Том 9. Мастер и Маргарита - Михаил Афанасьевич Булгаков
«Аминь» — столь же категорично и иронично отвечает ему одноклассник, как перед этим ответил Сталин на обличительную речь ректора.
Нет, не уговорил, не убедил в своей правоте «человека порядочного», «начитанного», «человека упорного», «политикой не занимающегося и, кроме того, честного». Кто ж может устоять перед таким елейным уговором, которым с ног до головы, как говорится, «вымазал» Иосиф своего старого товарища, с которым шесть лет сидел на одной парте. И тот не устоял, согласился передать Арчилу десять прокламаций.
Через три года Сталин излагает свою программу молодому Порфирию, вернувшемуся домой в ярости: механик оштрафовал его на пять рублей за то, что Порфирий сломал нож. Не случайно отец так характеризует Порфирия: «Я ему доверяю. Но он горячий, как тигр, и неопытный». Это как раз тот материал, который подвластен влиянию, прекрасная почва для агитации, для произрастания социал-демократических идей. И Сталин незамедлительно пользуется этим. Да и опытному Сталину не так уж просто совладать с Порфирием, уговорить его выслушать его: «Какой ты человек, прямо как порох!» Да, рассуждает Сталин, ты убьешь зубилом механика, убьешь с заранее обдуманным намерением, тебе дадут как несовершеннолетнему несколько лет каторги, «потеряна молодая рабочая жизнь навсегда, потерян человек! Но цех без механика не останется, и завтра же там будет другой механик, такая же собака (курсив мой — В. П.), как и ваш теперешний, и так же будет рукоприкладствовать. Нет, это ложное решение! Оставь его». Используя этот подвернувшийся частный случай, опытный социал-демократ Сталин рисует впечатляющую общую картину: «Ну, а другие рабочие не страдают от того, что их бьют? Разве у них не отнимают неправедно кровные деньги, как отняли сегодня у тебя? Нет, Порфирий! Ваш холоп механик тут вовсе не самая главная причина, зубилом тут ничего не сделаешь. Тут, Порфирий, надо весь этот порядок уничтожить». Порфирий пытается возражать, вряд ли удастся смести этот порядок, «у царя полиция, жандармы, войска, стражники», «...прокуроры, следователи, министры, тюремные надзиратели, гвардия, — добавляет Сталин и решительно заканчивает, — и все это будет сметено!»
У Порфирия «веры мало», что именно так и произойдет, но Сталин неумолим: «Я же тебе не на картах гадаю, а утверждаю это на основании тех научных данных, которые добыты большими учеными».
В сущности Булгаков не возвращается к тому идейному богатству, которое добыто «большими учеными», избравшими Россию для практического осуществления своего гигантского социального эксперимента: а можно ли разрушить эту могучую державу с помощью тех идей, которые они выработали за свою жизнь.
Булгаков показывает практические дела Сталина. В новогоднюю ночь загорелись лесные склады на заводе Ротшильда. Рабочие, только что избравшие Комитет батумской организации Российской социал-демократической рабочей партии «ленинского направления» и руководителем его товарища Сосо, по-разному отнеслись к этому драматическому событию: одни гадают, что горит; другие утверждают, что горит Ротшильд; третьи радуются: «Горит кровопийское гнездо! Туда ему и дорога!» Климов резко обрывает: «Что ты плетешь? Что ж мы есть-то будем теперь?» Миха высказывает единственно правильную мысль: «Надо помогать тушить». И чуть было не разгорелся спор: тушить или не тушить, но тут вмешался Сталин: «Конечно, тушить. Всеми мерами тушить. Но только слушай, Сильвестр: нужно потребовать от управляющего вознаграждение за тушение огня».
Весь этот спор не мог и возникнуть в добрые старые времена, до проникновения в Россию социал-демократических идей классовой борьбы: все сразу бы побежали на выручку, даже не задумываясь о возможном вознаграждении за тушение пожара, который может перекинуться на дома, сады, жилье: «Бросится огонь дальше, все слизнет!» — говорит приказчик, не зараженный «мельчайшими струями злого духа». Всем миром тушить пожар — это вековая традиция русского народа, а скорее всего и всех народов мира. А тут — требование платить. И как только приказчик пообещал, что «всем будут платить щедрой рукой», собравшиеся побежали на пожар.
Прошло после этого события еще два месяца. В начале марта 1902 года мы оказываемся в кабинете кутаисского военного губернатора, который читает «Новое время». Он явно недоволен прочитанным, а тут еще входит адъютант и подает телеграмму от полицмейстера из Батума. Губернатор иронически относится к полученным известиям, они ему кажутся туманными и непонятными, ведь и до этого он получал подобные телеграммы, все у него путается в голове «из-за этих батумских сюрпризов», которые никак не укладываются в его сознании. Он недоволен этими телеграммами, они сеют в его душе тревогу, нервируют: «И что случилось с Батумом. Было очаровательное место, тихое, безопасное, а теперь черт знает что там началось!.. Прямо на карту не могу смотреть... Как увижу «Батум», так и хочется, простите за выражение, плюнуть! Нервы напряжены ну буквально как струны».
Но что делать? — спрашивает его адъютант, может, пусть он подробнее опишет, что там происходит... И опять замечательно играет свою роль губернатор: «Ну да... э... нет, нет! Только, бога ради, без этого слова! Я его хорошо знаю: он напишет мне страниц семь омерзительных подробностей...» И снова склоняется над газетой. Но вновь появляется адъютант — новая телеграмма, потом — еще и еще... Рабочие уволены на заводах Батума «вследствие падения спроса на керосин», в городе растет беспокойство и волнения... От губернатора ждут решительной помощи, а он ничего поделать не может: «Что же я тут-то могу поделать? Не закупать же мне у него керосин! Законы экономики и... э... к сведению».
Вызвал помощника начальника жандармского управления полковника Трейница и попросил его объяснить, почему «в течение самого короткого времени этот прелестнейший, можно сказать, уголок земного шара превратился черт знает во что». Корни батумских явлений в том, что в городе работает «целая группа агитаторов во главе с Пастырем». Губернатор недоумевает: если это опасный человек, то почему его «не обезвредили»? Упустили, «отнеслись неряшливо к этому лицу, плохо взяли его в проследку, и он ушел в подполье». А ушел потому, что уж слишком обыкновенная внешность у Пастыря: «Телосложение среднее. Голова обыкновенная. Голос баритональный. На левом ухе родинка». И вновь автор устами губернатора иронизирует над услышанными сведениями: «Ну, скажите! У меня тоже обыкновенная голова. Да, позвольте! Ведь у меня тоже родинка на левом ухе! Ну да! (Подходит к зеркалу.) Положительно, это я!» А из дальнейшего сообщения узнаем, что «наружность упомянутого лица никакого впечатления не производит».
А из разговора с управляющим Ваншейдтом губернатор
