Чарльз Диккенс - Рождественская песнь в прозе (пер.Врангель)
Все это время Скруджъ такъ волновался, будто потерялъ разсудокъ. Его душа и сердце слились съ душою и сердцемъ его второго я. Онъ все вспомнилъ, все узналъ, всему радовался и испытывалъ какое то необычайное безпокойство. И только когда сіяющія радостью лица его другого я и Дика скрылись изъ виду, онъ вспомнилъ о духѣ и замѣтилъ, что тотъ внимательно къ нему приглядывается, а свѣтъ на макушкѣ его головы разгорается все ярче и ярче.
— Немного надо, чтобы снискать благодарность этихъ простаковъ, — сказалъ духъ.
— Немного… — повторилъ Скруджъ.
Призракъ сдѣлалъ ему знакъ прислушиваться къ разговору подмастерьевъ, изливавшихся въ самыхъ сердечныхъ похвалахъ своимъ хозяевамъ. Когда Скруджъ исполнилъ его приказаніе, духъ продолжалъ:
— Что-же, развѣ я не правъ? Хозяинъ истратилъ нѣсколько несчастныхъ фунтовъ стерлинговъ, быть можетъ три, четыре и неужели стоитъ его за это такъ благодарить?
— Не въ этомъ вѣдь дѣло, — перебилъ его Скруджъ, задѣтый за живое и говоря, самъ не сознавая того, отъ имени Скруджа своей юности. — Не въ этомъ дѣло, духъ. Въ рукахъ Феззнунга находится возможность сдѣлать насъ счастливыми или несчастными; поставить насъ въ такое положеніе, чтобы жизнь наша была легка или тяжела, обратить трудъ нашъ въ радость или въ муку. А что власть, которою онъ можетъ дать намъ то или другое, и проявляется въ словѣ, взглядѣ, въ вещахъ столь незначительныхъ, столь неуловимыхъ, что ихъ невозможно подсчитать и анализировать — такъ не все ли равно? Развѣ въ этомъ суть? Счастье, которое оно намъ дастъ, для насъ такъ же дорого, какъ еслибы оно ему стоило всего его состоянія!
Встрѣтивъ пронизывающій взглядъ духа, Скруджъ остановился.
— Что съ тобою? — спросилъ призракъ.
— Ничего особеннаго, — отвѣчалъ Скруджъ.
— Нѣтъ, съ тобою что-то творится, — настаивалъ тотъ.
— Да, нѣтъ же, ничего. Мнѣ бы только очень хотѣлось сказать два, три слова моему конторщику. Вотъ и все.
Въ то время, какъ Скруджъ произносилъ эти слова, его второе я загасило лампы и духъ со Скруджемъ снова очутились на улицѣ.
— У меня остается совсѣмъ мало времени… Скорѣе! — сказалъ призракъ.
Слова эти не были обращены ни къ Скруджу, ни къ кому-нибудь другому, кого онъ могъ видѣть, но онѣ мгновенно произвели необычайное дѣйствіе, такъ какъ Скруджъ вновь увидѣлъ самого себя. Но теперь онъ былъ старше, въ самомъ цвѣтущемъ возрастѣ. Черты его лица еще не приняли выраженія сухости и черствости, свойственнаго Скруджу въ зрѣломъ возрастѣ, но въ нихъ уже проглядывала скупость и какая то тревога. Въ его взглядѣ было что-то хищническое и алчное, такъ ясно выражавшее захватившую его всецѣло страсть — наживу. Не могло уже быть сомнѣнія, въ какомъ направленіи раскинется тѣнь пустившаго ростки дерева. Скруджъ былъ не одинъ. Рядомъ съ нимъ стояла красивая молодая дѣвушка въ траурномъ платьѣ, съ глазами полными слезъ, такъ ярко блестѣвшими при свѣтѣ, исходящимъ изъ призрака прошлогоднихъ святокъ.
— Конечно, все равно, — говорила она тихимъ голосомъ, — по крайней мѣрѣ для васъ. Другое божество замѣнило меня въ вашемъ сердцѣ. Но если оно вамъ дастъ ту радость и то утѣшеніе, какія я старалась вамъ доставить, то быть можетъ я напрасно такъ убиваюсь.
— Какое божество замѣнило васъ? — спросилъ онъ.
— Золотой телецъ!
— Вотъ она людская несправедливость! — воскликнулъ онъ. — Ничего не проклинаютъ они съ такимъ озлобленіемъ, какъ бѣдность, и въ то же время ничего такъ не осуждаютъ, какъ погоню за богатствомъ.
— Вы слишкомъ боитесь общественнаго мнѣнія, — возразила дѣвушка. — Вы отдали ему все свое будущее. Я видѣла, какъ всѣ ваши благородныя стремленія гасли одно за другимъ, пока вами всецѣло не завладѣла главная ваша страсть — Нажива. Развѣ неправда?
— Ну, такъ что-же? — вызывающе отвѣчалъ онъ. — Что изъ того, что я сталъ болѣе практичнымъ, болѣе разсудительнымъ? Развѣ я измѣнился въ отношеніи васъ?
Она покачала головою.
— Измѣнился? — повторилъ онъ.
— Мы давно дали слово другъ другу — сказала она. — Мы ото сдѣлали тогда, какъ мы оба были бѣдны и не жаловались на свою судьбу, ожидая того времени, когда будемъ въ состояніи улучшить наше матеріальное положеніе нашимъ скромнымъ заработкомъ. Когда мы дали другъ другу слово, вы были другимъ человѣкомъ.
— Я тогда былъ ребенкомъ, — сказалъ онъ нетерпѣливо.
— Ваша собственная совѣсть говоритъ вамъ, что вы теперь не тотъ, чѣмъ вы были тогда, — возразила она. — Что же касается меня, то я все та же. Все то, что намъ сулило счастье, пока мы одинаково чувствовали и одинаково думали, теперь является для насъ источникомъ страданія и муки. Сколько разъ и съ какою душевною болью думала я обо всемъ этомъ, я не въ силахъ высказать. Достаточно, что я была въ состояніи такъ думать. И теперь я вамъ возвращаю ваше слово.
— Развѣ я когда-нибудь высказывалъ желаніе взять его обратно? — спросилъ онъ.
— Словами? Нѣтъ. Никогда.
— Чѣмъ же тогда?
— Вашимъ измѣнившимся отношеніемъ, угнетеннымъ настроеніемъ. Все перемѣнилось въ васъ, все стало инымъ: весь духъ вашей жизни, цѣль къ которой вы стремитесь. Еслибы тогда вы не дали мнѣ слово, — продолжала молодая дѣвушка, нѣжно смотря на него, но твердымъ голосомъ, — скажите мнѣ, просили бы вы меня теперь быть вашей женой? О, конечно, нѣтъ!
Казалось, что онъ помимо своей воли готовъ былъ согласиться съ этимъ, слишкомъ справедливымъ предположеніемъ. Тѣмъ не менѣе онъ еще попробовалъ бороться съ собою.
— Вы сами не думаете того, что говорите, — сказалъ онъ.
— Какъ бы я была счастлива думать иначе, еслибы я только могла, одному Богу извѣстно! — отвѣчала она, — Вѣдь лишь непреоборимая сила могла привести меня къ подобному заключенію. Но, еслибы вы были сейчасъ свободны, могла бы я развѣ вѣрить, что вы избрали бы себѣ въ жены бѣдную дѣвушку, — вы, который даже въ минуты самаго сильнаго увлеченія, не перестаете взвѣшивать все на вѣсахъ наживы и смотрѣть на все съ этой точки зрѣнія? Еслибы даже вы на мгновеніе забыли тѣ единственныя начала, которыя руководятъ вашею жнзнью, и остановились бы на этомъ выборѣ, то развѣ для меня можетъ быть сомнѣніе, что вы очень скоро пожалѣли бы и раскаялись въ сдѣланномъ вами шагѣ? Поэтому я и возвращаю вамъ ваше слово. Дѣлаю я это отъ чистаго сердца, во имя любви, которую я питала къ вамъ, когда вы были столь не похожи на того, кѣмъ вы стали теперь.
Онъ хотѣлъ прервать ее, по она продолжала, отвернувшись отъ него.
— Быть можетъ, — и я даже въ этомъ увѣрена, — память прошлаго заставитъ васъ страдать отъ этого рѣшенія. Но это будетъ недолго, о, очень недолго! Вы сумѣете прогнать всякое воспоминаніе о нашей любви, съ радостью, съ какою возвращаются къ дѣйствительности послѣ тяжелаго сна. Будьте счастливы, если можете, въ избранной вами самимъ жизни.
Она оставила его, и такъ они разстались.
— Послушай духъ, — простоналъ Скруджъ — довольно! Веди меня домой! Я болѣе не въ силахъ выносить этихъ мукъ!
— Еще одна тѣнь! — воскликнулъ призракъ.
— Нѣтъ, больше ни одной, ни одной больше! Я не могу! Довольно мучить меня! — кричалъ Скруджъ.
Но неумолимый духъ охватилъ его обѣими руками и заставилъ смотрѣть на то, что произошло дальніе.
Они перенеслись въ другую обстановку и иныя картины развернулись передъ ихъ глазами. Это была ни большая, ни роскошно обстановленная, но очень уютная и удобная комната. Около весело и ярко пылавшаго камина сидѣла молодая дѣвушка, такъ напоминавшая ту, которую онъ только что видѣлъ, что Скруджъ принялъ ее за ту, пока не замѣтилъ, что она теперь обратилась въ серьезную мать семейства, сидящею напротивъ своей дочери.
Невообразимый гвалтъ, царившій въ комнатѣ, происходилъ отъ находившихся тамъ дѣтей, которыхъ Скруджъ при своемъ волненіи не замѣтилъ. И въ противоположность той прославленной поэмой ватагѣ изъ сорока дѣтей, которыя держали себя такъ, какъ будто вмѣсто ихъ сорока былъ одинъ, каждый, изъ находившихся здѣсь, оралъ и шумѣлъ за сорокъ. Неизбѣжнымъ послѣдствіемъ подобнаго положенія вещей былъ гвалтъ, о которомъ невозможно себѣ составить точнаго представленія, но никого изъ окружающихъ онъ не безпокоилъ. Даже, напротивъ, мать и дочь смѣялись отъ всего сердца и видимо были очень довольны. Сестра было попробовала даже принять участіе въ ихъ вознѣ, но подверглась самому безжалостному нападенію этихъ маленькихъ разбойниковъ, по своему расправлявшихся съ нею. Что бы я далъ, чтобы быть однимъ изъ нихъ! Хотя, конечно, я бы не поступилъ съ нею столь жестоко, о, нѣтъ! За все золото въ мірѣ, я бы такъ грубо не растрепалъ ее красиво причесанные волосы! А что касается очаровательной, миніатюрной туфельки, то даже ради спасенія своей жизни, я бы силою не снялъ ее, сохрани меня Боже! Обнять ее за талію, какъ это сдѣлали во время игры безъ всякаго стѣсненія маленькіе храбрецы, я бы, конечно, также никогда не рѣшился. Я бы боялся, что въ наказаніе за подобное святотатство, моя рука навсегда останется согнутой, никогда уже не имѣя возможности выпрямиться. А между тѣмъ какъ бы я хотѣлъ коснуться ея губъ своими губами; какъ бы хотѣлъ задать ей вопросъ, чтобы отвѣчая мнѣ, она вынуждена была раскрыть свои губки; хотѣлъ бы остановить свой взоръ на ея опущенныхъ глазахъ и чтобы она не покраснѣла отъ этого; хотѣлъ бы распустить ея благоухающіе волосы, каждый локонъ которыхъ былъ бы для меня цѣлымъ откровеніемъ. Однимъ словомъ, я бы хотѣлъ, сознаюсь въ этомъ, чтобы мнѣ было разрѣшено воспользоваться вблизи нея всѣми преимуществами ребенка, и въ то же время остаться взрослымъ, чтобы оцѣнить всю ихъ прелесть.
