Петру Думитриу - Буревестник
Поле осталось за победителем. Он не скоро пришел в себя после поединка и долго еще стоял, сгорбившись на месте, и тяжело дышал. Потом медленно подошел к забору, оперся о него руками и устало опустил голову.
— Ульяна! — тихо позвал он, немного погодя.
Девушка продолжала неподвижно стоять в тени под ивой. Парень посмотрел на свои руки. Ему стало противно: правая была вся в крови и слюне — он испачкался, когда ударил Симиона по зубам.
— Ульяна… — повторил он, утирая руку о штаны.
— Что тебе? — ответила она, не двигаясь.
— Почему ты меня не подождала? — спросил он.
Это было сказано с упреком, который, однако, не только не тронул девушку, но, казалось, еще более вывел ее из терпения.
— Говоришь, почему не подождала? — страстным шепотом переспросила она. — А сам — с каких пор дома, а мне и слова не скажешь! Сам ты меня позабыл, а еще говоришь — чего не ждала!
— Болел я, — проговорил парень.
— Болел сначала, — все так же страстно ответила девушка, — а в последнее время уж не так был ты плох, чтоб на ногах не держаться. Если я тебе мила, ты не то что больной — мертвый должен был ко мне прийти. Хотя бы поклон передал через кого… — продолжала она, помолчав. — Слышь, Адам?
Парень виновато опустил голову.
— Грех тебе, Ульяна, — пробормотал он с горечью. — Зря ты меня мучаешь… Не веришь, что ты мне пуще самой жизни мила. Всем нутром я о тебе помню, а ты говоришь, забыл. Когда мы с беднягой Филофтеем и с Трофимом в море тонули, ничего мне, окромя тебя, не жалко было… Сердце от боли разрывалось, ей-ей! Уж так болело, так болело, что и сказать не могу…
Проговорив это, он медленно, словно это стоило ему огромных усилий, принялся расстегивать ворот рубахи, под которой билось это наболевшее сердце. Ульяна подошла к нему и внимательно слушала, опустив глаза в землю. Она подняла их лишь тогда, когда он начал своими большими, заскорузлыми руками расстегивать ворот рубахи.
— Горько мне было, Ульяна, помирать, потому что ты еще по-настоящему моей не была. Когда в море было тихо и мы спокойно спали в лодке, я все думал о том, как мы с тобой миловались да целовались… Утром, бывало, проснусь первым и вижу, как на рассвете звезды гаснут, остается только одна — самая большая. И так-то мне явственно представляется, как у нас с тобой было и как будет…
Адам нежно обнял ее. Ульяна не сопротивлялась.
— А вот как подумал, что пропаду… — продолжал он шепотом, — тогда плохо стало… Жалко стало, что ты моей не была…
— Молчи, — прошептала она, еще ниже опуская голову. — Не говори так, мне стыдно…
Она улыбнулась чуть заметной улыбкой. Адам подхватил ее под руки и с такой легкостью перенес через забор, что она едва успела уберечь юбки от колючек. Потом обнял ее за плечи и они пошли рядом, стараясь держаться в тени заборов. Дальше была заросшая ивняком и ракитником лощинка, по которой шла хорошо наезженная дорога. Здесь толстым слоем лежала пыль. Адам с Ульяной, оба босые, беззвучно, как по мягкому ковру, шагали по этой пыли.
Они шли к им одним известному, потайному месту, со всех сторон защищенному старыми дуплистыми ветлами и густым ракитником. Все там буйно заросло бурьяном, на который они рядышком опустились, смяв шершавые листья лопухов и сочные стебли болиголова.
Адам неуклюже погладил девушку по щекам своими большими, мозолистыми руками. Ульяна посмотрела на него — она впервые за этот вечер глядела ему прямо в глаза, — и замерла, не моргая, словно в забытьи.
— Другой раз жди меня, — хрипло проговорил Адам. — Жди, что бы ни случилось.
Она ответила ему чуть заметным кивком: да, она теперь всегда будет его ждать, что бы ни случилось. На глазах у нее навернулись слезы и медленно потекли по щекам. Она положила ему голову на плечо.
— Не выходи больше в море, пока мы не поженимся… — прошептала она. — Слышь, не выходи…
Адам тихо засмеялся:
— Буду ловить рыбу в озере… В море больше не выйду, так и быть…
Он начал целовать ее щеки, глаза, лоб, потом поцеловал в полуоткрытый рот и так больно укусил ей губу, что она тихонько вскрикнула. Они лежали теперь обнявшись, тяжело дыша и борясь. Он прижимал ее к себе все сильнее и уж не далек был тот миг, когда сопротивление ее было бы сломлено. Ульяна сначала извивалась как змея, но вдруг затихла и бессильно опустилась на землю под тяжелой грудью Адама.
— Нет, — сказала она отчетливо. — Прошу тебя… Не надо. Нет, Адам.
В ее голосе звучали грусть и просьба.
Если бы она сказала это страстно, как все, что она говорила раньше, если бы она продолжала отбиваться, то Адам, пожалуй, не послушал бы ее и, в конце концов, одолел. Но теперь его руки сразу отпустили ее. Он отпрянул и спросил хриплым голосом — какой бывает, когда горло пересохнет от жажды:
— Что так?
Она одернула сбившуюся юбку и застегнула кофточку.
— Без свадьбы нельзя… — смущенно прошептала она. — Грех, Адам…
Он отодвинулся еще дальше, облокотившись на руку, сорвал травинку и стал ее грызть. Потом вдруг положил голову ей на колени.
— Ульяна… — тихо проговорил он, — Ульяна… грешно тебе меня мучить… ведь исстрадался я, тебя ждавши… словно вся душа во мне от жажды высохла, ты же держишь передо мной кружку с водой, а пить не даешь… За что ты меня так мучаешь? Что я тебе сделал?
Девушка рассеянно гладила его щеки своей легкой шершавой рукой.
— Не сердись на меня, милый, — шептала она, прости меня… прости…
Он лег на спину и долго лежал так, стараясь успокоиться. Лунный луч, пробравшись сквозь листву, осветил его черты. Оба они были дети бедняков, оба с детства привыкли к труду, к палящему солнцу, к непогоде, но здесь, в густой тени ракит, где лунный луч ласкал их лица, они — эти лица — казались им прозрачными и нежными, как лепестки редкостного драгоценного цветка: свежие, прохладные, пахучие. Такой, когда он открывал глаза, представлялась Адаму девушка, оберегавшая его покой. Вдруг Ульяна, еще раз взглянув на его исхудалые щеки и опущенные веки, нагнулась над ним и крепко поцеловала в губы, потом высвободила свои ноги и сказала быстро-быстро, словно боясь какой-то неизвестной, угрожавшей им, опасности:
— Идем, Адам… Скорей…
Он не хотел уходить, но она вскочила и, не дожидаясь его, вышла на дорогу. Адам тоже поднялся и, вздохнув, побрел вслед за нею, чувствуя, — как ни странно, — что все в нем как-то прояснилось и успокоилось.
Они шли обнявшись и, долго еще не находя в себе сил расстаться, стояли под плакучей ивой у плетня. Наконец сговорились встретиться там же на следующий вечер и разошлись.
— Я буду тебя ждать, — сказала на прощание Ульяна и долго еще смотрела, как двигается в лунном свете его длинная тень и как он оборачивается, чтобы еще раз взглянуть на любимую.
VII
В тот вечер Симион Данилов вернулся домой, хромая и пошатываясь. Он скрежетал зубами, сжимая кулаки, стонал от унижения и бессильной ярости, бормотал проклятия прерывавшимся от боли голосом. Он был как помешанный.
Собаки бросились на него, когда он ввалился в ворота, но, узнав, отошли, ворча и виляя хвостами. Симион поднялся по ступенькам на шедшую вдоль всего дома застекленную галерею и прошел оттуда в комнату, где спал его старший брат Прикоп. Оступившись на зашибленную ногу, он хлопнул дверью сильнее, чем следовало, но Прикоп не проснулся, а только повернулся на другой бок. На столе тускло горела лампа с опущенным фитилем. Комната была сырая, холодная; вечно влажные стены были покрашены в ядовитый сине-лиловый цвет. Одежда Прикопа висела на гвозде, сапоги валялись под стулом. Прикоп спал, лежа на животе, под широким красным одеялом в большой, старой деревянной кровати под божницей с иконами в серебряных ризах и темными от времени, страшными ликами. Симион разулся, швырнул свои пыльные сапоги под кровать, еще более убавил свет в лампе и остановился посреди комнаты, трясясь всем телом и охая от не проходившей боли.
Болели ребра, все кости, все тело… Он сплюнул кровью и растер плевок босой ногой. Когда он швырнул сапоги, один из них ударился о ножку кровати. Прикоп открыл правый глаз — левый был зарыт в подушке — и внимательно посмотрел на брата своим холодным, мутным взглядом. Симион улегся. Лицо его кривилось от боли: оно все было в кровоподтеках. Он глухо стонал и разговаривал сам с собой. Прикоп поднял голову с влажной от пота подушки и открыл второй глаз.
— Что с тобой? — спросил он сонным голосом.
Симион не ответил и с головой укрылся красным стеганным одеялом. Его сейчас же бросило в пот. Прикоп приподнялся в кровати, протянул руку и потряс брата за плечо. У того вырвался хриплый вопль — Прикоп тронул место, которым он ударился о камни.
— Да что с тобой в самом деле? — повторил он, стягивая с Симионовой головы одеяло.
Симион упорно молчал. Один глаз у него затек и распух, щеки были в синяках, губа разбита и окровавлена.
