Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT
— Но ведь это подло! — вырвалось у Мари, и в голосе ее металлом зазвенели возмущение и гнев.
— Нет, это борьба отчаявшейся любви.
— Нечего сказать, хороша любовь, — горько рассмеялась девушка.
— Последнее мое оружие, меня вынудили за него взяться! Теперь у меня осталась только одна надежда: ваш отец отдаст вас за меня, если сначала вы будете скомпрометированы.
— Вы думаете?
— Я убежден. Да, признаю, я все сделал ради этого. Я привез вас в башенную комнату, потому что у меня есть ключ к откидной дверце, который однажды ваш отец дал мне в пользование. Я притворился больным старцем, пришел в больницу, заставил себя принять и тихонько, тайком проскользнул сюда, чтобы пасть к вашим ногам и просить прощения за свои грехи О, Мари, милая Мари, я тут перед вами, я жду, теперь судите. Коли у вас хватит жестокости, судите за то, что я так сильно любил вас и решился на все ради любви.
Мари резко отвернула голову к стене, ибо на том месте, где она до сих пор лежала, подушка неожиданно стала влажной.
— Я прощаю вас, — задыхаясь, прерывисто сказала она, — я на вас не в обиде, поверьте, я тоже… но не будем об этом говорить, расстанемся по-хорошему, я никому не скажу… (прорвавшиеся слезы заглушали голос, он стал совсем тоненьким) о том, что произошло, никогда, никогда, но теперь удалитесь… прошу вас, уйдите, очень прошу… приказываю вам!
— Хорошо, — торжественно, с пафосом произнес Ности, — я уйду, Мари, раз вы отсылаете меня, клянусь, я покину вашу комнату, раз вы требуете, я покину ее, но вместе с комнатой я покину и грешную землю. За дверью я пущу себе пулю в лоб (он вынул из сумки револьвер). У меня к вам лишь одна просьба, когда услышите выстрел, прочтите «Отче наш», чтобы мою отлетающую душу поддержала ваша молитва.
Мари не могла больше сдерживаться, она громко заплакала, и этот святой псалом доброты заполнил маленькую комнату. Сквозь слезы она увидела блеснувший ствол револьвера в руке Ности, который шагнул к двери и взялся за ручку.
— Нет, нет, — закричала она, сев на кровати и невольно протягивая к нему руки, словно желая удержать насильно. — Подождите уходить! Не уходите так!.. Вообще не уходите!
— Мари! Милая, счастье мое! — рассыпался в восторгах Ности. — Значит, вы меня не прогоните?
— Нет, не прогоню. — Вздохнув, она добавила: — Если уж бог так хочет. У меня нет сил вас прогнать. Нет, нет! Пусть бог будет ко мне милостив! Он знает, почему не дал мне больше силы.
Сложив руки на груди, она, видимо, шептала ту молитву, которую просил у нее Ности.
— Позвольте мне подойти и поцеловать вам руку в знак благодарности.
— Ни шагу! Оставайтесь там, не двигайтесь, — сказала девушка строго, но теперь, когда решение было принято, совершенно спокойно. — Скажите, вы не озябли?
— Озяб. Тут прохладно.
— Тогда разожгите огонь в печке. А потом обсудим дела. Ведь уже утро.
Фери был ловок, вскоре веселый огонь полыхал в печке: рубиновые искорки, буйствуя, играли за решетчатой дверцей, а более озорные выпрыгивали через дырочки. Фери сидел сбоку, грея ноги, и казался Мари красивым, как никогда раньше, пламя отбрасывало светящийся ореол на его утомленное лицо, смятые, взлохмаченные волосы.
— Значит, вы на самом деле любите меня? — невольно спросила или только подумала она, сама же сильно сконфузившись, когда он ответил и выяснилось, что произнесла она фразу вслух.
— Можно ли еще спрашивать после всего? А вы любите меня?
— Чуть-чуть, — стыдливо шепнула она.
— И станете моей женой?
— Если разрешит отец.
— Теперь-то уж разрешит, можете быть спокойны. Некоторое время они молчали, мечтательно уставившись на огонь.
— Знаете что, — нарушила молчание Мари. — Мне тоже хочется к огню. Я сяду рядом с вами, и мы поболтаем. Но сначала отвернитесь к стене, я хочу одеться. Хорошо?
— Упаси бог! — возразил Ности.
— Хотела бы я знать, почему?
— Очень важно, чтобы нас застали вдвоем, когда сюда войдут, но еще важнее, чтобы вы были не одеты.
— Ужасно, — содрогнувшись, сказала Мари. — Бедный отец! Сегодня мы ждем его домой.
— Видите ли, скандал уже произошел, этого ни водой не смоешь, ни бензином не ототрешь, есть лишь одно средство — брак. Скандал остался бы скандалом и в том случае, если б вы меня прогнали. Обо всем этом известно моему лакею, который провожал меня сюда, станет известно сестре милосердия, которая начнет искать среди больных и нигде не найдет старого странствующего часовщика, разберется во всем доктор Пазмар, догадается госпожа Хомлоди, потому что я не ночевал в Воглани, и таким образом весть с быстротой молнии разнесется по комитату. Одним словом, скандал произошел, теперь нам остается извлечь из него как можно больше пользы.
— Вероятно, вы правы, — задумчиво согласилась Мари. Потом, несмотря на глубокую грусть, неожиданно рассмеялась: — Что? Вы выдали себя за больного часовщика? Но как вам это пришло в голову?
— Я знал, что сестра милосердия меня впустит: в «Святом Себастьяне» ведь много старых сломанных часов, она рассчитывала, что я починю их. И оба весело рассмеялись.
Но потом снова пригорюнились, и вдруг кровь застыла у них в жилах, особенно у Мари. Послышался стук в дверь.
— Барышня Мари! — прозвучал голос.
— Мужайтесь, дорогая Мари, — шепотом подбодрил Ности начав снимать пиджак. — Спросите, кто там.
— Голос пропал, — запинаясь и дрожа, шепнула девушка. — Что вы делаете?
— Снимаю пиджак, чтобы соблюсти стиль.
— Барышня Мари! Барышня Мари! — снова прозвучало за дверью.
— Спросите, кто там.
— Кто там? — спросила Мари громче, но чуть хрипловато.
— Это я, доктор Пазмар! — весело раздалось в ответ. — Доброе утро! Тут за вами приехали из Рекеттеша. Откройте же! Ности дважды повернул ключ в замке и рывком распахнул дверь.
Доктор, управляющий имением Игали и англичанка-компаньонка вошли, — впрочем, нет, на пороге их ноги приросли от изумления к полу. Мари лежала в постели, а Фери, усевшийся обратно в кресло, с невозмутимым видом натягивал ботинки.
Страшно шокированная, мисс взвизгнула и потеряла сознание. Доктор Пазмар подхватил ее, иначе она бы упала; но и сам он протирал глаза: что за дьявольщина, уж не сон ли это? Ведь я оставил господина исправника в Воглани. Нечего сказать, хорошенькая история! Положение было тяжелое, и он, придя в полное замешательство, по рассеянности вместо своей макушки принялся почесывать голову мисс, которую держал в руках, а та, подумав, что это какой-то современный метод лечения, ожила на глазах. Один только Игали был действительно потрясен до глубины души, лицо его стало землистым, как у мертвеца. Он подошел к постели и взревел, словно раненый зверь:
— Ох, милая моя барышенька, что здесь произошло, что случилось?!
Мари кротко поглядела на него чистыми, невинными глазами. Они не таили в себе никакого греха.
— Ничего особенного, милый дядюшка Игали, — сказала она, как обычно, ласково, — просто я теперь скомпрометирована.
Глаза старика налились кровью, руки сжались в кулаки. Он повернулся, ужасным взглядом ища Ности, но того уже и след простыл. Игали медленно распрямил судорожно сжатые кулаки, а дрожавшие губы его шептали: «Простите меня, старика».
ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ ГЛАВА Спор
Со времен известной истории с Кларой Зач[138] в комитате Бон-то не происходило сенсации, подобной ночи в «Святом Себастьяне». Более того, она оказалась еще лучшим лакомством, ведь в старом деле лишь одна сторона была здешней (до Раганьошей Бонтоваром владел Феликс Зач), а теперь и он и она — местные знаменитости. Просто неслыханно! И чего только на свете не бывает! Недолго уж стоять миру. Все колесики в нем, все спицы прогнили. Кто бы мог подумать: девушка с таким ангельским личиком! А какой наивной казалась, будто дитя малое! О, Господи Иисусе, господи Иисусе, ну и ошибся же ты, грехи мирские искупив. Пропади этот мир пропадом!
С быстротой молнии разнеслась по комитату пикантная новость. В Мезерне, Воглани, Бонтоваре, в деревенских помещичьих усадьбах только о ней и судачили. Обсуждали за бокалами вина да чашками кофе повсюду, где только соберутся два-три человека. Просочились и кое-какие подробности, умные мужчины и изобретательные женщины составляли, строили из них различные фигуры и формы, разбирали, складывали каждый в соответствии с собственной фантазией, словно дети, играющие в кубики.
Началось с того, что Мари Тоот не явилась ночью домой от губернаторши, где исполняла роль придворной дамы при трансильванском дворе. Многие ей завидовали. Кто ожидал, что из двора она попадет прямо в chambre separee [139] (с бедной Кларой Зач тоже ведь при дворе беда стряслась). Так вот, ждала ее госпожа Тоот дома, а когда девица не явилась, мамаша весьма обеспокоилась и на рассвете послала за ней карету с англичанкой-компаньонкой и господином Игали, управляющим имением. Добрались они до Дика, и, батюшки-светы, мост-то разобран, переехать на другой берег, говорят, нельзя. Что делать? Ну-с, быстро откуда-то лодку раздобыли. Переправились через бурный поток и прямо в Воглань пешком направились. Можете себе представить бедную мисс с ее кровохарканьем, шагающую по снегу в легоньких ботиночках да тяжелой шубе на хилых плечах? Постучали к Хомлоди: где барышня? К счастью, там оказался доктор (татарская принцесса заболела), который и объяснил им, что барышня в хорошем месте, в «Святом Себастьян в башенной комнате ее папаши, куда доктор и молодой Hости проводили ее ночью, комнату натопили, а затем приехали сюда; словом, ничего с ней, слава богу, дурного не стряслось, вероятно, спит сейчас сладко.
