Кальман Миксат - Черный город
— Вы же знаете, ваше превосходительство, что она мне, как бы это выразиться, только днем жена.
Ну, теперь Гёргею все было ясно: значит, Вероне действительно известна какая-то тайна. Да, разумеется, ей известно, что ребенка подменили. Что же иного могло быть в жизни Яноша и Марии, столь честных и открытых людей? А эту тайну приходится скрывать их верной служанке! Да, может статься, Верона и сама причастна к обману?
Гёргей сразу помрачнел и уж не рад был, что добился правды. Ну почему он не оставил всю эту историю в покое! Тогда хоть бы вера осталась, что есть и у него на свете кто-то родной. А теперь сразу весь мир опустел. Что ж, разочтемся сполна, выпьем чашу до дна! С горя ведь тоже можно разгуляться. И Гёргей велел прислать к нему Верону. Твердо посмотрев ей в глаза, он сказал:
— Тетушка Престон! Вам известна одна тайна, извольте немедленно рассказать ее мне.
— Ничего я не знаю, — решительно заявила Верона. Вице-губернатор погрозил ей пальцем.
— Смотрите, несчастная! Я ведь все знаю.
— А коли знаете, зачем же вы меня спрашиваете? — Хочу от вас самой услышать.
Верона дрожащими пальцами начала перебирать висевшие у нее на шее четки, но в словах ее нельзя было заметить и тени испуга.
— Не знаю я ничего. А если бы и знала, то скорее дала бы вырвать себе язык, чем согласилась бы сказать плохое о своих прежних господах. Велите забить меня в колодки или отрубить мне голову, но только рассказывать я вам все равно ничего не стану.
Гёргей пришел в страшный гнев из-за того, что ему так ничего и не удалось выпытать. Однако экономка Марьяк немного успокоила барина, пообещав, что она сама заставит упрямую женщину заговорить: "Вот увидите, как я умею допрашивать, лучше, чем весь ваш комитетский сыск, а может быть, даже и сам вице-губернатор".
На следующий день вечером Гёргей вместе с Престоном уехал в Лёче, — подошел очередной срок (раз в две недели) разобрать накопившиеся в управе дела, хотел также и подлечиться в городе, чтобы избавиться от мучительных болей в желудке.
Верона спала одна, ночью к ее постели подошел закутанный в белую простыню призрак, огромного, под потолок, роста. (Если это был человек, значит, на ходулях, а если дух, то, видно, на том свете частенько идут дожди, коли он так вымахал.) Верона вздрогнула, задрожала от страха и полезла под одеяло. А привидение забормотало:
— Верона, Верона, Верона! Облегчи свою грешную душу, признайся во всем барину. А не то конец тебе! Заберу я тебя с собой на тот свет. Но прежде, чем этому случиться, явлюсь я тебе еще дважды.
Наутро Верону начала бить лихорадка, и весь день ее врачевала жена садовника, тетушка Апро. К ужину бедняжке немного полегчало. Она окурила свою комнату дымом освященной вербной веточки, но чем ближе дело подходило к ночи, тем сильнее овладевал Вероной смертельный страх. Охальники-батраки подшучивали над нею, предлагали посторожить ночью у нее в комнате. Но как бы на это посмотрел Престон? И все же что-то надо было предпринять. Чтобы не ночевать одной, Верона за бутылку водки уговорила Гёргейского звонаря Йожефа Хамелика переночевать у нее в сенцах. Деду Хамелику было за семьдесят, и бес уже давно оставил его плоть в покое. Поздно вечером Хамелик пришел в дом к Вероне; он принес с собою железные вилы, а я качестве средства против призраков выпил заранее полученную бутылку водки. Верона вздула ночничок и вместе с Хамеликом, державшим наготове вилы, вошла в свой маленький домик, прилепившийся одной стеной к господским кладовым. Однако лишь только она очутилась в сенях, ночник погас, а с чердака донесся замогильный голос:
— Верона, Верона, Верона! Облегчи свою грешную душу, признайся во всем барину, а не то пропадешь. Еще один раз явлюсь я тебе, а потом заберу с собой!
Верона завизжала, дед бросил вилы и помчался что было духу наутек. Когда он опомнился, люди начали подсмеиваться над ним, но Хамелик объяснил, что для бесед с привидениями одной бутылки водки мало, — самое меньшее надо две бутылки. Век живи — век учись!
Верона кинулась в господский дом, на кухню к тетушке Марьяк, а там рухнула без чувств. Когда же на кухне появилась и сама экономка (в этот поздний час ей вздумалось приводить в порядок барский винный погреб), она нашла Верону лежащей возле печи в обмороке и принялась опрыскивать ее водой, словно увядшую травку. По доброте сердечной, тетушка Марьяк уложила несчастную в свою собственную постель, напоила отваром золототысячника и сделала вид, что не верит ни одному слову из рассказа Вероны о привидении.
— Ну, что вы, милочка! Разве можно так выдумывать? Ладно, завтра я сама пойду к вам ночевать. Покажу я этому призраку метлой дорогу на кладбище…
Однако Верона не пожелала ждать завтрашнего вечера, а сразу же поутру пешком отправилась в Лёче и отыскала в комитатской управе своего барина; тот в изумлении уставился на бледную как полотно и совершенно седую женщину: за два дня волосы у Вероны поседели, будто покрылись инеем.
— А вы чего здесь, матушка? Или что дома случилось? — спросил вице-губернатор.
— Пришла, ваше превосходительство, исповедоваться, открыть вам тайну, — ответила Верона и оглянулась: заперта ли дверь.
— Слушаю вас, — сказал вице-губернатор, а сердце его застучало громко-громко, словно молот. — Говорите же! Здесь вас никто не услышит.
— И муж мой тоже?
— И он не услышит. Я его услал в город. Он должен побывать местах в пяти, попросить для меня разных целебных трав, пиявок, отваров! Чувствую я себя хуже прежнего, а теперь даже и лекаря нет у нас в городе, — умер прошлой ночью.
На весь город Лёче имелся один-единственный лекарь, да и то не всегда. В ту пору лишь самые знатные господа приглашали к себе врачей, чаще всего из Вены. Дворяне пониже рангом обращались за помощью к комитатским дамам: через посыльных (в письме или на словах) сообщали симптомы своих недугов, а затем послушно пили полученные от врачевательниц лекарственные настойки и отвары. Результат лечения, как и в наши дни, бывал двояким: больные либо выздоравливали, либо умирали. В Лёче в этом отношении было еще проще. Гайдук мог быстро обежать все знаменитые дома, наведаться к госпоже Маукш, умевшей делать такие мази и бальзамы из ящериц, жуков и мышиных хвостов, что они мертвеца и то бы на ноги поставили, достаточно было бы натереть ему такой мазью грудь, около сердца, probatum est [Уже испытано (лат.)]. (Впрочем, говорят, что единственный человек, воскресший из мертвых после такого лечения, на самом деле просто находился в летаргическом сне.) Гайдуку Престону велено было заглянуть и в пансион ученой барышни, Матильды Клёстер, в который дворянская знать даже из дальних краев присылала своих дочерей обучаться деликатному обхождению и всяким наукам; в случае болезни воспитанниц мадемуазель Матильда сама лечила их настоями из различных трав; Престону велено было заглянуть и к госпоже Крамлер, племяннице известного львовского доктора, у которой была тьма рецептов, полученных от ее достопочтенного дядюшки, — наверное, и болезней-то столько не наберется; искушена была во врачевании и родная мать торговца скобяными товарами Стекловича, которая, несмотря на свои восемьдесят лет, была очень крепка, — должно быть, она знала какое-то средство против смерти.
— Итак, — нетерпеливо воскликнул вице-губернатор, когда увидел, что Верона молча стоит перед ним, смущенно теребя концы своего черного головного платка. — Я слушаю вас.
— Что уж там скрывать, оступилась бедная барыня, прости и помилуй ее, господи! Вы ведь и сами знаете, ваше Превосходительство.
— Конечно, — грустным голосом подтвердил вице-губернатор, — знаю. Но вы не смущайтесь, рассказывайте!
— Я всегда говорила (вы только не обижайтесь на мои слова) — достаточно женщине один только раз спознаться с мужчиной, и привыкнет она к нему, как мужик к табачному зелью… Отвыкать ей уже тяжело. Баба есть баба.
. — Что вы там за чепуху мелете? — перебил ее Гёргей. — О ком вы говорите?
— О ком же еще, как не о ней, о дорогой моей барыне.
— Кто такая эта ваша "дорогая барыня"?
— Ее превосходительство, госпожа Гёргей, — в жестоком страхе и смущении пролепетала Верона.
Настал черед и Гёргею смутиться. Уж не свихнулась ли старая? Он посмотрел на Верону внимательно: под глазами, правда, синие круги, но и сами глаза тоже синие, чистые, честные.
— О каком мужчине вы говорите? Не понимаю!
— Да все о нем, о проклятом, о мельнике…
— О мельнике? Какое он-то имеет к этому делу отношение?
— Так ведь с ним же попутал бес мою барыню…
— Попутал? Что вы хотите этим сказать?
— Полюбовник он ее, прошу прощения.
У Гёргея лицо перекосилось от гнева, он яростно грохнул кулаком по столу.
— Чей любовник? Моей невестки? — взревел он, словно раненый тигр. — Да как ты смеешь, скотина, говорить такие гадости? — И Гёргей кинулся к Вероне, готовый ударить ее. — Пятьдесят горячих велю тебе всыпать!
