Кобо Абэ - Избранное
— В котором часу это произошло? В каком месте?
— Я вам уже показывал вырезку из газеты. Выходит, на тысячу человек один пропавший без вести… это, думаю я, очень серьезно… а если прибавить еще людей, которые фактически не сбежали, но хотят сбежать, — цифра будет ужасающей… пожалуй, в меньшинстве окажутся не сбежавшие, а, скорее, те, кто остался…
— Летом? Или уже наступили холода?
— Раньше нужно до конца выяснить вопрос, вправе ли я?..
— Отчаяние людей, которых он покинул, вам, по-видимому, безразлично? Вы, я думаю, еще не забыли, что брат жены Нэмуро-сан убит?
— Какое же это имеет отношение к отчаянию людей, которых покинули?
— Какого цвета костюм был тогда на нем?
— Когда утром в переполненной электричке я сжат со всех сторон настолько, что вздохнуть не могу, меня охватывает острое чувство страха. Со сколькими людьми, со сколькими десятками, сотнями людей, знакомых в лицо, сталкиваюсь я ежедневно, и мне начинает казаться, что в этом мире я имею четко определенное местожительство, но стоит присмотреться — и оказывается, что люди, плотным кольцом окружающие меня, все совершенно чужие, и этих чужих огромное большинство. Нет, все бы еще ничего, но по-настоящему страшно, когда электричка подходит к конечной остановке и…
— Может быть, вы все-таки скажете хотя бы, какого цвета был на нем костюм? Из-за вас мне придется действовать наобум, напрасно бить ноги.
— Да, простите, — тут же уступает он и, несколько раз с трудом проглотив слюну: — Цвет костюма… кажется… нет, он был, по-моему, не в костюме, а в плаще…
— Точно?
— В тот день… дождя не было… но погода была такая, что он мог вот-вот пойти. Начальник отдела всегда был человеком предусмотрительным… мы все даже смеялись над его дипломоманией — у него были водительские права, а кроме того, свидетельства радиста, стенографа…
— Зная я об этом.
— Все это, я думаю, связано одно с другим… чтобы не растеряться, когда остаешься один среди совершенно незнакомых людей… будь то в переполненной электричке, будь то в лабиринте незнакомых улиц…
— Цвет плаща?
— Самый обычный… коричневатый или зеленоватый, в общем, цвет плаща.
— Новый? Или заметно поношенный?
— Нет, не новый. Сильно поношенный. Я так говорю потому, что… на рукаве и воротнике были жирные пятна… да, вспомнил, это был тот самый плащ, который начальник отдела уже давно носил… он любил ремонтировать автомобили и часто вместо рабочей одежды надевал этот плащ и лез в нем под машину…
В тот же миг я приказываю шоферу остановиться. Темная широкая улица с редкими фонарями… сверкает красным светом знак, указывающий на ночные работы в водопроводном колодце, несколько касок, покрытых светящейся краской, монотонно повторяют без конца одни и те же движения.
— Вылезайте. Прочистите как следует мозги. Причина вам, должно быть, понятна, так что вопросов не задавайте.
— Откуда же мне знать? — Он сжался, готовый к сопротивлению. — Я собираюсь вам рассказать все, и прямо сейчас.
— Подумайте как следует, может быть, поймете. Ну, живо выметайтесь.
— Вы пожалеете.
— Хватит. Знайте, я этот плащ получил от его жены в качестве вещественного доказательства. Проспитесь, выпейте аспирина, придумайте вранье покрасивее и тогда приходите снова.
Сложив средний и указательный пальцы, я грубо ткнул Тасиро под пятое ребро. Он коротко вскрикнул, скорчился и, подавшись вперед, вывалился из машины, с трудом удержавшись на ногах. Обернувшись к захлопнутой дверце, он завопил:
— Я шел за ним! Я шел на начальником отдела!
* * *Выхожу из машины, не доезжая до подъема к жилому массиву, где живет женщина. Заплатил за кофе, выпитый вместе с Тасиро, — это уж ладно, потом вывалил кучу денег в студии ню, по пьянке, наверно, а теперь еще раскошелился на такси… сколько же я должен взыскать на покрытие расходов?.. нужно, естественно, донесение, подкрепляющее их необходимость… вряд ли можно утверждать, что нет ничего достойного упоминания в донесении… даже напрасная потеря времени может чему-то научить… я думаю, мне удалось получить прекрасный ластик, чтобы в течение двух часов с потенциальным псевдобеглецом стирать неясные, ненужные линии.
Однако почти немыслимо занести этот косвенный урожай в объективное донесение, которое бы не потеряло ценности, выйдя из-под моего пера. Написать: что лжец признался в том, что ложь была ложью, все равно что ничего не написать. Когда я мысленно возвращался назад, в памяти отчетливо всплывали лишь голые белые ноги под стойкой… лишь ощущение, будто я впитываю их своей ладонью… но эта отдельная часть женщины не приводила меня к целому, и если бы я попытался завершить «фреску», то остальные части мог бы отыскать только там, за лимонной шторой. Точно мотылек, привлеченный световой ловушкой, я направляюсь к этому окну. Не имея никакого повода и в то же время не особенно задумываясь о том, что у меня его нет…
Нет, нельзя сказать, что совсем не было повода. Повод — моя машина, брошенная у самой лестницы, ведущей к дому женщины, как раз напротив второго отсюда фонаря… я ее оставил под тем предлогом, что был пьян, но сейчас я еще более пьян, так что и этот повод весьма шаток. Я медленно иду тропинкой, протоптанной по высохшему газону, сокращая расстояние до лимонного окна. От угла дома номер три, если идти обычно, тридцать два шага… поднимаю голову — ряды фонарей, точно застывшие, немигающие искусственные глаза, сзывают на праздник, который никогда не наступит… окна — бледные прямоугольники света, выстроившиеся в ряд, как проклятье, — там давным-давно забыли и думать о празднике… Подняв воротник пальто, я замираю — ветер, точно мокрая половая тряпка, хлещет по щеке… как раз там, где последний раз видели его…
Если бы человеком, стоящим сейчас здесь, был не я, а он… он, тайно прокравшийся сюда под покровом темноты. О чем бы он думал, глядя в окно покинутого дома? Я пытаюсь проникнуться его настроением, но мне не удается. Почему-то все время его лицо заслоняет шофер такси, с которым я только что приехал. Человечек цвета накипи, вместо воздуха вдыхающий ропот, вместо крови нагнетающий в жилы проклятье, человечек, все тело которого испускает зловоние хлева… такому человечку незачем здесь стоять… ему незачем исподтишка сопрягать свою судьбу с лимонным окном… но, наверно, далеко не все водители именно такие. Есть среди них и положительные, хозяйственные люди, как, например, Томияма, куривший у него машину. Он должен быть самим собой. Его не заслонить никому другому. Он… он, решительно отвернувшийся от надежды на любой праздник, смело попытавшийся вырваться из разложенной по полочкам жизни… может быть, они решили отправиться в путь, чтобы пройти в вечный праздник, которого никогда не может быть?
В один прекрасный день неожиданно попадается на глаза кусок бумаги, приклеенный к какой-то стене или фонарному столбу, — слинявшее от ветра и дождя и не привлекающее ничьего внимания объявление об огромном празднестве, которое еще сильнее подхлестывает желание, потому что место и время не указаны. И он, желая попасть на празднество, существующее лишь в объявлении, без оглядки устремляется на торжество, которое, в отличие от еженощной имитации празднества, сверкающего украшениями лишь в темноте и в неоновом свете, будет длиться вечно, не кончится и после смерти… на праздник в мир ночи, который будет продолжаться бесконечно, лишь бы на нем было достаточно тьмы… в безграничный круг радости, не обрамленный усталостью, разочарованием, обрывками бумаги, пляшущими на ветру…
Теперь он стоит здесь… взвешивает, что тяжелее — утраченное или еще не осуществленное желание… на что же решиться?.. я шарю, пытаясь найти его… нет, ничего не выходит… эта тьма, в которой я шарю, в конце концов оказывается моим нутром… моей собственной картой, отпечатавшейся в моем же мозгу… тот, кто сейчас стоит, — это я сам, а не он… откровенно говоря, стоять я должен не здесь, а скорее у забора стройки, которая видна из квартиры моей жены… а вместо этого я стою здесь и дрожу, рыская взглядом по окнам совершенно чужого человека, ничем со мной не связанного, за исключением того, что он случайно оказался заявителем… может быть, и то место, где сейчас стоит он, не отмечено на его собственной карте, ион стоит под окном, которого я даже не могу себе вообразить… в том месте, до которого не добраться никому, кроме него, спит ли он, бодрствует ли, смеется ли, плачет ли, сердится ли, грустит ли, отчаивается ли, веселится ли, наживается ли, страдает ли от зубной боли, дрожит ли от страха, дымит ли, как пустая сковорода на огне, покрывается ли гусиной кожей, витает ли в облаках, топчется ли на месте, летит ли стремительно в пропасть, углубляется ли в подсчет наличности, предается ли воспоминаниям, строит ли планы на завтра, мучается ли от кошмара одиночества, рвет ли на себе волосы в раскаянии, наконец, смотрит ли затаив дыхание, как сочится кровь из глубокой раны…
