Чарльз Диккенс - Большие надежды (без указания переводчика)
— Вы сказали, говоря о вашемъ другѣ, что вы можете указать мнѣ, какъ помочь ему. Вы, кажется, очень желали, чтобъ я это сдѣлала?
— Дѣйствительно, я очень, очень желалъ-бы этого.
— Въ чемъ же заключается ваше желаніе?
Я началъ разсказывать ей исторію его поступленія на контору. — Я только-что началъ свой разсказъ, когда замѣтилъ, по ея взглядамъ, что она не слѣдитъ за моими словами. Я остановился; нѣсколько минутъ прошло прежде, чѣмъ она это замѣтила.
— Вы перестали говорить, сказала она, съ видомъ, будто боится меня: — вы меня на столько ненавидите, что не хотите говорить со мною?
— Нѣтъ, нѣтъ, отвѣтилъ я, какъ вы можете это думать, миссъ Гавишамъ! Я остановился, думая, что вы не слѣдите за моимъ разсказомъ.
— Можетъ-быть, это и правда, отвѣчала она, прикладывая руку къ головѣ:- начните снова… Постойте!.. Ну, разсказывайте.
Она уперлась руками на палку и смотрѣла на огонь, съ видомъ усиленнаго вниманія. Я продолжалъ разсказъ, говоря ей, какъ я надѣялся покончить дѣло собственными средствами, и какъ мнѣ это не удалось. Причину того, прибавилъ я, — я не могу объяснить, потому-что это чужая тайна.
— Такъ! сказала она, кивая головой и не глядя на меня. А сколько вамъ надо денегъ.
Я было побоялся сказать всю сумму, такъ она была велика: — девятьсотъ фунтовъ.
— Если я вамъ дамъ эти деньги, сохраните ли вы столь-же свято мою тайну, какъ сохранили свою?
— Непремѣнно.
— И вы будете покойны?
— Значительно покойнѣе.
— Вы теперь очень несчастны?
Она сдѣлала послѣдній вопросъ, не глядя на меня, но съ тономъ необыкновеннаго сочувствія.
Я не могъ тотчасъ отвѣчать. Голосъ измѣнялъ мнѣ. — Она положила лѣвую руку на палку и опустила голову на нее.
— Я очень несчастливъ, миссъ Гавишамъ; но вы не знаете причины моего безпокойства. Она-то и есть тайна, о которой я вамъ говорилъ.
Она подняла голову и опять стала смотрѣть на огонь.
— Съ вашей стороны очень благородно говорить, что вы имѣете еще постороннія причины быть несчастнымъ. Правда ли это?
— Увы, правда.
— Развѣ я могу вамъ быть полезной, только помогая вашему другу? Не могу ли я чѣмъ-нибудь услужить вамъ самимъ?
— Ничѣмъ. Благодарю васъ, всего болѣе за сочувствіе. Но я лично ни въ чемъ не нуждаюсь.
Тутъ она встала съ кресла, и оглянулась, отыскивая повидимому бумаги и перо. Но таковыхъ не оказалось, и потому она вынула изъ кармана записную книжку и начала писать карандашемъ.
— Вы въ хорошихъ отношеніяхъ съ Джаггерсомъ?
— Да, я вчера обѣдалъ у него.
— Вотъ записка къ нему, чтобъ онъ заплатилъ вамъ деньги для вашего друга. Я дома не держу денегъ, но, если вы желаете, чтобы мистеръ Джаггерсъ не узналъ ничего объ этомъ дѣлѣ, я вамъ сама пришлю деньги.
— Благодарю васъ миссъ Гавишамъ, у меня нѣтъ причины скрываться отъ него.
Она прочла мнѣ свою записку; содержаніе ея было простое и ясное и совершенно избавляло меня отъ подозрѣнія въ желаніи присвоить себѣ эти деньги. Я взялъ книжку изъ ея дрожащей руки, которая еще болѣе задрожала, когда она, не глядя на меня, подала мнѣ карандашъ.
— Мое имя написано на первомъ листкѣ. Если вы когда-нибудь, хотя бы послѣ моей смерти, будете въ состояніи написать подъ моимъ имененемъ «я прощаю ей» то умоляю васъ, сдѣлайте это.
— О, миссъ Гавишамъ, сказалъ я, — я это теперь же могу исполнить. Я самъ дѣлалъ жестокія ошибки и жизнь моя была до-сихъ-поръ безплодна и безотрадна; самъ я слишкомъ нуждаюсь въ прощеніи, чтобы быть злопамятнымъ.
Она въ первый разъ прямо взглянула на меня, и, въ крайнему моему изумленію и страху, упала на колѣни у ногъ моихъ, простирая ко мнѣ руки умоляющимъ образомъ. При видѣ сѣдой старухи на колѣняхъ передо мною, я невольно содрогнулся. Я умолялъ ее встать, я обхватилъ ее руками, чтобы помочь ей, но она только пожимала руку мою въ своихъ рукахъ и, опустивъ голову, зарыдала. Я никогда прежде не видалъ ее въ слезахъ и, въ надеждѣ, что слезы ее облегчатъ, не мѣшалъ ей плакать. Она уже не стояла на колѣняхъ, а совершенно распростерлась на полу.
— О! отчаянно воскликнула она:- что я сдѣлала! что я сдѣлала!
— Если вы этимъ хотите сказать, что вы сдѣлали мнѣ, то я могу васъ увѣрить, что вы мнѣ сдѣлали очень мало вреда. — Я полюбилъ бы ее и безъ васъ. Она замужемъ?
— Да.
Это былъ совершенно лишній вопросъ, небывалая пустота въ уединенномъ домѣ, уже служила на него отвѣтомъ.
— Что я сдѣлала! Что я сдѣлала! Она ломала свои руки, рвала на себѣ сѣдые волосы и продолжала вопить: Что я сдѣлала!
Я не зналъ, что отвѣчать ей, какъ ее успокоить. Я зналъ, что она поступила дурно, принявъ въ себѣ на воспитаніе впечатлительное дитя, чтобы создать изъ него орудіе своей мѣсти. Но я зналъ и то, что лишая себя свѣта, она лишила себя и многаго другаго; ея умъ, не имѣвшій никакого сообщенія съ людьми, подвергся нравственному недугу, какъ всегда бываетъ съ человѣкомъ, нарушающимъ естественный порядокъ вещей. И могъ ли я смотрѣть на нее безъ сожалѣнія, видя, какъ она уже наказана, какъ неспособна жить на свѣтѣ, какъ гордость добровольнаго страданія овладѣла всѣмъ ея существомъ и отравляла всякую минуту ея жизни.
— До послѣдняго вашего разговора съ нею, когда я увидѣла ваше изображеніе въ зеркалѣ, я сама не понимала, что сдѣлала! Я забыла, что нѣкогда сама испытала то же. — Что я сдѣлала! Что я сдѣлала! И снова десятки-сотни разъ повторяла она: «что я сдѣлала»!
— Миссъ Гавишамъ, — сказалъ я, не думайте обо мнѣ, и не упрекайте себя ни въ чемъ; это нисколько не васается меня. Но Эстелла, дѣло другое; и если вы, хоть сколько-нибудь, исправите вредъ, причиненный ей вашимъ воспитаніемъ, то вы лучше поступите, чѣмъ оплакивать сотни лѣтъ ваше заблужденіе.
— Да, да, я это знаю. Но Пипъ, другъ мой! возразила она съ видомъ глубокаго чувства. Другъ мой! повѣрьте мнѣ: когда я впервые увидала ее, я хотѣла спасти ее отъ несчастія, испытаннаго мною. Сначала, я этого только и хотѣла.
— Я надѣюсь что такъ — сказалъ я.
— Но когда она подросла, сдѣлалась красавицей, я пошла далѣе: своими похвалами, брильянтами, наставленіями я разсказами о своей участи, я испортила ея сердце и сдѣлала его безчувственнымъ.
— Лучше поступили бы вы, невольно воскликнулъ я: — еслибъ ей оставили ея природное сердце, хотя бы и ему предстояло только терзаться и страдать.
Тутъ миссъ Гавишамъ посмотрѣла на меня какъ-то безсмысленно и опять воскликнула: — что я сдѣлала! Еслибъ вы знали мою жизнь, вы пожалѣли бы о мнѣ и лучше бы поняли меня.
— Миссъ Гавишамъ отвѣчалъ я, сколько могъ деликатнѣе: я могу сказать, что знаю вашу жизнь, и знаю ее съ тѣхъ поръ, какъ переселился въ Лондонъ. Судьба ваша возбудила во мнѣ самое искреннее сожалѣніе и я глубоко сочувствую вашимъ несчастіямъ. Позвольте мнѣ вамъ сдѣлать одинъ вопросъ объ Эстеллѣ?
Она сидѣла на полу, держась руками за кресло и положивъ на нихъ голову.
Пристально взглянувъ на меня, она сказала: — продолжайте!
— Кто родители Эстеллы? спросилъ я.
Она покачала головой.
— Вы не знаете?
Она опять покачала головой.
— Но мистеръ Джаггерсъ самъ привезъ ее къ вамъ, или прислалъ съ кѣмъ?
— Онъ самъ привезъ.
— Разскажите мнѣ, пожалуйста, какъ это случилось?
Она отвѣчала тихимъ шопотомъ и очень медленно: — я долго одна сидѣла въ заперти въ этихъ комнатахъ (не съумѣю сказать какъ долго: вы знаете какъ хорошо часы указываютъ здѣсь время). Наконецъ, я сказала Джаггерсу, что желаю взять на воспитаніе маленькую дѣвочку и спасти ее отъ участи, постигшей меня. Я въ первый разъ познакомилась съ нимъ, когда поручила ему купить для меня этотъ домъ; я прочла статью въ газетахъ, гдѣ очень расхваливали его заслуги, не задолго передъ тѣмъ, какъ покинула свѣтъ. Онъ обѣщалъ пріискать мнѣ сиротку. Однажды ночью привезъ онъ ее сюда спящею и я назвала ее Эстеллою.
— А сколько ей было тогда лѣтъ?
— Два или три года. Она сама ничего не помнитъ о своемъ происхожденіи, знаетъ только, что осталась сиротой и что я воспитала ее.
Я до того увѣренъ былъ, что экономка Джаггерса мать Эстеллы, что не нуждался ни въ какихъ доказательствахъ.
Мнѣ казалось, родство между ними должно быть ясно для всякаго. Что же мнѣ оставалось болѣе дѣлать у миссъ Гавишамъ. Я уладилъ дѣло Герберта, миссъ Гавишамъ сказала мнѣ все, что знала объ Эстеллѣ, я же, на сколько могъ, успокоилъ ее. Поэтому, не продолжая разговора, мы распростились.
Вечерняя заря потухала, когда сошедши съ лѣстницы, я вышелъ на дворъ. Я сказалъ женщинѣ, отворившей мнѣ ворота, что прежде чѣмъ уйдти, хочу погулять по саду. Что-то говорило мнѣ, что я здѣсь въ послѣдній разъ, я чувствовалъ, что проститься съ этимъ памятнымъ для меня мѣстомъ приличнѣе всего при слабомъ свѣтѣ замирающаго дня. Я прошелъ въ запущенный садъ, по остаткамъ бочекъ, по которымъ я нѣкогда лазилъ. Я обошелъ весь садъ; заглянулъ въ уголъ, гдѣ мы дрались съ Гербертомъ, въ уединенныя дорожки, по которымъ мы гуляли съ Эстеллою. Все было такъ холодно, безжизненно! На возвратномъ пути, проходя мимо пивоварни, я отворилъ маленькую дверь, вошелъ въ нее, и хотѣлъ уже выдти въ противуположную дверь, но ее не такъ легко было отворить, дерево отъ сырости растрескалось и разбухло, петли заржавѣли и порогъ совершенно обросъ травою. Я внезапно оглянулся, мнѣ показалось, какъ когда-то въ дѣтствѣ, что миссъ Гавишамъ виситъ на перекладинѣ. Впечатлѣніе было такъ сильно, что я стоялъ подъ перекладиной, дрожа отъ головы до ногъ, пока, опомнившись, не убѣдился, что это только игра моего воображенія.
