Хасидские рассказы - Ицхок-Лейбуш Перец
Казалось бы, с деревца довольно этого? Так нет еще!
Ветви его переросли через забор на улицу, а это стало соблазном, большим соблазном.
Школьники-мальчишки идут из хедера — и рвут их, и этим нарушают заповедь: «не укради»!
За столом говорят об этом, правда, шепотом; но он слышит все, морщит лоб, поднимает брови — народ кругом трепещет от страха: все боятся, как бы он не проклял — не наложил бы какой-нибудь кары!
Но, как видно, милосердие побеждает.
Открыв свои чистые уста, «он», да продлит Бог дни его на земли, провозглашает:
— Бог с ними!
Дети еще невменяемы.
Но на этом история не кончилась.
Как-то раз он вышел на крыльцо, посмотрел как-то печально на небо, — кто знает, что увидел он там, — и слышит шум. Взглянул он в сад и видит, как маленький карапуз, с вылезшей поверх штанишек, простите за выражение, рубашонкой, подпрыгивает к дереву, а ручками, ротиком хочет поймать яблочко, и в глазенках у него горит огонь желания — страсть в нарушение заповеди: «не пожелай чужого»…
«Обратил он взор свой», сердитыми глазами взглянул он на дерево и… не стало яблони — появилось хвойное дерево!
Мальчик чуть с ума не сошел от страха…
И каждую полночь, когда все на земле спит, слышно, как стонет и жалуется деревце:
— Никто не совершает молитвы над моими плодами, никто не испытывает удовольствия от меня…
И чахнет, — чахнет дерево от горя, от необъятной тоски!
2. Куща
— Когда-то — во дни графа — это была беседка
А когда «он», да продлит Бог дни его, откупил у наследников графа этот клочок земли, беседка эта превращена была в кущу — и в куще этой «он» часто уединялся…
Что бы ни случилось, какая бы беда ни стряслась над Израилем, «он» удалялся в кущу — и… работал…
Нельзя отрицать, все добрые евреи работают в таких случаях, — но он доходит до самопожертвования. Запирается, и не выйдет из кущи, пока не добьется.
И он сидит, сидит и дымит люльку — вокруг него стоит облако дыма, и из-за этого облака выглядывают его глаза, полные мольбы, а порою и упорства!
Однажды все власти земные собрались выработать новые пункты, т. е. новые гонения….
Не осиротел, конечно, Израиль, добрые евреи взялись за работу! Устраивают собрания, налагают пост, принимают решения, ищут грехов, отправляют специального делегата в Палестину на могилу раби Симона бен Иохая, — а «он», он сидит в куще…
Сидит и трубкой дымит…
А тут, между тем, все хуже и хуже становится…
Делегат в Палестину умер в пути… А тут ничто не помогает: ни деньги, ни мольбы, — ни с места! Все власти всех семидесяти народов, с царем Эдома во главе, тверды, как сталь; и началась уже разруха: рвут Эрувы, запечатывают миквы, запирают хедеры… А в иных местах жгут талмуд на улицах.
А «он», да продлит Бог дни его, все сидит и трубкой дымит!..
Прошел день, прошел другой, а в третий день он почувствовал, не про вас сказано, что слабость нарастает, что силы его кончаются и поднялся он, подбежал к окну кущи, открыл его настежь и крикнул: «Деревья, дайте мне вашу силу! Травы и растения, заклинаю вас, отдайте мне всю вашу силу!»
И что вы думаете? Они не дали?.. И был тот год — голодный год не про вас сказано! Пустые колосья — одна солома! Мельницы остановились, купцы обнищали, скотина без корму осталась, плодов на деревьях и помину не было. За то многие пункты были отменены; Эрувы, миквы, хедеры, талмуд — остались!
3. Его чутье
Однажды, в разгаре великого спора — о чем, вы знаете, — со стороны противников выскочил какой-то резник Шмуил и подал донос…
Так и так: «Он» — мол, да продлит Бог дни его, завел правление, «он» крамольник и… и так дальше… и т. д… без конца.
А как только узнали о доносе, Шмуил резник тут же скрылся. Все подумали: это «Он» изрек приговор и земля его проглотила… И страх стал проходить, как-то легче стало на душе: Пусть погибнуть! — думали все — «Он», уж, конечно, всех сотрет в порошок, и даже ходатая в губернию не послали к исполнительной власти!
И вдруг, ни с того ни с сего, окружили его дом! «Он» с трудом через окно выбежал…
И он, да продлит Бог дни его, вынужден был, жить в изгнании… И он скитался, бедный… От одной общины к другой… Всюду и везде одни враги…
Однажды, полночной порой, он, да продлит Бог дни его, прибыл в какой-то городишко и не знал, куда ему постучаться. Пробирается он от одного дома к другому… Евреи живут, но какие евреи? Из одного окна до него долетает полуночная молитва, и по голосу он узнает, что эта молитва «наших», огненная молитва, до неба доходящая.
Постучался он, стало тихо, но никто не открывает.
На всех, понятно, страх напал. На дворе стояла тьма кромешная, а дождь лил, как поток… Городишко какой-то захудалый… В году две ярмарки: весною и осенью, а в прочие месяцы ни живой души.
Что остается подумать, когда в полночь вдруг стучатся? Разбойники! И все чуть не умерли со страху.
Тогда он крикнул:
— Еврей! еврей!
И свершилось чудо! Это таки были наши люди, они узнали его по голосу. От радости затряслись они, и руки у них задрожали так, что они не могли ключа повернуть.
Там понятия не имели о доносе — думали, что это он так, проездом… И вместо радости и веселья — горе и уныние!
«Спрячьте меня!» — говорит он.
Шутка ли? Поди спрячь «его», да так, чтоб не нашли!..
И вдруг чуть свет, задолго до утренней, молитвы опять стук! Пришли пригласить его в крестные отцы на обряд обрезания.
Он принимает приглашение! Спасение души на первом плане! Вы можете себе представить, какое торжество там было! Стар и млад, от раввина до самого последнего человека. А ему, да продлит Бог дни его, подают язык. В ту пору он любил язык… А может быть это имело особый смысл, ибо теперь он как раз не ест языка… Одним словом, ему подали, он хочет попробовать, подносить ко рту и вдруг как закричит:
«Падаль, трефное!»
И это был крик, надо вам сказать, вы ведь знаете его голос!
Шум, гам, суматоха!
Как? раввин ест, все ученые едят и ничего!
Послали, понятно, за резником и за его
