Маленький Цахес по прозванию Циннобер - Эрнст Теодор Амадей Гофман
— Ходит ли туда почта, не знаешь, Андрес? — осведомился князь.
— В данное время нет, — отвечал Андрес, — но после того, как будет введено просвещение, представится, может быть, и полезным установить регулярную связь с этой страной.
— Но не найдут ли, Андрес, — продолжал князь, — наши меры против фей жестокими?.. Не станет ли роптать избалованный ими народ?
— И на этот случай, — сказал Андрес, — и на этот случай у меня все предусмотрено. В Джиннистан, ваша милость, мы вышлем не всех фей: некоторых мы оставим в стране, но не только лишим их всякой возможности повредить просвещению, а еще и примем надлежащие меры, чтобы сделать из них полезных членов просвещенного государства. Кто не захочет вступить в солидный брак, сможет заняться каким-нибудь полезным делом под строгим надзором: вязаньем носков для армии, если идет война, или еще чем-нибудь. Поймите, ваша милость, если феи будут жить среди народа, люди очень скоро перестанут в них верить, а это самое лучшее. Всякий ропот умолкнет сам собой… Что же касается инвентаря фей, то он поступит в княжескую казну, голуби и лебеди, как нельзя более годные на жаркое, пойдут на княжескую кухню, а из крылатых лошадей можно попытаться вывести полезных животных, отрезав у них крылья и переведя их на кормление в стойлах, которое мы, надо надеяться, учредим заодно с просвещением…
Пафнуциус был донельзя доволен всеми предложениями своего министра, и уже на следующий день эти решения были претворены в жизнь.
На всех углах красовался указ насчет просвещения, и одновременно полиция врывалась во дворцы фей, описывала все их имущество и уводила их под арестом.
Одному небу известно, как это случилось, что фея Розабельверда была единственной, кто за несколько часов до того, как ворвалось просвещение, проведала об этом и использовала оставшееся время, чтобы выпустить на свободу своих лебедей и убрать подальше от глаз свои магические розовые кусты и прочие драгоценности. Знала она также, что ей назначено остаться в этой стране, чему она, хоть и с большим неудовольствием, повиновалась.
Ни Пафнуциус, ни Андрес никак не могли понять, почему феи, которых угоняли в Джиннистан, выражали такую преувеличенную радость и не раз уверяли, что им нисколько не жаль всего конфискованного добра.
— Выходит, — сказал возмущенно Пафнуциус, — выходит, что Джиннистан — государство куда поприглядистей, чем мое, и они смеются надо мной с моим указом и моим просвещением, которое теперь только и расцветет пышным цветом!..
Княжескому географу вместе с историком велено было представить подробный доклад об этой стране.
Оба сошлись на том, что Джиннистан — страна убогая, понятия не имеющая о культуре, просвещении, послушании, акациях и коровьей оспе, что этой страны, собственно говоря, вообще не существует. А ведь нет ничего худшего для человека или для целой страны, чем вообще не существовать.
Пафнуциусу стало спокойнее.
Когда красивая, богатая цветами роща, где стоял покинутый дворец феи Розабельверды, была вырублена, а Пафнуциус самолично, примера ради, привил в ближайшей деревне всем шалопаям-крестьянам коровью оспу, фея подстерегла князя в лесу, через который он возвращался в свой замок с министром Андресом. Тут она так допекла его всякими словесами, а еще пуще разными утаенными от полиции жутковатыми фокусами, что он стал заклинать ее небом, чтобы она удовольствовалась местом в единственном и потому лучшем в стране заведении для благородных девиц, где она сможет, не считаясь с указом о просвещении, вытворять всё, что ей будет угодно.
Фея Розабельверда приняла это предложение и попала таким образом в заведение для благородных девиц, где она, как уже было сказано, назвалась фрейлейн фон Розенгрюншён, а затем, по настоянию барона Претекстатуса фон Мондшейна, фрейлейн фон Розеншён.
Глава вторая
О неизвестной народности, которую открыл, путешествуя, ученый Птоломей Филадельф. — Керепесский университет. — Как пара сапог для верховой езды пролетела мимо головы студента Фабиана, а профессор Мош Терпин пригласил студента Валтазара на чашку чая.доверительных письмах, которые, находясь в дальних странствиях, писал своему другу Руфину всемирно известный ученый Птоломей Филадельф, есть такое любопытное место:
«Ты знаешь, дорогой Руфин, что я ничего на свете так не страшусь, как палящих лучей дневного светила, которые снедают все силы моего тела и до такой степени изнуряют и ослабляют мой дух, что все мысли сливаются в какую-то смутную картину и я тщетно пытаюсь составить себе хоть мало-мальски отчетливое представление о чем-либо. Вот почему в это жаркое время года я обычно днем отдыхаю, а ночью продолжаю свое путешествие, и прошлой ночью я тоже находился в пути. В полной темноте мой возница сбился с верной, удобной дороги и нечаянно выехал на шоссе. Несмотря на то что карету здесь жестоко трясло и моя покрытая шишками голова имела сходство с мешком грецких орехов, я пробудился от сморившего меня ранее сна только тогда, когда ужасный толчок выбросил меня из кареты на жесткую землю. Солнце ярко светило мне в лицо, и за
