Шерсть и снег - Жозе Мария Феррейра де Кастро
Заметив, что Орасио помрачнел, Маркес заговорил мягче:
— Я ведь хочу тебе добра, только добра. Но что я могу поделать? — Он замолчал, как бы роясь в памяти. — Нет, ничего не вижу подходящего… — проговорил он. — Прежде оптовики, когда мы им делали заказы, старались нам угодить. А теперь им на все наплевать. Вот что принесла нам война, все огрубели. Тебе продают товар с таким видом, будто делают одолжение. Тебе не уделяют никакого внимания. Хочешь — бери, не хочешь — отправляйся в другое место! — Маркес снова взглянул на приказчика: — Даже этот мальчишка, у которого еще молоко на губах не обсохло, как-то Позволил себе нагрубить покупательнице. Представь себе, покупательнице, которая много забирает и всегда расплачивается наличными! Конечно, я его заставил извиниться, и если бы он не попросил прощения, я вышвырнул бы его на улицу! В моем магазине я безобразий не допущу!
Озабоченный своими мыслями, Орасио невнимательно слушал крестного. А Маркес, не замечая этого, продолжал, несколько изменив тон:
— Если я что-нибудь узнаю, то извещу тебя. Но заранее предупреждаю: не очень надейся. Ты не представляешь, как я сожалею, что не могу помочь. Я ведь большой друг и тебе и твоим родителям. Они очень порядочные люди!
Орасио вышел подавленный. Его расстроил не только сам отказ, но и все, что он услышал от Маркеса. Ему показалось, что все в заговоре против него, так как и в Лиссабоне ему говорили почти то же самое. Но он вспоминал теперь, что еще с малых лет часто слышал о людях, которые голодали, искали работы и не находили ее, о тщетных просьбах, с которыми они повсюду обращались… Значит, так повелось еще с давних времен… Просто он, будучи мальчишкой, не задумывался над этим.
Орасио был очень удручен и не замечал, что идет не в ту сторону. Выйдя на другую улицу, он прошел мимо казармы, потом миновал несколько фабрик. Он брел без цели, поглощенный своими мыслями. «Вот и крестный увидел, что у меня нет будущего!» Он возмутился: «Нет, пастухом я не останусь. Сейчас же пойду к Мануэлу Пейшото. Он мне не откажет. Пожалуй, лучше служить в магазине, чем работать на фабрике. А если по вечерам еще буду учиться, из меня выйдет толк. Со временем могу даже стать важным господином. Так бывало со многими. А пока придется потерпеть…
Он протиснулся между стеной и грузовиком, который, остановившись на узкой уличке, загородил проход. Свернул и направился к центру города. Дойдя до сквера на площади, он посмотрел на часы. Одиннадцать двадцать пять. Оттуда до Алдейя-до-Карвальо было семь километров, и ему надо было спешить, чтобы не опоздать на грузовик. Он стал торопливо спускаться по дороге, поглядывая на прядильные и ткацкие фабрики, которые выстроились внизу, вдоль реки — там находился промышленный район Ковильяна. Теперь он смотрел на все это уже другими глазами. Обратил внимание на большое здание фабрики Азеведо де Соуза: о ней ему говорил Мануэл Пейшото, брат которого работал там мастером. Орасио даже замедлил шаг, чтобы получше рассмотреть это длинное двухэтажное здание со множеством окон, возвышающееся среди других, таких же длинных, но более старых фабричных корпусов. Вокруг никого не было видно. Только глухой шум машин свидетельствовал о том, что за этими стенами работали люди.
Орасио зашагал быстрее. Дорога, извивавшаяся над рекой, была пустынна. Фабричный шум остался позади — стояла удивительная тишина. Однако сразу же после того, как он миновал Борральейру, домишки которой раскинулись по склону, картина изменилась. До сих пор тихая и безлюдная дорога стала шумной: наступал полдень, и множество женщин и детей с корзинками на голове и в руках торопились отнести на фабрики обед своим мужьям и отцам.
Вскоре дорога снова опустела.
Орасио подошел к Алдейя-до-Карвальо. Это предместье Ковильяна, как и все прибрежные поселки, выглядело убогим и унылым: извилистые улички, мрачные тупики, дома, разваливающиеся от ветхости… Особенностью Алдейя-до-Карвальо было то, что большинство тамошних жителей не занимались земледелием или скотоводством, а работали на фабриках Ковильяна.
Орасио был здесь только раз; несмотря на это, он хорошо помнил дом Мануэла Пейшото, с которым прежде пас скот в горах. Был конец мая, и Орасио опасался, что его друг уже перегнал свое стадо на горные пастбища. Но когда он постучался, жена Мануэла, открывшая дверь, успокоила его:
— Он здесь недалеко, выправляет рога у барашков.
— Где это?
Женщина вышла на улицу и подробно объяснила ему дорогу. Орасио поблагодарил и зашагал через поселок, жуя кусок хлеба с сыром, который захватил с собой.
Он нашел Пейшото в поле. Двое его сыновей раздували огонь под кастрюлей, установленной на трех камнях; в ней варились картофелины, они были нужны для выпрямления рогов. Неподалеку в загоне из веревочной сетки, укрепленной на кольях, стадо дожидалось начала операции.
Узнав Орасио, Пейшото бросился ему навстречу:
— Вот неожиданность! Ты здесь? Когда приехал?
Мануэл и Орасио несколько лет кряду пасли стада на лугах, отведенных Мантейгасу и Алдейя-до-Карвальо. Хотя Пейшото был почти на тридцать лет старше Орасио, они подружились. Орасио называл Мануэла «сеньор» и обращался к нему на «вы»; а тот всегда сохранял с Орасио отеческий тон и, конечно, говорил ему «ты». Но это не мешало долгим беседам, которые они вели в глухих горных местах. Зачастую Пейшото откровенничал даже по поводу своих встреч с женщинами, как если бы он и Орасио были одних лет.
Пейшото обнял своего молодого друга.
— Какая радость! Какая радость! Дай-ка мне хорошенько посмотреть на тебя! — Он положил ему руки на плечи и оглядел с ног до головы: — Ну, как тебе жилось в армии? Рассказывай! Садись сюда.
Они уселись на землю. И Орасио принялся отвечать на вопросы старого пастуха. Сыновья Пейшото позабыли об огне, который они поддерживали под кастрюлей, и не спускали глаз с пришельца. Орасио рассказал о своей службе в армии и о том, что
