Пейзаж с парусом - Владимир Николаевич Жуков
— А как везли? — спросил мальчик, жалея, что его сообщение о Шульце не произвело впечатления. — По железной дороге везли?
— По железной! Да там в ту пору все паровозы стояли… Оголодал народ, топлива нет… Да и была бы железка — и что? Не под парусом же до вокзала… Ждем «ЗИСов», а их нет и нет. Мне начальник говорит: сходи домой. А как я уйду? Чтоб опять без меня на лед? Чтоб как на тех оврских — одни мастера спорта?.. Но ты его знаешь, начальника, иди, и все, надо дом проведать. Ну, я пришел, а сеструха лежит на кровати… Да я уж тебе рассказывал.
На главной улице светили фонари и густо шел народ по тротуару — наверное, кончился сеанс в кино. Двое летчиков подхватили под руку девицу в платочке, она что-то им говорила и смеялась, и летчики тоже смеялись.
Немного не доходя до дома, где жил мальчик, рядком стояли осокори, старые, дуплистые, и, увидев издали их темные наклонные стволы, мальчик быстро сказал:
— Пошли обратно, я тебя до казармы провожу. — И взял Воркуна за плечо, как бы поворачивая силой. Ему еще виделись мысленно летчики, а девицу он сравнивал с Юлией и сердился на нее. А потом подумал, что, может, эти летчики станут летать на самолетах, где у моторов подшипники, которые он шабрил, и может, им завтра вылетать на фронт.
На главной улице все так же покойно, призрачно светили фонари. Воркун остановился у щита с газетой, смотрел сквозь стекло, хотя свет сюда доходил слабо и в газете ничего нельзя было разобрать, только темные прямоугольники фотографий. Так, не оборачиваясь, и сказал:
— Ну вот, пришел я в клуб, а они уже грузят буера — начальник и краснофлотцы… Мачты поснимали, а ванты болтаются, спешили, наверное, раз грузовики пришли… Я стал крепить, чтоб не перепутались, а руки зудят, не слушаются — науродовался, пока могилу рыл… Лом нашел, а лопаты не было, так я руками, руками…
— Пошли, а? — сказал мальчик и тронул Воркуна за плечо. — Лучше пошли. — И прибавил, стараясь, чтобы голос звучал заинтересованно, почти с просьбой, чтобы Воркун не стоял вот так, спиной: — Ну а на Ладоге-то вы первые оказались, на буерах? Еще никого не было?
— На Ладоге! — зло усмехнулся Воркун. — Ох, ты, Жека, силен. Туда еще сколько переть из города! А дороги замело — вот уж где я лопатой намахался! И начальник, и краснофлотцы, и кто был на буера в экипажи назначен. На станцию Борисова Грива добрались — озеро уже недалеко, а там машин, может, сто собралось. Автобат. Специально на ту сторону идти, когда трасса будет готова. И такое все старое грузовичье… Понасобирали второпях, где могли, а они позастревали… Ни пройти, ни проехать!
— А лед-то их держал, машины? Уже толстый был?
— Вот то-то и оно, что тонюсенький, ходуном ходил, даже когда пешком идешь. Вот потому и решили сначала на лошадях продовольствие везти, санным обозом. С той стороны он должен был выйти, из деревни Кобола… Ну а мы буера собрали — и хоп паруса! Им-то что — тонкий лед, буерам, я, знаешь, по какому тонкому перед войной в Финском заливе ходил! А тут ветер крепенький, снег — так, местами поземка наметает. Походили у берега для разминки, покрасовались, пулеметы на площадки поставили, и начальник побежал адмиралу докладывать…
— Там и адмирал был?
— Нет, старшина второй статьи, — ухмыльнулся Воркун. — Да ты пойми: это ж грандиозная операция — дорога через Ладогу, фронтового значения! Генерал грузовиками командовал. И блокада, пойми. А мы, значит, все ее прорывали. Ниточкой по льду, а прорывали. Вопреки немецкому окружению города… Начальник наш такой счастливый прибежал! По местам, говорит, и сам на мой, на тяжелый буер устраивается, на компас смотрит, удобно ли ему будет курс выдерживать…
— А ты? Тебя опять не взяли?
Крепкая рука Воркуна стремительно взметнулась; сдернутый с силой козырек кепки на голове мальчика сполз книзу, больно подогнулись уши. Не видящий ничего, он тянул козырек кверху, сердясь и отдуваясь. А Воркун негодовал:
— Меня! Ты что это говоришь? Меня не взяли! А как бы я в твоем паршивом Городке оказался, а? Как?.. Ишь придумал, салага. Да мы как раз с начальником на первом буере и вышли, все чемпионы уж за нами, понял! Флагманом шли… Ветер ка-а-ак дал — на фордевинд полетели… конечки только поют! Тебе такого, салага, в жизни не видать, чтоб четыре тяжелых буера — в кильватер, и берегов даже не видно, по компасу чтоб идти! В Кобоне так и ахнули, когда мы там появились. «Обоз, говорят, видели? С мукой, говорят, ушел. Часа три назад». А мы что, мы, конечно, видели, и они нас — ползут шажочком, под уздцы лошадей ведут, и еще два мужика впереди идут с шестами — лед пробуют, где гидрографы вешки наставили… Начальник и говорит: «А ну нам тоже муку давайте! Много не возьмем, говорит, мешка по два, но давайте». И приказывает, чтоб, значит, остались одни рулевые на буерах, а на место шкотовых — груз. И полетели обратно… Но там мороз, знаешь, Жека, ветер; я все ждал, может, вернутся. Пойду обогреюсь — и снова на берег. Но они только на другой день возвратились…
Темная улица тихо лежала впереди, а дальше светились окна в бывшей казарме железнодорожной охраны, и особенно ярко горела лампочка над дверью в проходную, где часовой. Воркун остановился, взмахнул рукой.
— Не пойду я туда. Лучше тебя провожу. — В груди его снова начало посапывать, дыхание стало хриплым и редким. — Рано еще, не пойду.
— Ты помолчи, — сказал мальчик. — Немного помолчи.
— Ладно… Я вот только что хочу… Они вернулись, буера, на другой день, и, знаешь, что начальник мне сказал? Обоз-то они обогнали! Раньше в Коккорево, на ту сторону Ладоги пришли!..
