Хосе Рисаль - Не прикасайся ко мне
— Мы погибли, если я не прыгну в воду и не отвлеку их внимание. Они станут меня преследовать, но я хорошо плаваю и ныряю… Я уведу их от вас, а вы потом постараетесь спастись сами.
— Нет, останьтесь, и мы дорого продадим нашу жизнь.
— Бесполезно, у нас нет оружия; они подстрелят нас, как пташек.
В этот момент послышалось легкие шипенье, словно в воду упал какой-то раскаленный предмет, и тотчас же прозвучал выстрел.
— Видите? — сказал Элиас, положив весло в лодку. — В сочельник увидимся у могилы вашего деда. Спасайтесь!
— А вы?
— Бог спасал меня и от больших опасностей.
Элиас снял рубаху, пуля пробила ее у него в руках, раздались два выстрела. Не теряя присутствия духа, он пожал руку Ибарре, который лежал на дне лодки, затем встал во весь рост и прыгнул в воду, оттолкнув ногами легкое каноэ.
Раздались крики, над водой показалась голова Элиаса, и тут же снова скрылась.
— Там, он там! — закричали жандармы, и снова засвистели пули.
Катер и лодка начали преследовать беглеца; направление его движения указывала дорожка легкой ряби, все более удалявшаяся от каноэ, которое покачивалось на волнах, словно в нем никого не было. Как только пловец высовывал голову из воды, по нему стреляли жандармы и солдаты с катера.
Охота продолжалась; челнок Ибарры был уже далеко; пловец приближался к берегу, видневшемуся в каких-нибудь пятидесяти саженях. Гребцы устали, но и Элиас, видимо, терял силы; он часто появлялся на поверхности, все время меняя направление, чтобы сбить с толку преследователей. Предательская дорожка уже не отмечала путь пловца. В последний раз его увидели в нескольких саженях от берега и открыли огонь… Прошло несколько минут. Ничто не показывалось над спокойной и пустынной поверхностью озера.
Полчаса спустя одному из солдат почудилось, будто на воде у самого берега видны следы крови, но его товарищи покачали головами, — это могло означать и «да» и «нет».
LXII. Откровения отца Дамасо
Напрасно заваливали стол дорогими свадебными подарками. Ни брильянты на голубом бархате футляров, ни вышивки на пинье, ни шелковые ткани не привлекали взора Марии-Клары. Молодая девушка невидящими глазами смотрела на газету, не различая букв: там сообщалось о смерти Ибарры, утонувшего в озере.
Вдруг Мария-Клара почувствовала, как чьи-то две руки прикрыли ей глаза, и за ее спиной раздался веселый голос, голос отца Дамасо:
— Ну-ка, кто я такой? Кто я?
Мария-Клара вздрогнула и в страхе обернулась.
— Испугалась, глупышка, да? Не ждала меня? Я приехал из провинции, чтобы присутствовать на твоей свадьбе.
И с довольной улыбкой он протянул ей руку для поцелуя. Мария-Клара, дрожа, наклонилась и почтительно поднесла ее к губам.
— Что с тобой, Мария? — спросил с тревогой францисканец, веселая улыбка сбежала с его уст. — У тебя холодные руки, ты бледна… Не больна ли ты, дочка?
И отец Дамасо с нежностью, которой никто бы не мог подозревать в нем, взял обе руки девушки и пытливо заглянул ей в глаза.
— Ты уже не доверяешь своему крестному? — спросил он с упреком. — Пойдем-ка сядем, и ты расскажешь мне о своих маленьких неприятностях, как тогда, когда ты была девочкой и приходила ко мне попросить свечку, чтобы делать куклы из воска. Ты же знаешь, я всегда тебя любил… я никогда не бранил тебя…
Голос отца Дамасо утратил резкость и звучал почти ласково. Мария-Клара разрыдалась.
— Ты плачешь, дочь моя? Отчего ты плачешь? Поссорилась с Линаресом?
Мария-Клара заткнула себе уши.
— Не говорите о нем… теперь! — вскричала она.
Отец Дамасо глядел на нее с изумлением.
— Ты не хочешь поверить мне свои секреты? Разве я не старался всегда угождать малейшим твоим капризам?
Девушка подняла к нему полные слез глаза, взглянула на него и снова горько заплакала.
— Не плачь так, дочь моя, твои слезы терзают мне душу! Расскажи мне о своих горестях; ты увидишь, как твой крестный тебя любит!
Мария-Клара медленно приблизилась, упала перед ним на колени и, подняв к нему лицо, залитое слезами, сказала еле слышно:
— Вы меня еще любите?
— Дитя мое!
— Тогда… заступитесь за меня перед отцом и расстройте мой брак!
И девушка рассказала ему о своем последнем свидании с Ибаррой, утаив, что ей известно все о ее происхождении.
Отец Дамасо не верил собственным ушам.
— Пока он был жив, — продолжала она, — я хотела бороться, надеяться, верить во что-то, хотела жить, чтобы слышать, как о нем говорят… Но теперь, когда его убили, теперь мне незачем жить и страдать.
Последние слова она произнесла тихим голосом, медленно, спокойно, без слез.
— Но, глупышка, разве Линарес не лучше в тысячу раз, чем…
— Когда он был жив, я могла выйти замуж… а потом скрыться… Ведь мой отец хотел только этого родства! Теперь он мертв, и никто другой не назовет меня своей супругой… Когда он был жив, я могла пойти на это унижение, я утешалась бы мыслью, что он существует и, может быть, думает обо мне. Теперь он мертв… и мне остается монастырь или могила.
В голосе молодой девушки слышалась такая решимость, что отец Дамасо окончательно утратил веселое настроение и сделался очень серьезен.
— Ты так сильно его любила? — пробормотал он.
Мария-Клара не ответила. Отец Дамасо склонил голову на грудь и задумался.
— Дочь моя! — вдруг воскликнул он прерывающимся голосом. — Прости меня, я сделал тебя несчастной, не желая того. Я думал о твоем будущем, хотел для тебя счастья. Как мог я позволить тебе выйти замуж за кого-то из местных, чтобы видеть тебя потом несчастной супругой и страдающей матерью? Я не мог выбить из твоей головы эту любовь, но всеми силами, всеми средствами старался помешать этому браку, — ради тебя, только ради тебя. Став его женой, ты лила бы слезы из-за своего мужа, который подвергался бы всяческим притеснениям и не мог бы защитить себя, а став матерью, оплакивала бы судьбу своих детей: ведь если бы ты дала им образование, то уготовила бы им печальное будущее — они стали бы врагами церкви и были бы повешены или высланы, а если бы они остались невеждами, их бы тиранили и унижали! И я не мог примириться с этим! Потому-то я искал для тебя мужа, способного сделать тебя матерью счастливых детей, которым предстоит властвовать, а не подчиняться, карать, а не страдать… Я знал, что твой друг детства был добрым юношей, я любил его, любил и его отца, но я возненавидел их, когда понял, что они могут стать причиной твоего несчастья, ибо я обожаю тебя и люблю, как можно любить только родную дочь. Для меня твоя ласка дороже всего, на моих глазах ты выросла, не проходит и часа, чтобы я не думал о тебе, ты все время предо мной, ты моя единственная радость…
И отец Дамасо зарыдал, как ребенок.
— Но если вы любите меня, не делайте меня навеки несчастной. Его уже нет в живых, я хочу стать монахиней.
— Стать монахиней, монахиней! — повторил он, подперев голову рукой. — Ты не знаешь, дочь моя, жизни, не знаешь всех тайн, скрытых за стенами монастыря. Ты ничего не знаешь! Я предпочитаю тысячу раз увидать тебя несчастной в миру, чем в монастыре… Здесь твои жалобы могут быть услышаны, а там тебя будут окружать одни стены… Ты красива, очень красива, и не рождена для того, чтобы быть невестой Христовой. Поверь, дочь моя, время все сглаживает. Позже ты забудешь обо всем, полюбишь своего мужа… Линареса.
— Или монастырь, или… смерть! — повторила Мария — Клара.
— Монастырь, монастырь или смерть! — воскликнул отец Дамасо. — Мария, я уже стар, я не смогу долго охранять тебя и твой покой… Избери иной путь, найди новую любовь, другого юношу, кто бы он ни был, только не иди в монастырь.
— Монастырь или смерть!
— Боже мой, боже мой, — стонал священник, схватившись за голову, — ты меня караешь, пусть будет так, но храни дочь мою!.. — И, обратившись к девушке, сказал: — Хочешь быть монахиней? Ты будешь ею; я не хочу, чтобы ты умерла.
Мария-Клара взяла его руки, сжала их и, опустившись на колени, покрыла поцелуями.
— Крестный, крестный отец мой! — повторяла она.
Отец Дамасо вышел из комнаты печальный, с опущенной головой.
— Господи боже, — вздохнул он, — ты есть, ибо ты караешь! Так покарай же меня и не казни невинную; спаси дочь мою.
LXIII. Сочельник
Высоко наверху, на склоне горы, у водопада притаилась за деревьями хижина, построенная на сваях. По кровле из когона, стелилась широколистая тыква, ее толстые стебли были усыпаны цветами и плодами. Простую деревенскую хижину украшали оленьи рога и кабаньи черепа, — некоторые из них с длинными клыками. Там жила тагальская семья, занимавшаяся охотой и рубкой леса.
В тени дерева сидел старик и вязал из пальмовых листьев метлы, а девушка складывала в корзину куриные яйца, лимоны и овощи. Двое детей, мальчик и девочка, играли около сидевшего на поваленном древесном стволе мальчугана, бледного, вялого, с большими печальными глазами. По чертам его исхудалого лица мы узнаем в нем сына Сисы и брата Криспина — Басилио.
