание, и до нынешнего дня я не стремился вернуться сюда. Но я знал, что вы живете в Риме, – продолжал, обращаясь к Изабелле, ее старинный друг, – и, поверьте, я часто о вас думал. Наверное, жить в этом дворце восхитительно, – сказал он, окидывая ее парадные покои взглядом, в котором она могла бы, пожалуй, уловить слабый отблеск былой грусти.
– Приходите, когда вам вздумается, мы всегда будем рады, – сказал учтиво Озмонд.
– От души благодарю. С тех пор я так ни разу и не выезжал за пределы Англии. Право же, еще месяц назад я думал, что покончил с путешествиями.
– Я время от времени слышала о вас, – сказала Изабелла, которая успела уже благодаря особой своей душевной способности понять, что значит для нее встретиться с ним снова.
– Надеюсь, вы не слышали ничего дурного? Моя жизнь с тех пор была на редкость бедна событиями.
– Как времена счастливых царствований в истории, – подал голос Озмонд. Он считал, по-видимому, что исполнил до конца долг хозяина дома, исполнил его на совесть. Прием, оказанный им старинному другу жены, был как нельзя более пристойным, как нельзя более в меру любезным. В нем была светскость, безукоризненный тон, словом, в нем было все, кроме искренности, чего лорд Уорбертон, будучи сам по натуре человеком искренним, вряд ли мог не заметить. – Я оставляю вас вдвоем с миссис Озмонд, – добавил он. – У вас есть воспоминания, к которым я не причастен.
– Боюсь, вы много от этого теряете! – воззвал уже ему вслед лорд Уорбертон голосом, выражавшим, быть может, несколько чрезмерную признательность за великодушие. После чего гость устремил на Изабеллу взгляд, полный глубокого, глубочайшего внимания, и взгляд этот постепенно становился все более серьезным.
– Я в самом деле очень рад вас видеть.
– Это очень с вашей стороны любезно. Вы очень добры.
– А знаете, вы изменились… чуть-чуть.
Она ответила не сразу.
– Да… даже очень.
– Я, конечно, не хочу сказать, что к худшему, но сказать, что к лучшему, у меня, право, не хватит духу.
– Думаю, я не побоюсь сказать этого вам, – смело ответила Изабелла.
– Ну, что касается меня… прошло много времени. Было бы жаль, если бы оно прошло для меня бесследно. – Они сели, Изабелла стала расспрашивать его о сестрах, задала еще несколько весьма поверхностных вопросов. Он отвечал на них с оживлением, и спустя несколько минут она поняла – или уверила себя в этом, – что натиск будет не так настойчив, как прежде. Время дохнуло на его сердце и, не оледенив, охладило, как струя свежего воздуха. Изабелла почувствовала, что давнее ее уважение к всемогущему времени возросло во сто крат. Ее друг, вне всякого сомнения, держался как человек вполне довольный жизнью, как человек, желающий слыть таковым в глазах людей, во всяком случае в ее глазах. – Мне надо сказать вам одну вещь, не откладывая, – продолжал он. – Я привез с собой Ральфа Тачита.
– Привезли его с собой?
Изабелла была поражена.
– Он в гостинице. Он так устал, что не в силах был никуда идти, и лег.
– Я навещу его, – сказала она в то же мгновение.
На это я, признаться, и надеялся. Мне казалось, вы с ним реже виделись после вашего замужества и отношения ваши стали несколько… несколько прохладнее. Вот я и медлил по своей неуклюжей британской манере.
– Ральф мне все так же дорог, – ответила Изабелла, – но зачем он приехал в Рим?
Утверждение прозвучало очень нежно, вопрос – резковато.
– Потому что дела его не блестящи, миссис Озмонд.
– Тогда тем более Рим не место для него. Он писал мне, что решил отказаться от своего обыкновения уезжать в теплые страны и перезимует в Англии, не выходя из дома, в искусственном климате, как он выразился.
– Он, бедняга, не очень-то в ладу со всем искусственным. Недели три назад я наведался к нему в Гарденкорт и застал его там совсем больным. Ему с каждым годом становилось хуже, и сейчас силы его на исходе. Он даже и от сигарет своих отказался, больше не курит. Да, он развел у себя искусственный климат, ничего не скажешь, жара в доме стояла, как в Калькутте. И тем не менее он почему-то вдруг вбил себе в голову, будто ему пойдет на пользу климат Сицилии. Я ни на минуту в это не верил, как, впрочем, и его врачи, и все его друзья. Матушка его, как вы, вероятно, знаете, в Америке, и остановить Ральфа было некому. А он ухватился за мысль, что зима в Катании спасительна для него. Он пообещал взять с собой слуг, взять мебель и расположиться со всеми удобствами, но на самом деле ничего с собой не взял. Я уговаривал его по крайней мере добираться морем, все же это менее утомительно, но он заявил, что море терпеть не может и по дороге хочет наведаться в Рим. После чего я, хоть и считал всю эту затею вздорной, решил отправиться с ним. Я выступаю в роли, как это в Америке говорят, «утишителя». Бедный Ральф, сейчас он совсем притих. Мы выехали из Англии две недели назад, и в пути ему было очень плохо. Он все никак не мог согреться, и чем дальше мы продвигались на юг, тем ему становилось холоднее. У него превосходный слуга, но боюсь, никто на этом свете ему уже не в силах помочь. Я хотел, чтобы он прихватил с собой какого-нибудь малого с головой, я имею в виду какого-нибудь толкового молодого врача, но он наотрез отказался. Миссис Тачит, позволю себе сказать, выбрала для своего путешествия чрезвычайно неподходящее время.
Изабелла слушала его, затаив дыхание, лицо ее отражало боль и смятение.
– Моя тетушка заранее определяет даты своих путешествий и твердо им следует. Приходит срок, и она пускается в путь. Боюсь, она пустилась бы в путь, даже если бы Ральф был при смерти.
