Уильям Коллинз - Армадэль. Том 1
Я ждал целый день в таверне на пристани первых известий с разбитого корабля. Они были привезены к ночи лоцманской лодкой, которая участвовала в мероприятиях по спасению корабля. Его нашли еще на поверхности воды, а тело утонувшего Ингльби — в каюте. На рассвете следующего утра покойника привезли на яхте, и в тот же самый день похоронили на протестантском кладбище…"
— Остановитесь! — раздался голос Армадэля, прежде чем читавший успел перевернуть новый лист и начать следующий параграф.
В комнате произошли перемены и в слушателях тоже, с тех пор как мистер Ниль в последний раз поднимал глаза от рассказа. Солнечный луч освещал предсмертное ложе, и ребенок спокойно заснул в лучах этого золотистого света. Физиономия отца очевидно изменилась. Мускулы нижней части лица, еще до сих пор не шевелившиеся, теперь пришли в движение, вызванные возбуждением измученной души. Увидев капли пота, тяжело выступившие на лбу, доктор встал, чтобы помочь умирающему. С другой стороны кровати стул жены стоял пустой. В ту минуту, когда ее муж прервал чтение, она отодвинулась за кровать, подальше от его глаз. Прислонившись к стене, она стояла, скрываясь от мужа и устремив глаза с жадным нетерпением на листки в руке мистера Ниля.
Еще через минуту молчание опять было прервано мистером Армадэлем.
— Где она? — спросил он, сердито смотря на пустой стул жены.
Доктор указал на нее. Ей ничего больше не оставалось, как выступить вперед. Она подошла медленно и стала перед ним.
— Ты обещала уйти, когда я скажу тебе, — сказал он. — Ступай теперь.
Мистер Ниль старался придать твердость своей руке, державшей листки рукописи, но она дрожала вопреки его воле. Подозрение, медленно возникавшее в его душе, пока он читал, перешло в уверенность, когда он услыхал эти слова. Письмо обнаруживало одно обстоятельство за другим до тех пор, пока теперь дошло до последнего открытия. Перед этим открытием умирающий решился заранее остановить голос читавшего, прежде чем позволить своей жене слушать рассказ. Тут была тайна, которую сын его должен был узнать впоследствии и которую мать никогда не должна была узнать. От этого намерения самые нежные мольбы его жены не отвлекли его, и теперь жена его это узнала из его собственных уст.
Она не дала ему ответа. Она стояла и смотрела на него, смотрела с последней мольбой, может быть, с последним прощанием. Глаза его не отвечали ей, безжалостно отвернулись они от нее к спящему мальчику. Она безмолвно отошла от кровати. Не взглянув на ребенка, не сказав ни слова двум посторонним, смотревшим на нее, едва переводя дух, она сдержала данное обещание и в абсолютном молчании вышла из комнаты.
Что-то в ее наружности, когда она уходила, потрясло самообладание обоих мужчин, которые присутствовали при этом. Когда дверь затворилась за нею, они инстинктивно возмутились против того, чтобы действовать в неизвестности. Доктор первый выразил свое желание. Он просил позволения у своего пациента уйти до окончания чтения письма. Пациент не согласился.
Мистер Ниль заговорил затем подробнее и серьезнее.
— Доктор привык к своей профессии, — начал он, а я привык в моей сохранять тайны других. Но мой долг, прежде чем мы пойдем дальше, спросить, действительно ли вы понимаете, какое странное положение занимаем мы относительно друг друга. Вы сейчас лишили миссис Армадэль при нас вашего доверия, а теперь предлагаете это доверие людям, совершенно для вас посторонним.
— Да, — сказал Армадэль. — Именно потому, что вы посторонние.
Как ни коротки были эти слова, из них можно было вывести такое заключение, которое не могло успокоить недоверчивость. Мистер Ниль прямо выразил это.
— Вам нужна помощь моя и доктора, — сказал он. — Должен ли я понять, что вы совершенно равнодушны к впечатлению, какое окончание этого письма может произвести на нас?
— Да. Я вас не щажу. Я не щажу себя. Я щажу мою жену.
— Вы принуждаете меня сделать вывод, сэр, очень серьезный, — сказал мистер Ниль. — Если я должен кончить это письмо под вашу диктовку, я буду просить у вас позволения — так как я уже прочел громко большую часть этого письма — прочесть громко остальное при этом господине как свидетеле.
Читайте!
С серьезным сомнением доктор опять сел на свой стул. С серьезным сомнением мистер Ниль перевернул листок и прочел следующее:
— "Мне остается сказать еще несколько слов, прежде чем я оставлю в покое умершего. Я описал, как нашли его тело, но я не описал, при каких обстоятельствах скончался он.
Известно было, что он находился на палубе, когда лодки с яхты приближались к разбитому кораблю, а потом в суматохе, возбужденной паническим страхом экипажа, он пропал. В то время вода была пяти футов глубины в каюте и быстро поднималась. Нечего было сомневаться, что он сам добровольно попал в эту воду. Ящик с драгоценными вещами его жены был найден на полу под ним и объяснял его присутствие в каюте. Он знал, что приближается помощь, и, весьма естественно, сошел вниз постараться спасти ящик. Менее вероятности было, хотя и это можно было заключить, что смерть его была результатом какого-нибудь несчастья, случившегося с ним, когда он нырнул в воду, и которое на минуту лишило его чувств. Но открытие, сделанное экипажем яхты, прямо указывало на одно обстоятельство, которое вызвало ужас у всех. Когда поиски привели матросов в каюту, они нашли люк и дверь запертыми. Не запер ли кто каюту, не зная, что он был там? Отложив в сторону панический страх экипажа, не было никакой причины запирать каюту, прежде чем уйти с разбитого корабля. Оставалось другое предположение: не заперла ли с умыслом чья-нибудь безжалостная рука этого человека и дала ему утонуть, когда вода, возвысившись, покрыла его?
Да, безжалостная рука заперла его и дала ему утонуть. Это была моя рука".
Шотландец выскочил из-за стола. Доктор задрожал, сидя возле кровати. Оба посмотрели на умирающего злодея, поддавшись одинаковому отвращению, сраженные сбывшимся одинаковым предчувствием. Он лежал, держа на своей груди голову ребенка, лишенный сочувствия людей, проклятый божеским правосудием. Он лежал одинокий, как Каин, и смотрел на них.
В ту минуту, когда шотландец и доктор встали, дверь, ведущая в другую комнату, тяжело зашаталась и звук, похожий на падение, донесшийся оттуда, заставил обернуться обоих. Стоя ближе к двери, доктор отворил ее, прошел в другую комнату и тотчас опять затворил дверь за собой. Мистер Ниль повернулся спиной к кровати и ждал, что будет. Звук, не разбудивший ребенка, не привлек также внимания и отца. Его собственные слова отвлекли больного далеко от всего того, что происходило у его смертного одра. Его беспомощное тело вернулось на разбитый корабль, и призрак его безжизненной руки запирал дверь каюты.
В другой комнате раздался звонок, говор голосов, поспешные шаги. Через некоторое время доктор воротился.
— Она подслушивала? — тихо спросил его мистер Ниль по-немецки.
— Женщины приводят ее в чувство, — шепнул ему доктор в ответ. — Она слышала все. Скажите, ради Бога, что нам теперь делать?
Прежде чем Ниль успел ответить, заговорил мистер Армадэль. Появление доктора возвратило его к настоящему.
— Продолжайте, — сказал он, — как будто ничего не случилось.
— Я не хочу далее вмешиваться в вашу гнусную тайну, — возразил Ниль. — По вашему собственному признанию, вы — убийца. Если это письмо должно быть кончено, не требуйте, чтобы я писал за вас.
— Вы дали мне обещание, — был ответ, сказанный с тем же невозмутимым самообладанием. — Вы должны писать вместо меня или нарушить ваше слово.
Мистер Ниль молчал с минуту. Перед ним лежал человек, защищенный от ненависти своих ближних тенью смерти, человек, которого люди не могли более осуждать, который уже не мог бояться людских законов, который уже не был чувствителен ни к чему, кроме своего последнего, твердого намерения кончить письмо к своему сыну.
Ниль отвел доктора в сторону.
— Одно слово, — сказал он по-немецки. — Вы по-прежнему утверждаете, что он может остаться без языка, прежде чем мы успеем послать в Штутгарт?
— Посмотрите на его губы, — отвечал доктор, — и судите сами.
Губы больного отвечали за него; чтение рассказа оставило уже на них свой след. Искривление углов рта, которое было уже приметно, когда Ниль вошел в комнату, теперь обнаружилось самым очевидным образом. Произношение становилось труднее с каждым словом, которое произносил больной. Положение было безнадежное. После минутной нерешительности Ниль сделал последнюю попытку отстранить себя.
— Теперь, когда глаза мои открыты, — сказал он сурово, — неужели вы осмелитесь заставлять меня сдержать слово, которое вы принудили меня дать вам слепо?
— Нет, — отвечал Армадэль, — я предоставляю вам свободу нарушить ваше слово.
Взгляд, сопровождавший этот ответ, задел гордость шотландца за самую чувствительную струну. Когда он заговорил, то уже сидел на своем прежнем месте у стола.
