Айн Рэнд - Мы - живые
— Где, покажите?
— Хм, интересно, шнурок вовсе и не развязан. Видите? А я-то думал, что он развязался. Знаете ведь, как бывает. Эти советские… эти шнурки в наше время какие-то непрочные и ненадежные.
— И не говорите. Рвутся, как нитки, — согласился Тимошенко.
— Да, прямо как нитки, — подхватил Морозов. — А что это вы подались вперед, товарищ Тимошенко? Вам же так неудобно? Почему бы не пододвинуться сюда, здесь бы вам…
— Нет, мне и здесь хорошо. Прекрасно видно вон тот столик. Он мне очень нравится. У него такие красивые ножки, правда? Сделаны с художественным вкусом.
— Что да, то да. Изящности не отнять. Однако вот там слева от нас у оркестра сидит хорошенькая блондинка. Как вам ее фигурка?
— Действительно, ничего. У вас хорошие туфли, товарищ Морозов. Лакированная кожа к тому же. Могу поспорить, что купили вы их не в кооперативе.
— Вы правы… Откровенно говоря… видите ли…
— Что мне в них нравится — так это выпуклый носок. Напоминает шишку на лбу. И блестит точно так же. Да уж. Эти иностранцы знают, как делать туфли.
— Говоря о качестве импортной продукции, отметим, например, что в капиталистических странах… в капиталистических… в капиталистических…
— Ну и что же, товарищ Морозов, в капиталистических странах? Морозов рванулся за запиской. Тимошенко перехватил его руку и, как клещами, сжал ее своими пальцами. В мгновение ока оба очутились на полу на четвереньках. Их глаза встретились — два зверя в смертельной схватке. Затем свободной рукой Тимошенко схватил записку. Он поднялся и, выпустив руку Морозова, сел за столик. Степан читал записку, в то время как Морозов продолжал стоять на четвереньках и, подняв голову, смотрел на него глазами осужденного, ожидающего приговора военного суда.
«Морозов, ублюдок!
Если ты не вернешь мне долг до утра, то будешь завтракать в ГПУ.
Надеюсь, ты меня понял.
С наилучшими пожеланиями.
Павел Серов».
Морозов уже сидел за столиком, когда Тимошенко оторвал взгляд от письма.
Тимошенко разразился гомерическим хохотом и, не останавливая смех, медленно встал. Его живот, кроличий воротник пальто и вздутые на шее сухожилия содрогались. Он стоял слегка покачиваясь, держа записку обеими руками. Затем его смех, подобно граммофонной пластинке, начавшей крутиться с меньшей скоростью, плавно перешел на низкое, сухое кудахтанье. Опустив записку в карман, он неторопливо повернулся; его плечи поникли, движения вдруг стали неуклюжими и робкими. Тяжело волоча ноги, он нерешительно побрел к выходу. В дверях метрдотель покосился на него. Тимошенко ответил ему кротким взглядом.
Морозов сидел за столом, одна его рука, подобно руке паралитика, повисла в воздухе. Он прислушивался к раздававшемуся на лестнице однообразному, обрывистому кудахтанью Тимошенко, напоминающему то икоту, то кашель, то всхлипывания.
Вдруг Морозов вскочил.
— Боже мой, Боже мой! — запричитал он.
Забыв пальто и шляпу, он слетел вниз по ступенькам и выскочил на широкую, безлюдную, заснеженную улицу. Тимошенко нигде не было видно.
* * *Деньги Морозов Павлу Серову не отправил. Он также не появился у себя в Пищетресте. Всю первую половину следующего дня он просидел дома у себя в комнате. Морозов пил водку. Каждый раз, когда раздавался телефонный звонок или звонок в дверь, он втягивал голову в плечи и начинал покусывать костяшки пальцев. Пока все было спокойно.
За обедом Антонина Павловна развернула вечернюю газету и, бросив ее Морозову, язвительно заметила:
— Что с тобой сегодня, в самом деле?
Он пробежал взглядом газету. На первой полосе были новости в кратком изложении:
«В селе Василькино, в районе реки Кама, крестьяне, подстрекаемые контрреволюционными элементами, подожгли местный клуб имени Карла Маркса. Под обгоревшими обломками были найдены тела председателя и секретаря клуба, которые являлись представителями партийной организации города Москвы. В Василькино направлен отряд ГПУ».
«В селе Сверское прошлой ночью было расстреляно двадцать пять крестьян за убийство селькора, сотрудника газеты Коммунистического Союза молодежи города Самары. Крестьяне отказались сообщить имя убийцы».
На последней странице была напечатана небольшая заметка:
«Сегодня рано утром под мостом, на льду Обуховского канала было найдено тело Степана Тимошенко, бывшего матроса Балтийского флота. Он застрелился выстрелом в рот. Кроме партбилета, при нем не было найдено никаких бумаг, объясняющих причину его самоубийства».
Морозов вытер пот со лба и выпил подряд два стакана водки. Аркан слетел с его шеи.
Раздался телефонный звонок. Морозов с важным видом подошел к аппарату и поднял трубку. Антонина Павловна не могла понять причину произошедшей в нем перемены.
— Морозов… — раздался сдавленный шепот на другом конце провода.
— Павлуша, ты? — спросил в свою очередь Морозов. — Послушай, Павел, приношу свои извинения, у меня есть деньги, но…
— Забудь о деньгах, — прошипел Серов. — Все путем. Слышишь… Я оставлял тебе вчера записку?
— Да, конечно, я считаю, что я заслуживаю этого и…
— Ты ее уничтожил?
— Почему тебя это так беспокоит?
— Ничего серьезного. Просто представь, что может быть… Так ты ее уничтожил?
Бросив взгляд на вечернюю газету, Морозов ухмыльнулся.
— Конечно, — заверил он Павла. — Не беспокойся. Весь вечер он не выпускал газету из рук.
— Дурак! — бормотал он себе под нос, вызывая крайнее любопытство Антонины Павловны. — Идиот! Он потерял ее. Бродил всю ночь бог знает где, пьяный дурак, и потерял ее!
Морозов не знал, что Степан Тимошенко, придя из ресторана «Европейской» в свою холодную комнату на чердаке, сел за расшатанный стол и при свете догорающей свечи, закрепленной в горлышке зеленой бутылки, на обрывке коричневой оберточной бумаги старательно написал письмо. Затем он вложил его в конверт, куда он также поместил еще один помятый клочок бумаги, написав на конверте адрес Андрея Таганова, Степан запечатал его и не спеша спустился по скрипучей лестнице на улицу.
На коричневой оберточной бумаге было написано следующее:
«Дорогой Андрей!
Я обещал, что я обязательно попрощаюсь с тобой. И вот я хочу сдержать свое слово. Конечно, это не совсем то, но я надеюсь, ты простишь меня. Я устал от того, что нас окружает, и больше не могу этого терпеть. Тебе, как моему единственному наследнику, я оставляю записку, которую ты найдешь в этом конверте. Я понимаю, что наследство не из приятных. Надеюсь, что ты не последуешь за мной слишком скоро.
Твой друг
Степан Тимошенко».
XI
Павел Серов сидел за столом в своем кабинете, делая исправления в напечатанном на машинке тексте очередного доклада по теме «Железнодорожный транспорт и классовая борьба». Секретарша Павла стояла рядом, беспокойно следя за движениями карандаша в его руке. Окно кабинета выходило на железнодорожную платформу. Подняв голову, Павел заметил, как вдоль путей промелькнул какой-то высокий человек в кожаной куртке. Серов рванулся вперед к окну, но незнакомец уже исчез.
— Эй, ты видела этого мужчину? — бросил он секретарше.
— Нет, товарищ Серов. Где?
— Ладно, ничего. Просто мне показалось, что это один из моих знакомых. Интересно, что он здесь делает?
Через час Павел вышел из кабинета и, спускаясь по лестнице к выходу и щелкая на ходу семечки, снова увидел человека в кожаной куртке. Павел не ошибся: это был Андрей Таганов.
Павел Серов остановился, нахмурив брови. Сплюнув шелуху, он как бы невзначай подошел к Андрею.
— Добрый день, товарищ Таганов, — обратился к нему Павел.
— Добрый вечер, товарищ Серов, — ответил Андрей.
— Собираешься попутешествовать, Андрей?
— Нет.
— Охотишься на мешочников?
— Нет.
— Тебя перевели в транспортный отдел ГПУ?
— Нет.
— Ну, рад тебя видеть. Ты редкая птица. Так занят, что не находишь больше времени для старых друзей? Хочешь семечек?
— Нет, спасибо.
— Не имеешь такой дурной привычки? Ты, по-моему, правильный во всех отношениях. Никаких грехов, кроме одного, да? Рад, что тебя заинтересовал этот старый вокзал, мой, так сказать, второй дом. Ты здесь уже около часа, не так ли?
— Будут еще какие-нибудь вопросы?
— У меня? Я тебя ни о чем не спрашивал. Какие у меня могут быть к тебе вопросы. Просто я хотел, так сказать, по-дружески пообщаться с тобой. Обязательно нужно общаться с кем-нибудь, если не хочешь прослыть индивидуалистом. Почему бы тебе не заскочить ко мне в гости, пока ты в этих краях?
— Может быть, зайду, — проговорил Андрей. — До свидания, товарищ Серов.
Серов стоял нахмурившись, между зубов у него застряла семечка. Он проводил взглядом спускавшегося по лестнице Андрея.
