Уильям Моэм - Бремя страстей человеческих
— Ну, я рад, что он тебе понравился, — сказал Филип. — А помнишь, как ты фыркала, когда я хотел вас познакомить?
— Это очень мило с его стороны, что он тебя любит. Хорошо, что у тебя есть такой друг.
Она Подставила Филипу губы. С ней это случалось редко.
— Вот сегодня я повеселилась. Большое тебе спасибо.
— Ах ты, дурочка, — засмеялся он, до того тронутый ее благодарностью, что на глаза у него навернулись слезы.
Она отперла свою дверь, но, прежде чем войти, снова обернулась к Филипу.
— Скажи Гарри, что я от него без ума.
— Хорошо, — рассмеялся он. — Спокойной ночи.
На следующий день, когда они пили чай, вошел Гриффитс. Он лениво опустился в кресло. В неторопливых; движениях его крупного тела было что-то необычайно-чувственное. И, хотя Филип больше молчал, а остальные двое болтали без умолку, ему было приятно. Он так любил их обоих, что не было ничего удивительного, если они полюбились друг другу. Филипа не беспокоило, что Гриффитс поглощал все внимание Милдред, — ведь вечером они останутся вдвоем; он вел себя, как любящий муж, который настолько уверен в привязанности жены, что его забавляет, когда жена невинно кокетничает с кем-то другим. Но в половине восьмого он поглядел на часы и сказал:
— Нам пора идти ужинать.
Наступило молчание. Гриффитс явно не знал, как ему поступить.
— Ну что ж, я пойду, — сказал он в конце концов. — Вот не думал, что уже так поздно.
— Вы сегодня заняты? — спросила Милдред.
— Нет.
Снова наступило молчание. Филип почувствовал, что все это начинает его раздражать.
— Я пойду умоюсь, — сказал он и добавил, обращаясь к Милдред: — Хочешь помыть руки?
Она ему не ответила.
— Почему бы вам с нами не поужинать? — спросила она Гриффитса.
Тот поглядел на Филипа и поймал его мрачный взгляд.
— Да я ведь только вчера с вами ужинал, — сказал он со смехом. — Боюсь вам помешать.
— Да что вы, — настаивала Милдред. — Уговори его с нами пойти, Филип. Он ведь нам не помешает, правда?
— Если хочет, пожалуйста, пускай идет.
— Ну что ж, ладно, — сразу же согласился Гриффитс. — Я сейчас сбегаю наверх и приведу себя в порядок.
Как только он вышел из комнаты, Филип сердито спросил Милдред:
— С какой стати ты позвала его с нами ужинать?
— Что же я могла поделать? Было бы невежливо его не пригласить, раз он сказал, что ему сегодня нечего делать.
— Глупости! А какого дьявола тебе понадобилось спрашивать, что он сегодня делает?
Бледные губы Милдред сжались плотнее.
— Мне иногда тоже хочется повеселиться. Думаешь, мне не надоедает все время быть с тобой вдвоем?
Они услышали, как по лестнице шумно топает Гриффитс, и Филип ушел в спальню мыться. Ужинали они неподалеку, в итальянском ресторане. Филип был зол и молчалив, но скоро понял, что проигрывает рядом с Гриффитсом, и попытался скрыть свое недовольство. Он много выпил, чтобы заглушить ноющую боль в сердце, и старался быть разговорчивым. Милдред, словно раскаиваясь в своих словах, с ним всячески заигрывала. Она была нежна и предупредительна. Постепенно Филипу стало казаться, что он дурак и зря поддался чувству ревности. После ужина они взяли извозчика, чтобы поехать в мюзик-холл, и сидевшая между двумя мужчинами Милдред сама вложила свою руку в руку Филипа. Всякая злость у него пропала. Но вдруг, сам не зная как, он понял, что другую руку Милдред держит Гриффитс. Его снова пронзила боль, настоящая физическая боль, и в ужасе он задал себе вопрос, который мог бы задать и раньше: не влюбились ли они с Гриффитсом друг в друга? Подозрение, ярость, отчаяние, словно пеленой, застилали ему глаза, он не видел того, что происходило на эстраде, но делал вид, что ничего не случилось, и продолжал разговаривать и смеяться. Потом его охватило странное желание помучить себя, и он встал, заявив, что пойдет что-нибудь выпить. Милдред и Гриффитс никогда еще не были вдвоем. Он хотел оставить их наедине.
— Я пойду с тобой, — сказал Гриффитс. — Мне тоже хочется пить.
— Нет, лучше посиди с Милдред.
Филип не понимал, зачем он это сказал. Он сознательно оставлял их вдвоем, чтобы боль, которую он и так испытывал, стала еще более невыносимой. Он не пошел в бар, а поднялся на балкон, откуда мог потихоньку наблюдать за ними. Они перестали смотреть на сцену и, улыбаясь, глядели друг другу в глаза. Гриффитс что-то говорил с всегдашним увлечением, а Милдред ловила каждое его слово. У Филипа разболелась голова. Он стоял не шевелясь. Он знал, что будет лишним, если вернется. Им без него было весело, а он так страдал, так мучился. Шло время, и в нем проснулась какая-то странная робость, боязнь подойти к ним. Он знал, что они совсем о нем забыли, и с горечью подумал, что это он заплатил за их ужин и билеты в мюзик-холл. Как они его дурачат! Его жег стыд. Ему было видно, как им без него хорошо. Филипа подмывало оставить их и уйти домой, но рядом с ними на стуле лежали его пальто и шляпа; ему придется объяснить, почему он хочет уйти! Он пошел на свое место. Когда Милдред его увидела, он заметил в ее глазах легкое раздражение, и сердце его упало.
— Где ты пропадал? — спросил его, приветливо улыбаясь, Гриффитс.
— Встретил знакомых. Заговорился, не мог уйти. Надеялся, что вы без меня не пропадете.
— Ну, я-то получил большое удовольствие, — сказал Гриффитс. — Не знаю, как Милдред.
Она засмеялась утробным смешком. В этом смехе прозвучало такое пошлое самодовольство, что Филип пришел в ужас. Он предложил уйти.
— Пойдем, — согласился Гриффитс. — Мы отвезем вас домой, — сказал он Милдред.
Филип заподозрил, что сказать это Гриффитса подучила она, чтобы не оставаться вдвоем с Филипом. На извозчике он не взял ее руки, а она ее и не предложила, но он знал, что рука Милдред все время лежит в руке Гриффитса. Больше всего его мучило то, как все это бесконечно пошло. Пока они ехали, он спрашивал себя, сговорились ли они встретиться тайком от него, проклинал себя за то, что оставил их наедине и сделал все возможное, чтобы облегчить им обман.
— Не надо отпускать извозчика, — сказал Филип, когда они подъехали к дому, где жила Милдред. — Я очень устал и не хочу идти пешком.
На обратном пути Гриффитс весело болтал, казалось, не замечая, что Филип отвечает ему односложно. Филип был уверен, что тот понимает, в каком он состоянии. Наконец даже Гриффитс не смог больше преодолевать это гнетущее молчание: он стал нервничать и тоже умолк. Филипу хотелось заговорить, но он робел, не решался, минуты текли, и вот-вот будет уже поздно. А надо было сразу добраться до сути. И наконец он выдавил из себя:
— Ты что, влюбился в Милдред?
— Я? — расхохотался Гриффитс. — Ах вот почему ты так странно ведешь себя весь вечер? Да ничего подобного, старина!
Он попытался просунуть руку Филипу под локоть, но тот отстранился. Он знал, что Гриффитс лжет. У него не хватало духа заставить Гриффитса отрицать, что он держал Милдред за руку. Филип вдруг почувствовал смертельную слабость.
— Для тебя, Гарри, это ничего не значит, — сказал он. — У тебя столько женщин… Не отнимай ее у меня. Для меня это — вся жизнь. Я ведь столько выстрадал.
Голос его задрожал, он не смог сдержаться и всхлипнул. Ему было мучительно стыдно.
— Милый ты мой! Да разве я стану тебя огорчать? Я ведь тебя люблю. Я просто валял дурака. Если бы я знал, что ты так близко примешь это к сердцу, я вел бы себя осторожнее.
— Правда? — спросил Филип.
— Она мне нужна как прошлогодний снег. Даю тебе честное слово.
У Филипа отлегло от сердца. Извозчик подъехал к дому.
75
На следующий день у Филипа было хорошее настроение. Он боялся наскучить Милдред своим обществом, и они условились, что встретятся только перед ужином. Когда он за ней заехал, она была уже готова, и Филип стал дразнить ее такой непривычной пунктуальностью. На ней было новое платье, которое Филип ей подарил, ему оно показалось очень элегантным.
— Придется послать его обратно, пусть переделают, — сказала она. — Юбка неровно подшита.
— Надо поторопить портниху, если ты хочешь взять его в Париж.
— Ну к тому времени оно будет готово.
— Осталось всего три дня. Мы ведь поедем одиннадцатичасовым, правда?
— Как хочешь.
Почти целый месяц она будет принадлежать ему одному. Он не мог отвести от нее глаз, полных жадного обожания. Но в нем еще не совсем пропала способность шутить над собственной страстью.
— Не пойму, что я в тебе нашел, — сказал он с улыбкой.
— Вот это мило!
Тело у нее было такое худенькое, что, казалось, можно сосчитать все кости. Грудь — плоская, как у мальчишки. Тонкие бледные губы просто уродливы, а кожа чуть-чуть отсвечивает зеленью.
— Я буду пичкать тебя в поездке пилюлями Бло, — смеясь, сказал Филип. — И назад привезу толстую, цветущую женщину.
