Дом Кёко - Юкио Мисима
От катка, где было оживлённо и весело, они поднялись на невысокую искусственную горку. На вершине стояло шестиугольное здание, похожее на старый японский буддийский храм. Под падающим снегом свет, горящий там и днём, выглядел особенно тёплым.
Они осмотрели здание снаружи. За запотевшими окнами внутреннюю часть было не разглядеть, но там собрались люди. Ни смеха, ни выкриков слышно не было, с трудом просачивались звуки, напоминавшие удары дерева о дерево. На тяжёлой входной двери висела надпись «ВХОД СВОБОДНЫЙ».
Сэйитиро шагнул вперёд и толкнул дверь. Внутри душно от включённого на полную мощь отопления, сгустившийся табачный дым не даёт разглядеть лица. В небольшой комнате полно народу. Стоят столы, люди за ними играют в шахматы и шашки. Судя по всему, это место бесплатных развлечений. Зрители, собравшиеся вокруг столов, как болельщики на соревнованиях по японским шахматам, курят сигареты и трубки. Вдоль стен шестигранного помещения тянутся скамейки, на них тоже, впритык друг к другу, сидят люди. Почти не слышно смеха или разговоров, никто не обратил внимания на вошедших супругов.
По мере того как глаза свыкались с обстановкой, и Сэйитиро, и Фудзико стали замечать, что здесь одни старики. Они были в грубой одежде, седые или лысые. На лбах игроков, долго размышляющих над очередным ходом, прорезались глубокие морщины. Странный запах, витавший в помещении, был запахом старости. Морщинистые подбородки свисали подобно сталактитам в пещере. Между морщинами темнели старческие пятна. Старики на скамьях хотели бесплатно согреться, они не разговаривали и, как птицы на ветвях, прикрыли глаза тяжёлыми веками. Их подбородки подрагивали. В этом гнетущем чёрно-сером воздухе яркими пятнами проступали только красные и белые шахматные фигуры да шашечные фишки.
Фудзико подтолкнула Сэйитиро, и они вышли на улицу. Холод пробирал до костей. Уход супругов, по всей видимости, не вызвал любопытства. Старики на скамьях сосредоточенно смотрели перед собой, зрачки их были неподвижны.
— Бедняки. Жалко их, — сказала Фудзико, вспоминая богатого отца.
— Да нет, они живут на пенсию. На жизнь им хватает. Просто радуются, что им не нужны деньги, — пояснил Сэйитиро.
После увиденного болезненная весёлость Фудзико стихла. Сэйитиро тоже молчал. Снегопад усилился. По тропе в восточной части парка они вышли на площадь, где возвышалась огромная бронзовая фигура на коне.
Сэйитиро приостановился и, открыв рот, воззрился на трагический жест бронзового героя.
— Что тут смешного? — заметив его, упрекнула Фудзико.
— Нет, ничего. Просто вспомнил памятник Кусуноки у императорского дворца. Всегда видел его во время прогулки в обеденный перерыв.
Фудзико поразила незамысловатая любовь мужа к родным местам.
* * *
Сэйитиро за двадцать пять долларов в месяц держал в гараже чёрно-белый «паккард» тысяча девятьсот пятьдесят первого года выпуска. На службу он ездил на метро и брал машину только для встреч и проводов в аэропорт или для поездок за город.
В субботу их пригласило на ужин семейство Тацуно — в местечко Патчог рядом с Нью-Йорком. Поэтому нужно было забрать машину из гаража на Тридцать пятой улице.
Тацуно Нобухидэ был председателем Японской ассоциации, но роль хозяйки вечера исполняла его младшая сестра, жена Ямакавы Кидзаэмона. Жене надоело сидеть рядом с болезненным мужем, и она отправилась путешествовать по Америке. Ей помогал во всём старший брат, потерявший несколько лет назад супругу. Так она и осталась при брате. Получив известие о тяжёлом состоянии мужа, она должна была сразу вернуться в Японию, но Кидзаэмон, хоть и очень ослаб, всё ещё жил благодаря уникальному массажисту. Жена называла мужа «Тот призрак» и заявляла во всеуслышание:
— Тот призрак ещё жив, и всё благодаря мне. Если я вдруг из милосердия вернусь в Японию, то он от удивления точно сразу умрёт.
Она любила компанию «Ямакава-буссан», как собственного ребёнка. Нередко она зазывала служащих компании на ужин в усадьбу старшего брата. Главу филиала приглашала часто, а других сотрудников — строго соблюдая справедливость, по очереди. Сегодня была очередь Сэйитиро, но такая честь не особо его радовала.
До Патчога из центра города более полутора часов езды. Фудзико и Сэйитиро поймали у дома такси и поспешили в гараж. Толстый молодой механик спал на ходу, его жуткий бруклинский выговор понять было почти невозможно. Наконец «паккард» Сэйитиро выкатили. Машина так и осталась грязной после недавней поездки в дождь, даже стёкла не протёрли. К тому же разрядился аккумулятор. Сэйитиро в сердцах велел сразу поставить его на зарядку, и они с Фудзико в холодных сумерках ждали снаружи.
Мощный северный ветер прорывался между высокими зданиями. Фудзико в вечернем платье под пальто, спасаясь от холода, подняла широкий воротник, спрятала щёки.
— Всё ещё не закончили. Что они там делают?
— Уже скоро.
Этими фразами они обменялись уже несколько раз, и с каждым разом голос Фудзико звучал всё резче.
— Может, лучше выпить чаю и подождать где-нибудь в тепле?
— Погоди. Как только всё наладят, нам сразу нужно ехать. Времени нет.
— Тогда поторопи их.
— Я уже два раза говорил. Тут тебе не Япония.
— Думают, что, раз мы японцы, можно морочить нам голову.
— Это дикие фантазии самих японцев. В Нью-Йорке почти все иностранцы. Если бы люди раздумывали, кто из какой страны, то просто не могли бы торговать.
— Тогда сейчас стоит отбросить нашу японскую скромность.
— Обычно можно, я так и делаю.
— А если бы здесь был отец? Он сразу позвонил бы кому-нибудь из американских друзей, и тот копуша, толстяк, сегодня же вылетел бы с работы.
Сэйитиро собрался было сказать: «А я ему переводил бы», но передумал. Курасаки Гэндзо неважно владел разговорным английским.
Фудзико понимала, что, постоянно ставя в пример отца, ранит самолюбие Сэйитиро. Это не было бессознательным проявлением дочерней любви, она прекрасно понимала, что поступает так умышленно, хотя и старалась не сердить мужа. После свадьбы Сэйитиро вошёл в её семью, и её отец устроил этот брак. И всё-таки странно, что она, как и другие дочери влиятельных отцов, испытывает жалкое желание злобно уколоть самолюбие мужа. Скорее всего, причина в чём-то ещё. Ведь Сэйитиро, по меньшей мере в душе, хотел верить, что далёк от пререканий из-за полезных обществу достоинств, что в нём осталась только опустошённость. Старательно играя роли других, он не должен был иметь
