Редьярд Киплинг - Собрание сочинений. Том 4. Рикша-призрак. Сказки и легенды. Труды дня

Ошибка была совершена очень ловкой женщиной, сделавшей промах и не исправившей его. Мужчинам свойственно ошибаться, но ошибка ловкой, искусной женщины как-то не вяжется с законами природы и не предусмотрена Провидением. Кому же не известно, что женщина — единственное непогрешимое существо в мире, кроме разве государственных облигаций, принесших четыре с половиной процента в год? Необходимо, впрочем, вспомнить, что повторение, в продолжение шести дней подряд, центрального акта Падшего ангел а в Новом городском театре, в котором еще не высохла штукатурка, должно было внести в умы немало всякой смуты, порождающей эксцентричность.

М-с Хауксби пришла позавтракать к м-с Маллови, своему закадычному другу, которая, как она говорила, не была тем, что называется истая женщина. И это был интимнейший женский завтрак при закрытых для всего мира дверях. Беседа шла о разных chiffons[3] — слово французское по исключительной таинственности его значения.

— Я утратила душевное равновесие, — заявила м-с Хауксби, когда завтрак был кончен и обе комфортабельно расположились в маленьком кабинетике рядом со спальней м-с Маллови.

— Дорогая моя девочка, что он сделал? — Замечательно, что дамы известного возраста называют друг друга «дорогая девочка», так же как комиссионеры двадцати восьми лет, адресуясь к своим ровням по чину, называют их «мой мальчик».

— Дело вовсе не в нем на этот раз. Почему это мысль обо мне всегда вызывает представление о каком-нибудь мужчине? Что, я из апашей?

— Нет, дорогая, но чей-нибудь скальп всегда сохнет на двери вашего вигвама. Или, скорее, мокнет.

Намек был на Хаулея Боя, который имел обыкновение целые дни ездить по Симле, невзирая на дождь, чтобы встретить м-с Хауксби. Упомянутая леди рассмеялась.

— За мои грехи Эди из Тирконнеля приставила ко мне прошлый вечер Муссука. Не смейтесь! Один из наиболее преданных мне поклонников. После того как съели пудинг, Муссук освободился и все время был около меня.

— Несчастный человек! Я знаю его аппетит, — сказала м-с Маллови. — И что же, он начал?., он начал ухаживать?

— По особой милости Провидения, нет. Он начал объяснять мне важность своего положения как столпа империи. И я смеялась.

— Люси, я вам не верю.

— Спросите капитана Сангара, он был рядом. Итак, Муссук пустился в рассуждения.

— Могу себе представить его в этой роли, — задумчиво проговорила м-с Маллови, щекоча за ухом своего фокстерьера.

— Я изнемогала. Положительно изнемогала. Зевала открыто. «Держать в строгости и натравливать их одного на другого, — изрекал он, поглощая свое мороженое столовыми ложками, уверяю вас, — в этом, м-с Хауксби, секрет нашего управления».

М-с Маллови смеялась долго и весело.

— А что вы ему сказали?

— А разве я когда-нибудь лазила за словом в карман? Я сказала: «Зная вас, могла ли я сомневаться в ваших административных талантах». Муссук еще больше преисполнился важности. Завтра он будет у меня. И Хаулей Бой тоже.

— «Держать в строгости и натравливать одного на другого. В этом, м-с Хауксби, секрет нашего управления». А ведь я убеждена, что в глубине души Муссук считает себя светским человеком.

— В некотором отношении, пожалуй, он и прав. Я люблю Муссука и не хочу, чтобы он знал, что я про него говорю. Он забавляет меня.

— Как видно, и он вас прибрал к рукам. Так расскажите же о потере душевного равновесия. Да дайте по носу Тиму. Он очень любит сахар. Хотите молока?

— Нет, благодарю. Полли, я разочаровалась в жизни, чувствую пустоту ее.

— Обратитесь к религии. Я всегда говорила, что в Риме ваша судьба.

— Чтобы отдать полдюжины attaches в красном за одного в черном, чтобы поститься и получить морщины, которые никогда уже не исчезнут. Приходило вам когда-нибудь в голову, Полли, что я старею?

— Благодарю за любезность. Я всегда считала, что мы с вами одного возраста. Теперь я этого не скажу. Так в чем же это выражается?

— Какие мы были раньше? «Я чувствую это в моих костях», как говорит м-с Кросслей. Я растратила свою жизнь, Полли.

— Как?

— Все равно как. Я чувствую это. Я хотела бы насладиться властью, прежде чем умру.

— Наслаждайтесь. Для этого вы достаточно остроумны и красивы!

М-с Хауксби поставила чашку чаю перед гостьей.

— Полли, если вы будете говорить мне такие комплименты, я перестану видеть в вас женщину. Скажите лучше, как получить мне власть в руки?

— Уверьте Муссука, что он самый обворожительный и тонкий человек в Азии, и он сделает все, что вы захотите.

— Надоел мне Муссук! Я хочу господства в области мысли, а не в пустом пространстве. Знаете, Полли, я хочу устроить у себя с а л он.

М-с Маллови лениво повернулась на софе и опустила голову на руку. «Слушайте словеса пророка, сына Барухова», — процитировала она библейский текст.

— Хотите вы поговорить серьезно?

— Непременно, дорогая, потому что вижу, что вы собираетесь сделать большую ошибку.

— Я не сделала ни одной ошибки в жизни — по крайней мере, такой, какой не могла бы объяснить впоследствии.

— Собираетесь сделать ошибку, — повторила м-с Маллови спокойно. — Невозможно устраивать салоны в Симле. К этому слишком много препятствий.

— Почему? Казалось бы, так легко.

— И вместе с тем так трудно.

— Много ли умных женщин в Симле?

— Я и вы, — не задумываясь ни на минуту, сказала м-с Хауксби.

— Скромная женщина! М-с Фирдон поблагодарила бы вас за это. А сколько умных мужчин?

— О! их… сотни, — смело произнесла м-с Хауксби.

— Роковое заблуждение! Ни одного. Они все на откупе у правительства. Возьмите, например, моего мужа. Джек был умным человеком, хотя, может быть, мне и не следовало бы этого говорить. Правительство съело его. Все его мысли и способности к разговору — он в самом деле был прекрасный собеседник, даже для жены, в старые времена — и все это отнято у него, переработано этой кухней человеческих мозгов — правительством. И так с каждым человеком, который находится здесь на службе. Я не думаю, чтобы русский каторжник из-под кнута был способен наслаждаться отдыхом в кругу себе подобных. А все наши мужчины здесь каторжники в золоченых кандалах.

— Но есть же десятки…

— Знаю, что вы хотите сказать. Десятки бездельников гуляют на свободе или в отпуску. Но всех их можно разделить на две категории. Штатские, которые были бы очаровательны, если бы обладали лоском и манерами военных, и военные, которым только не хватает образования штатских. Это — рыночные чайники из хорошего материала, но без отделки. Бедняжки, они, конечно, не виноваты и ничем не могут помочь себе. Штатский может быть терпим только после того, как он лет пятнадцать потерся по разным гостиным.

— А военный?

— После такого же срока службы. Молодежь обеих категорий ужасна. Но таких вы, конечно, будете иметь десятки в вашем салоне.

— Не буду! — с гордостью заявила м-с Хауксби. — Я поставлю у дверей их собственное начальство, чтобы оно поворачивало их обратно. Я пошлю их играть с девочкой Топсхэма.

— Девочка будет им рада Но вернемся к вашему салону. Предположим, вам удастся собрать всех наших дам и мужчин, что вы будете с ними делать? Заставите их разговаривать? Они все тотчас же начнут флиртовать. Ваш салон сделается в конце концов местом скандалов.

— Это соображение, пожалуй, не лишено мудрости.

— В нем не столько мудрости, сколько знания света. Двенадцать лет жизни в Симле могли привести к мысли, что в Индии не может образоваться никакого постоянного центра. Все мы только мелкие брызги грязи на склоне холма — сегодня здесь, а завтра, может быть, уже отнесены за тридевять земель. Мы утратили способность поддерживать разговор — по крайней мере, наши мужчины. У нас нет того, что называют обществом…

— Джордж Эллиот во плоти, — ядовито вставила м-с Хауксби.

— И вместе взятые, милая моя насмешница, мы, мужчины и женщины, ничего не значим. Подите-ка на веранду и посмотрите на аллею!

Обе смотрели вниз, на улицу, быстро наполнявшуюся обитателями Симлы, спешившими воспользоваться промежутком между дождем и туманом.

— Как же вы думаете остановить этот поток? Смотрите! Тут и Муссук — глава неизвестно чего. Он имеет положение в стране, хотя и ест, как ломовой извозчик. И полковник Блюпи, и генерал Гручер, и сэр Дугальд Делани, и сэр Генри Хаугтон, и г-н Джелатти. Все власти и все начальство департаментов.

— И все они мои пламенные поклонники, — с упоением проговорила м-с Хауксби. — Сэр Генри Хаугтон сохнет по мне. Но продолжайте.

— Каждый из этих людей в отдельности чего-нибудь стоит. Вместе они — только сборище англо-индусов. Кому интересно знать, что говорят англо-индусы? Ваш салон, дорогая моя, не объединит департаменты и не сделает вас госпожой Индии. И эти господа никогда не сообщат административной новости в толпе — в вашем салоне, — они так боятся, что их подслушают нижние чины. Что же касается литературы или искусства, то мужчины забыли все, что когда-либо знали, а дамы…