Арчибальд Кронин - Цитадель
Вести свое дело он поручил фирме «Гоппер и Ko», которую усиленно рекомендовал ему Денни. На первый взгляд адвокат Томас Гоппер был невзрачен — низенький, краснолицый, суетливый мужчина в золотых очках. Вследствие какого-то дефекта кровообращения у него бывали приливы крови, лицо багровело, и вид его не внушал доверия. Тем не менее Гоппер весьма решительно проводил свою точку зрения во время подготовки к процессу. Когда Эндрью в первом порыве мучительного негодования хотел мчаться к сэру Роберту Эбби, его единственному влиятельному знакомому в Лондоне, Гоппер, поморщившись, заметил ему, что Эбби — член совета. Так же неодобрительно суетливый маленький адвокат отверг дикую мысль Эндрью телеграфировать Стилмену, чтобы он немедленно приехал из Америки. У них имелись все те свидетельские показания, которые мог бы дать в их пользу Стилмен, а личное присутствие этого врача без диплома могло бы только раздражить членов совета. Из тех же соображений не следовало вызывать свидетелем и Морленда, нынешнего директора «Бельвью».
Мало-помалу Эндрью стало ясно, что юристам дело его представляется в совершенно ином свете, чем ему самому. Когда он в беседе с Гоппером доказывал свою невиновность, его гневные доводы заставили адвоката недовольно наморщить лоб. В конце концов Гоппер был вынужден сказать:
— Об одном я вас прошу, доктор Мэнсон: не вздумайте на суде в среду изъясняться в таких выражениях. Уверяю вас, ничто не могло бы более роковым образом повлиять на исход нашего дела.
Эндрью круто оборвал речь, сжал руки и горящими глазами посмотрел на Гоппера.
— Но я хочу, чтобы они узнали правду. Хочу доказать им, что исцеление этой девушки — лучшее мое дело за много лет. После того как я столько времени работал безобразно, кое-как, ради денег, я сделал нечто прекрасное — и за это, за это они меня хотят судить!
Глаза Гоппера под очками приняли крайне озабоченное выражение. От раздражения кровь прилила к его лицу.
— Пожалуйста, успокойтесь, доктор Мэнсон. Вы не понимаете всей серьезности нашего положения. Кстати, должен вам сказать, откровенно: считаю, что наши шансы на успех в лучшем случае слабы. В тысяча девятьсот девятом году — Кент, в тысяча девятьсот двенадцатом году — Лауден, в тысяча девятьсот девятнадцатом году — Фульжер, — все были исключены за сотрудничество с непрофессионалами. И на знаменитом процессе Хексема в тысяча девятьсот двадцать первом году Хексем был осужден за то, что давал общий наркоз при операциях костоправа Джервиса. Умоляю вас об одном: отвечайте на вопросы «да» или «нет», а там, где этого недостаточно, — возможно короче. Потому что я вас серьезно предупреждаю: если вы пуститесь в такие рассуждения, как здесь со мной, мы, несомненно, проиграем дело, и вас выгонят из сословия. Это так же верно, как то, что меня зовут Томас Гоппер.
Эндрью смутно понял, что надо будет держать себя в узде. Как больной, положенный на операционный стол, он должен покориться официальной процедуре суда. Но ему было трудно сохранять такую пассивность. Мысль, что он вынужден отказаться от всяких попыток реабилитации и отвечать лишь «да» и «нет», выводила его из себя.
Во вторник вечером, 9 ноября, когда лихорадочное ожидание того, что принесет ему завтрашний день, достигло апогея, он незаметно для себя очутился в Педдингтоне. Побуждаемый темным подсознательным импульсом, он шел к лавке Видлера. Где-то в глубине его души еще скрывалась болезненная фантазия, будто все несчастья последних месяцев — кара за смерть Гарри Видлера. Его непреодолимо тянуло к вдове Видлера, как будто один уже вид ее мог помочь ему каким-то образом утолить его муку.
Вечер был темный, дождливый, и на улицах встречалось мало прохожих. Со странным ощущением нереальности всего вокруг шагал Эндрью, никем не узнанный, по этим улицам, где его так хорошо знали. Его темная фигура словно стала тенью среди других теней, спешивших, несшихся сквозь густую сеть дождя. Он пришел к лавке как раз перед ее закрытием, помедлил в нерешительности, затем, когда оттуда вышла какая-то покупательница, поспешно вошел внутрь.
Миссис Видлер стояла одна за прилавком в отделении чистки и утюжки, складывая дамское пальто, которое ей только что оставили. На ней была черная юбка и старенькая блузка, перекрашенная в черный цвет, с небольшим вырезом у шеи. В трауре она казалась еще миниатюрнее. Вдруг она подняла глаза и увидела Эндрью.
— О, доктор Мэнсон! — воскликнула она, и лицо ее просветлело. — Как поживаете, доктор?
Он с трудом ответил. Он видел, что она ничего не знает о его нынешних неприятностях. Он все еще стоял на пороге, неподвижно глядя на нее, а с полей его шляпы медленно стекала вода.
— Входите же, доктор. О, да вы совсем промокли. Ужасная погода...
Он перебил ее напряженным, неестественным голосом:
— Миссис Видлер, мне давно хотелось вас повидать. Я часто думал, как вы тут одна живете.
— Помаленьку, доктор. Не так уж плохо. В сапожной мастерской у меня новый помощник. Хороший работник. Но войдите же и позвольте предложить вам чашку чая.
Он покачал головой.
— Нет, нет, я только мимоходом зашел. — И продолжал чуть не с отчаянием; — Вам, должно быть, сильно недостает Гарри?
— Да, конечно, особенно вначале недоставало. Но просто удивительно, — она даже улыбнулась, говоря это, — как со всем свыкаешься.
Он сказал торопливо, смущенно:
— Я себя упрекаю... Все это случилось так неожиданно для вас, и я часто думал, что вы, верно, меня считаете виноватым.
— Вас виноватым? — Она покачала головой. — Да за что же? Вы сделали все, даже лечебницу рекомендовали и самого лучшего хирурга...
— Но, видите ли, — настаивал он хрипло, чувствуя, как цепенеет от холода все тело, — если бы вы поступили иначе, если бы Гарри лег в больницу, то, быть может...
— Я не могла поступить иначе, доктор. Мой Гарри получил все самое лучшее, что можно было достать за деньги. Даже похороны, — жаль, что вы не видели, какие были венки! А вас осуждать! Да я сколько раз говорила вот в этой самой лавке, что для Гарри нельзя было выбрать доктора умнее и добрее и лучше вас.
Она продолжала говорить, и Эндрью уже было ясно, что, хотя он только что сделал прямое признание, эта женщина никогда ему не поверит. Она утешалась иллюзией, что смерть Гарри была неизбежна и для него было сделано все, что можно. Было бы жестокостью отнять у нее эту веру, которая так ее поддерживала. И Эндрью, помолчав, сказал:
— Очень рад, что повидал вас, миссис Видлер. Я нарочно для этого зашел.
Он пожал ей руку, простился и вышел.
Это свидание не только не успокоило и не утешило его, — он почувствовал себя еще несчастнее. Чего он ожидал? Прощения в духе лучших литературных традиции? Осуждения? Он с горечью подумал, что теперь миссис Видлер, вероятно, будет о нем еще более высокого мнения, чем прежде. Бредя обратно по грязным улицам, он вдруг почувствовал уверенность, что непременно завтра проиграет дело. Уверенность эта росла с ужасающей быстротой.
Неподалеку от его гостиницы, на тихой боковой улице, он прошел мимо открытых дверей какой-то церкви. Повинуясь внезапному побуждению, остановился, повернул обратно и вошел. В церкви было темно, пусто и тепло, — казалось, служба недавно кончилась. Эндрью эта церковь была незнакома, но ему было все равно. Он сел на последнюю скамью и вперил неподвижный, усталый взгляд в темный свод за хорами. Он вспоминал, как Кристин, когда они отошли друг от друга, стала вдруг набожна. И он никогда не бывал в церкви, а вот теперь зашел в эту, незнакомую.
Здесь он сидел с полчаса, погруженный в размышления, потом встал и пошел прямо в гостиницу.
Он заснул тяжелым сном, но наутро проснулся с еще более острым ощущением тошнотворного страха. Когда одевался, руки у него немного дрожали. Он бранил себя мысленно за то, что поселился в этой гостинице, где все напоминало ему о тех днях, когда он приезжал держать экзамен. То, что он сейчас испытывал, было очень похоже на волнение перед экзаменом, но во сто раз сильнее.
Он сошел вниз, но за завтраком не мог есть. Дело было назначено на одиннадцать часов, и Гоппер просил его прийти пораньше. Он рассчитал, что до Хеллем-стрит не больше двадцати минут езды, и просидел до половины одиннадцатого в гостиной, делая вид, что читает газеты. Когда же он, наконец, выехал, его такси надолго застряло в ряду других из-за какой-то задержки движения на Оксфордской улице. Когда он добрался до помещения Медицинского совета, пробило одиннадцать часов.
Он поспешил в зал совета и только смутно успел заметить, что зал большой, что за высоким столом уже расположились все члены совета, а на председательском месте — сэр Дженнер Хеллидей. Он остановился в дальнем конце зала, где уже сидели все участники процесса с видом актеров, ожидающих своего выхода. Здесь были Гоппер, Мэри Боленд с отцом, миссис Шарп, доктор Сороугуд, мистер Бун, палатная сестра Майлс из больницы Виктории. Эндрью обвел глазами весь ряд. Затем торопливо сел подле Гоппера.
