Джордж Элиот - Мельница на Флоссе
Внезапно Уэйкем почувствовал, что удары прекратились — что-то остановило руку мистера Талливера; пальцы, схватившие его запястье, стали разжиматься.
— Убирайся отсюда… Уходи! — сердито сказал мистер Талливер. Но обращался он не к Уэйкему. Адвокат медленно поднялся с земли и, обернувшись, увидел, что руку мистера Талливера удерживает прильнувшая к нему молоденькая девушка или, вернее, страх, как бы не ударить ее ненароком.
— О Люк, мама… скорей сюда, помогите мистеру Уэйкему! — вскричала Мэгги, услышав долгожданные шаги.
— Подсади-ка меня на ту лошадь, она пониже, — сказал Уэйкем Люку, — может быть, я смогу на нее взобраться, хотя — проклятье! — кажется, я повредил себе руку. — Затем он повернулся к мельнику и сказал с холодной яростью. — Вы ответите за это, сэр, ваша дочь — свидетель, что вы на меня напали.
— А мне все равно, — сказал мистер Талливер хриплым от гнева голосом. — Отправляйтесь и показывайте всем свою спину, да скажите, что я отстегал вас. Пусть знают, что я хоть малость с вами сквитался.
— Поезжай со мной на моей лошади, — сказал Уэйкем Люку. — По Тофтон-Ферри… не через город.
— Отец, пойдем в дом, — умоляюще промолвила Мэгги. Затем, увидев, что Уэйкем уехал и что можно не опасаться повторения этой бешеной вспышки, она отпустила отца и разразилась истерическими рыданиями. Миссис Талливер безмолвно стояла рядом, дрожа от страха. Но тут Мэгги почувствовала, что отец, которого она теперь уже не держала, сам стал за нее цепляться и наваливаться на нее. От удивления она даже перестала плакать.
— Мне неможется… мне худо, — сказал он. — Бесси, помоги мне войти в дом… У меня все плывет перед глазами и так болит голова.
Медленно, неверной поступью, опираясь на жену и дочь, он вошел в дом и там еле добрался до кресла. Багровый румянец уступил место бледности, руки его были холодны.
— Не послать ли за доктором? — спросила миссис Талливер.
Он, казалось, был настолько слаб и так страдал, что вряд ли слышал ее, но, когда она велела Мэгги: «Пойди, пошли кого-нибудь за доктором», он посмотрел на нее вполне сознательным взглядом и сказал:
— За доктором? Нет… не надо доктора. У меня просто болит голова. Помоги мне лечь в постель.
Печальный конец дня, начало которого возвестило им всем наступление лучших времен! Но тот, кто сеет добрые семена вместе с плевелами, не снимет хорошего урожая.
Через полчаса после того, как отец лег в постель, вернулся домой Том. С ним был Боб Джейкин, который тоже хотел поздравить «старого хозяина» — не без гордости, вполне простительной, что и он содействовал удаче мастера Тома; Том думал, что беседа с Бобом будет для отца самым приятным завершением этого дня. А теперь Тома ожидал вечер мрачных размышлений о тех неприятных последствиях, которые будет иметь эта безумная вспышка ненависти, так долго не находившей себе выхода. Он сидел молча, после того как ему сообщили печальные новости: он не нашел в себе ни сил, ни желания рассказывать матери и сестре об обеде… да им тоже было не до того. Видно, равные нити в ткани их жизни были так удивительно сплетены между собой, что за радостью по пятам неизбежно шло горе. Тома угнетала мысль, что все его добропорядочные усилия вечно сводятся на нет предосудительными действиями других; Мэгги снова и снова переживала боль той минуты, когда она кинулась к отцу и повисла у него на руке; она содрогалась от смутного предчувствия, что впереди еще не одна такая ужасная сцена. Никто из домашних не испытывал особой тревоги о здоровье мистера Талливера: симптомы не походили на прежний опасный приступ, и им представлялось вполне естественным, что после яростной вспышки и физического напряжения, последовавших за часами непривычного нервного подъема, оп может почувствовать недомогание. Отдых восстановит его силы.
Том, усталый после хлопотливого дня, вскоре крепко уснул; ему казалось, что он только что лег, когда, проснувшись, он увидел в сумеречном свете раннего утра мать, стоявшую у его постели.
— Сынок, вставай скорее; я послала за доктором, и отец хочет, чтобы вы с Мэгги пришли к нему.
— Ему хуже, мама?
— У него всю ночь болела голова, но он не жаловался, что ему стало хуже. Он только вдруг сказал: «Бесси, позови детей. Скажи им, чтоб они поторопились».
Едва начинало светать. В своих холодных спальнях Мэгги и Том поспешно накинули платье и почти одновременно подошли к комнате отца. Отец ждал их: лицо его искажала гримаса боли, но в тревожном взгляде светилось сознание. Миссис Талливер, испуганная, дрожащая, стояла в ногах кровати, лицо ее казалось измученным и постаревшим — ведь она почти не спала в эту ночь. Мэгги первая подбежала к постели, но отец обратил глаза к Тому, который подошел и стал с ней рядом.
— Том, сынок, думается мне, я больше не встану… Этот мир был мне не по силам, но ты сделал, что мог, чтобы со всеми сквитаться. Пожми мне еще раз руку, сынок, пока я не ушел от вас.
Отец и сын соединили руки и мгновение глядели друг на друга. Затем Том сказал, стараясь, чтобы голос его звучал твердо:
— Нет ли у тебя какого-нибудь желания, отец, которое я мог бы выполнить, когда…
— Да, сынок… Постарайся откупить нашу мельницу.
— Хорошо, отец.
— И твоя мать… Постарайся загладить перед ней мою вину… И вот еще дочка…
Отец обратил взор на Мэгги, и в его взгляде еще сильнее проступила тревога, а она опустилась на колени, чтобы быть ближе к дорогому, изборожденному морщинами лицу того, кто в течение долгих лет был для нее предметом глубочайшей любви и источником тягчайших испытаний.
— Ты должен позаботиться о ней, Том… Не тревожься, моя дочушка… Придет кто-нибудь, кто будет любить тебя и не даст тебя в обиду… И ты должен быть хорош с ней, сынок. Я был хорош со своей сестрой. Поцелуй меня, Мэгги… Полно, Бесси… Ты уж постарайся, наскреби на кирпичную могилу, Том, чтобы мы с матерью могли лежать рядом.
Сказав это, он отвел от них взгляд и несколько минут лежал молча, а они стояли, глядя на него, не осмеливаясь шевельнуться. Уже наступило утро, и они видели, что лицо его становится все более тяжелым, взор все более тусклым. Наконец он посмотрел на Тома и сказал:
— Я своего дождался — отстегал его. Это было только справедливо. Я всегда хотел справедливости.
— Но, отец, милый отец, — воскликнула Мэггп в невыразимом волнении, пересилившем даже се горе. — Ты ведь прощаешь его… ты всех теперь прощаешь?
Он не перевел на нее взгляда, но ответил:
— Нет, доченька. Я не прощаю его… При чем тут прощение? Я не могу любить негодяя…
Голос его стал глуше; но он хотел еще что-то добавить и вновь и вновь шевелил губами, силясь заговорить. Наконец слова с трудом проложили себе путь:
— Разве всевышний прощает мошенников?.. Но коли и так, он все равно будет милостив ко мне.
Руки его беспокойно задвигались, точно он хотел сбросить давящий его груз. Два или три раза с губ его сорвались отрывочные слова:
— Этот свет… не под силу… честный человек… мудреный…
Скоро слова превратились в невнятное бормотание; глаза померкли; затем воцарилось безмолвие.
Но не смерть. Час, или даже больше, грудь его вздымалась, слышалось громкое хриплое дыхание; но постепенно оно становилось медленнее, а лоб его покрылся холодным потом.
Наконец наступила полная неподвижность, и бродившую в потемках душу бедного Талливера навеки перестала тревожить мучительная загадка жизни.
Сразу прибежали, чтобы помочь, Люк с женой; приехал доктор Торнбул, но, увы, слишком поздно, — их всех опередила смерть.
Том и Мэгги вместе сошли в комнату, где стояло опустевшее кресло отца. Глаза их обратились в ту сторону, и Мэгги сказала.
— Том, прости меня… не будем никогда ссориться.
И они прильнули друг к другу, и слезы их смешались.
Книга шестая
Великое искушение
Глава I ДУЭТ В РАЮ
Прекрасно обставленная гостиная, где стоит открытый рояль и за окнами виднеется сад, отлого спускающийся к лодочной пристани на берегу Флосса, принадлежит мистеру Дину. Грациозная маленькая леди в трауре, склонившая светло-каштановые локоны над вышиваньем, которым заняты ее прилежные пальчики, — это, конечно, мисс Люси Дин, а блестящий молодой человек, нагнувшийся, чтобы щелкнуть ножницами под самым носом у миниатюрного кингчарлза,[82] примостившегося на туфельке этой юной леди, — не кто иной, как мистер Стивен Гест. Его бриллиантовый перстень, и аромат розового масла, и беспечно праздный вид в двенадцать часов дня являют собой изящное и благоуханное доказательство процветания маслобойной фабрики и самой крупной судовой верфи Сент-Огга.
На первый взгляд проделка с ножницами кажется весьма невинной, но вы со свойственной вам проницательностью тотчас же догадаетесь, что здесь таится некий замысел, делающий честь этому высоколобому и длинноногому молодому человеку: как видите, Люси понадобились ножницы, и она нехотя откинула назад локоны, подняла мягкие карие глаза и, подарив кокетливой улыбкой того, чье лицо находится почти на уровне ее колен, сказала, протягивая розовую, как раковина, ладонь:
