Над гнездом кукушки - Кен Кизи
– Кто это был? – спросила она, глядя на костяшки. – Вашингтон или Уоррен?
Макмёрфи поднял на нее взгляд.
– Вашингтон, – сказал он и усмехнулся. – Уорреном он занимался, Вождь.
Она выпустила его руку и повернулась ко мне. Я увидел птичьи косточки у нее в лице.
– Болит где-нибудь? – Я покачал головой. – А что с Уорреном и Уильямсом?
Макмёрфи сказал, чтобы она не удивлялась, если увидит их в гипсе. Сестра кивнула и посмотрела себе под ноги.
– Не везде, как в ее отделении, – сказала она. – Много где, но не везде. Военные медсестры насаждают военные порядки. Они сами немного того. Иногда я думаю, всех незамужних сестер нужно увольнять в тридцать пять.
– Во всяком случае, – добавил Макмёрфи, – всех незамужних военных сестер.
Он спросил, долго ли мы можем рассчитывать на ее гостеприимство.
– Боюсь, не очень долго.
– Боитесь? – спросил Макмёрфи.
– Да. Иногда мне хочется подержать людей здесь, а не отправлять назад, но она выше меня по должности. Нет, вы здесь наверно не задержитесь; то есть как сейчас.
Кровати в беспокойном все неудобные: либо слишком упругие, либо продавленные. Нам выделили две соседние кровати. Меня не стали привязывать простыней, но оставили надо мной тусклый свет. Среди ночи кто-то стал кричать:
– Индеец, я начинаю кружиться! Гляди меня, гляди меня! – Я открыл глаза и увидел прямо перед собой оскаленные желтые зубы, длинные и блестящие – это был тот самый попрошайка. – Я начинаю кружиться! Пожалуйста, гляди!
Его схватили сзади двое санитаров и выволокли из палаты, а он смеялся и кричал:
– Индеец, я начинаю кружиться!
Он талдычил это и смеялся по всему коридору, а потом снова стало тихо, и я услышал знакомый голос:
– Ну… я конкретно умываю руки.
– Чуть дружок у тебя не завелся, Вождь, – прошептал Макмёрфи и повернулся на другой бок.
Я не мог заснуть почти до утра и все время видел эти желтые зубы и алчное лицо, просившее: гляди меня! гляди меня! Даже во сне оно меня преследовало, прося о чем-то. Это желтое алчное лицо висело передо мной в темноте и хотело чего-то… просило о чем-то. Я удивлялся, как спал Макмёрфи, когда его изводили сотни таких лиц, если не тысяча.
В беспокойном пациентов поднимает будильник. Не то что внизу, где просто включают свет. Будильник надрывался, как огромная карандашная точилка, в которую засунули что-то несусветное. Мы с Макмёрфи сразу подскочили и хотели снова лечь, но репродуктор сказал, чтобы мы двое подошли на сестринский пост. Я встал с кровати, но спина затекла за ночь и почти не гнулась; судя по тому, как скривился Макмёрфи, у него тоже все затекло.
– Что у них теперь для нас по плану, Вождь? – спросил он. – Колодки? Дыба? Надеюсь, без особых выкрутасов, а то, старик, я совсем никакой!
Я сказал ему, что выкрутасов быть не должно, но и только, потому что сам не был уверен, пока мы не пришли в сестринскую будку, и сестра, уже другая, нам сказала:
– Мистер Макмёрфи и мистер Бромден? – и протянула по бумажному стаканчику.
В моем лежали три красные таблетки. Они кого угодно вырубят, без вариантов.
– Погодьте, – говорит Макмёрфи. – Это такие таблетки для отключки, да?
Сестра кивает и оглядывается; там стоят и ждут два типа со щипцами для льда, в полуприседе, локоть к локтю.
Макмёрфи отдает стаканчик сестре со словами:
– Нет, сэр, мэм, обойдусь без повязки на глаза. Впрочем, не откажусь от сигареты.
Я тоже отдаю стаканчик, и сестра говорит, что должна позвонить, и, закрыв перед нами стеклянную дверь, берет трубку и набирает кому-то.
– Извини, Вождь, – говорит Макмёрфи, – если втянул тебя во что-то.
А я еле слышу его из-за телефонных помех, пробивающихся через стены. И чувствую, как мечутся перепуганные мысли у меня в голове.
Мы сидим в дневной палате, окруженные этими лицами, и вдруг заходит сама Старшая Сестра в сопровождении двух больших черных, чуть позади. Я пытаюсь съежиться на стуле, чтобы не заметила, но уже поздно. Слишком много человек смотрят на меня; липкие взгляды приклеили меня к месту.
– Доброе утро, – говорит она, приладив свою обычную улыбку.
Макмёрфи говорит «доброе утро», а я молчу, хотя она и мне это сказала, причем громко. Я смотрю на черных: у одного пластырь на носу и рука на перевязи, серые пальцы безвольно висят, точно мертвый паук, а другой так двигается, словно у него ребра в гипсе. Оба чуть усмехаются. Наверно, могли бы остаться дома по здоровью, но ни за что не пропустят такое. Я усмехаюсь им в ответ, для ясности.
Старшая Сестра говорит с Макмёрфи мягким терпеливым голосом о его безответственном поведении, детской выходке: разбуянились, как маленький, – вам не совестно? Он отвечает «вроде нет» и говорит ей продолжать.
Она рассказывает ему, как пациенты у нас в отделении на внеочередном собрании вчера днем согласились
