Герман Гессе - Собрание сочинений в четырех томах. Том 4
Но втайне мы мечтаем…
Мы жизнью духа нежною живем,Эльфической отдав себя мечте,Пожертвовав прекрасной пустотеСегодняшним быстротекущим днем.
Паренья мыслей безмятежен вид,Игра тонка, чиста и высока.Но в глубине души у нас тоскаПо крови, ночи, дикости горит.
Игра нам в радость. Нас не гонит плеть.В пустыне духа не бывает гроз.Но втайне мы мечтаем жить всерьез,Зачать, родить, страдать и умереть.
Буквы[80]
Берем перо, легко наносим знакиНа белый лист уверенной рукой.Они ясны. Понять их может всякий,Есть сумма правил для игры такой.
Но если бы дикарь иль марсианинВперился взглядом в наши письмена,Ему б узор их чуден был и странен,Неведомая, дивная страна,Чужой, волшебный мир ему б открылисьИ перед ним не А, не Б теперь,А ноги б, руки, лапы копошились,Шел человек, за зверем гнался б зверь,Пришелец, содрогаясь и смеясь,Как след в снегу, читал бы эту вязь.Он тоже копошился, шел бы, гнался,Испытывал бы счастье и страданьяИ, глядя на узор наш, удивлялсяМногоразличным ликам мирозданья.Ведь целый мир предстал бы уменьшеннымВ узоре букв пред взором пораженным.Вселенная через решетку строкОткрылась бы ему в ужимках знаков,Чей четкий строй так неподвижно-строгИ так однообразно одинаков,Что жизнь, и смерть, и радость, и мученьяТеряют все свои несовпаденья.
И вскрикнул бы дикарь. И губы самиЗапричитали б, и, тоской объятыйНесносною, он робкими рукамиРазвел костер, бумагу с письменамиОгню принес бы в жертву, и тогда-то,Почувствовав, наверное, как вспятьВ небытие уходит морок зыбкий,Дикарь бы успокоился опять,Вздохнул бы сладко и расцвел улыбкой.
Читая одного старого философа
То, что вчера лишь, прелести полно,Будило ум и душу волновало,Вдруг оказалось смысла лишено,Померкло, потускнело и увяло.
Диезы и ключи сотрите с нот,Центр тяжести сместите в стройной башне —И сразу вся гармония уйдет,Нескладным сразу станет день вчерашний.
Так угасает, чтоб сойти на нетВ морщинах жалких на пороге тлена,Любимого лица прекрасный свет,Годами нам светивший неизменно.
Так вдруг в тоску, задолго до накала,Восторг наш вырождается легко,Как будто что-то нам давно шептало,Что всё сгниет и смерть недалеко.
Но над юдолью мерзости и смрадаДух светоч свой опять возносит страстно.И борется с всесилием распада,И смерти избегает ежечасно.
Последний умелец игры в бисер
Согнувшись, со стекляшками в рукеСидит он. А вокруг и вдалекеСледы войны и мора, на руинахПлющ и в плюще жужжанье стай пчелиных.Усталый мир притих. Полны мгновеньяМелодией негромкой одряхленья.Старик то эту бусину, то ту,То синюю, то белую берет,Чтобы внести порядок в пестроту,Ввести в сумбур учет, отсчет и счет.Игры великий мастер, он немалоЗнал языков, искусств и стран когда-то,Всемирной славой жизнь была богата,Приверженцев и почестей хватало.Учеников к нему валили тыщи…Теперь он стар, не нужен, изнурен.Никто теперь похвал его не ищет,И никакой магистр не пригласитЕго на диспут. В пропасти временИсчезли школы, книги, храмы. Он сидитНа пепелище. Бусины в руке,Когда-то шифр науки многоумной,А ныне просто стеклышки цветные,Они из дряхлых рук скользят бесшумноНа землю и теряются в песке…
По поводу одной токкаты Баха
Мрак первозданный.Тишина. Вдруг луч,Пробившийся над рваным краем туч,Ваяет из небытия слепогоВершины, склоны, пропасти, хребты,И твердость скал творя из пустоты,И невесомость неба голубого.
В зародыше угадывая плод,Взывая властно к творческим раздорам,Луч надвое все делит.И дрожит Мир в лихорадке, и борьба кипит,И дивный возникает лад.И хором Вселенная творцу хвалу поет.
И тянется опять к отцу творенье,И к божеству и духу рвется снова,И этой тяги полон мир всегда.Она и боль, и радость, и беда,И счастье, и борьба, и вдохновенье,И храм, и песня, и любовь, и слово.
Сон
Гостя в горах, в стенах монастыря,В библиотеку в час вечерни раннейЗабрел я как-то. Багрецом заря,Высвечивая тысячи названий,На корешках пергаментных горела.И я, придя в восторг, оцепенелоВзял том какой-то и поднес к глазам:«Шаг к квадратуре круга»[81]. Ну и ну! —Подумал я. Прочту-ка! Но взглянуСперва на этот, в коже, с золотымТисненьем том и с титулом таким:«Как от другого древа съел Адам»[82].Какого же? Конечно, жизни. Ясно,Адам бессмертен. Значит, не напрасноСюда пришел я! И еще заметилЯ фолиант. Он ярок был и светел,С цветным обрезом толстым, многолистнымИ пестрым заголовком рукописным:«Всех звуков и цветов соотношенья,А также способы переложеньяЛюбых оттенков цвета в ноты, звуки».О, как хотелось мне азы наукиТакой постичь! И я почти уж верил,Прекрасные тома перебирая,Что предо мной библиотека рая.На все вопросы, что меня смущали,Что мозг мой, возникая, иссушали,Здесь был ответ. Без жертв и без потерьЗдесь давний голод утолить я мог.Здесь каждый титул, каждый корешокСулил победу над духовной жаждой.Ведь каждый к знаньям отворял мне дверьИ обещал плоды такие каждый,Каких и мастер редко достигает,А ученик достичь и не мечтает.Здесь, в этом зале, был нетленный, вечныйСмысл всех наук и песен заключен,Творений духа свод и лексикон,Настой густейший мудрости конечной,Здесь, в переплетах, предо мной лежалиКлючи ко всем вопросам вековым,К загадкам, тайнам, чудесам любым,И все ключи тому принадлежали,Кто призван был увидеть их теперь.
И положил я на пюпитр для чтеньяОдну из книг, дрожа от нетерпенья,И без труда священных знаков стройВдруг разобрал. Так с незнакомым деломВо сне шутя справляешься порой.И вот уже летел я к тем пределам,К тем сферам звездным, где в единый кругСходилось все, что виделось, мечталось,Мерещилось в пророчествах наукТысячелетьям. И сойдясь, сцеплялось,Чтоб вновь затем другими откровеньямиВесь этот круг открывшийся пророс,Чтоб вновь и вновь за старыми решеньямиНеразрешенный ввысь взлетал вопрос.И вот, листая этот том почтенный,Путь человечества прошел я вмигИ в смысл его теорий сокровенныйСтарейших и новейших враз проник.Я видел: иероглифы сплетались,Сходились, расходились, разбегались,Крутились в хороводе и в кадрили,Все новые и новые творилиФигуры, сочетанья и значеньяПо ходу своего коловращенья.
Но наконец глаза мои устали,И, оторвав их от слепящих строк,Увидел я, что я не одинок:Старик какой-то рьяно в этом залеТрудился, архиварий, может быть,У полок он усердно делал что-то,И захотелось мне определить,В чем состояла странная работаЕго увядших рук. За томом том,Увидел я, он извлекал, потомПо корешку знакомился с названьем,Затем к губам своим бескровным ловкоТом подносил и, старческим дыханьемОтогревая буквы заголовка —А заголовки окрыляли ум! —Стирал названье и писал другое,Совсем другое собственной рукою,Потом опять брал книгу наобум,Стирал названье и писал другое!
Я долго на него в недоуменьеГлядел и снова принялся за чтеньеВолшебной книги той, где встала былоЧреда картин чудесных предо мною,Но мне теперь ее увидеть сноваНе удавалось. Меркло, уходилоВсе то, что так осмысленно и славноМне поднимало дух еще недавно.Все это вдруг какой-то пеленоюПодернулось, оставив предо мноюЛишь тусклый блеск пергамента пустого,И чья-то на плечо мое рукаЛегла, и я, увидев старикаС собою рядом, встал. Он книгу взялМою, смеясь. Озноб меня пробрал.Он пальцами, как губкою, потомПровел по ней. Макнул перо в чернила,И без помарок новыми названьями,Вопросами, графами, обещаньямиОно пустую кожу испещрило.И старец скрылся с книгой и пером.
Служение
