Альфред Хейдок - Рассказы

Был базар как базар: тепло укутанные бабы с белым инеем на ресницах торговали мороженым мясом, клюквой, брусникой, и, по существу, мне тут нечего было делать, если бы не свойственная всем книголюбам слабая надежда натолкнуться на какую — нибудь редкую книгу в кучах всякого барахла, разложенного прямо на затоптанном снегу. И тут мое внимание привлекло разрумянившееся от мороза курносое личико девочки лет двенадцати. Она перескакивала с ноги на ногу, похлопывая рукавицами, всячески стараясь согреться. Перед ней на разостланной на снегу газете чернела потрепанная папка, крест-накрест обвязанная бечевкой, и что-то похожее на короткую палку. Я наклонился — это оказалась флейта, старая-престарая, из какого-то почерневшего дерева, кое-где скрепленная скобочками. Инструмент имел очень жалкий и неопрятный вид, совершенно неспособный привлечь покупателя.

— И сколько же ты хочешь за это добро? — спросил я, ткнув флейту носком сапога.

Девочка посмотрела на меня, помялась и нерешительным голосом произнесла: «Десять рублей». Потом, видимо, испугавшись, что слишком много назначила, быстро спросила:

— А какая будет ваша цена?

— Половину дал бы.

— Нет, нельзя, — сказала она серьезно, сжала губы и даже отвернулась, — никак нельзя!

Я повернулся, чтобы уйти, как она вдруг схватила меня за рукав и почти умоляюще сказала: «Ладно, дяденька, возьмите».

Я сунул флейту в карман пальто, но при расчете возникло затруднение: я дал ей десятку, а у нее не было сдачи. Напрасно она обращалась к торговкам, прося разменять, — те не могли или не хотели. Я видел, что у нее в глазах показались слезы.

— Ладно уж, не надо сдачи! Оставь ее себе! — сказал я ласково и нежно погладил девчушку по раскрасневшейся щеке.

Я покинул базар и пошел обратно в гостиницу. Морозный воздух казался густым: не было ни малейшего ветерка. По дороге я внутренне ругал себя, зачем я купил совершенно ненужный мне инструмент, и приписал случившееся влиянию воспоминаний мальчишеских лет, когда сосед, спившийся школьный учитель, иногда по странной прихоти учил меня играть на флейте.

Я был уже недалеко от гостиницы, когда услышал за собой торопливые шаги: кто-то меня догонял. Я обернулся — это была та же девочка, у которой я приобрел инструмент, она торопливо сунула мне в руки ободранную, перевязанную бечевкой папку и, задыхаясь от быстрого бега, произнесла:

— Ноты. Тоже к ней, — она ткнула варежкой в выставившийся кончик флейты в моем кармане. — Денег не надо.

Лицо у нее было довольное: глаза блестели, и, не дожидаясь ответа, она быстро убежала.

Придя домой, я первым делом разрезал бечевку и вывалил содержимое папки на стол. Да, это были ноты, написанные от руки на пожелтевших от времени листах. Их было немного, и что меня поразило — это полное отсутствие заголовков с указанием названия пьесы, композитора и т. п. Вместо них какой-то любитель исчеркал поля листков рисунками. Тут была и очаровательная женская головка с крылышками Амура, и кувыркающиеся озорные мальчишки, и еще что-то.

Я протер свой новоприобретенный инструмент и, выбрав листок с наиболее простенькой мелодией, стал пытаться ее наигрывать.

Оказалось, что уроки старого учителя, несмотря на давность, не пропали даром: через несколько минут у меня стала получаться хотя и убогая, но все же мелодия. Я прилагал усилия, стараясь играть лучше и, может быть, добился бы значительных успехов, если бы меня не отвлек шум в коридоре: там поднялась какая-то беготня, сыпались гулкие удары по полу… Я распахнул дверь — странная картина представилась моим глазам. По всему коридору у каждой печки, которыми отапливались номера, лежали аккуратные охапки дров, а между ними с железной кочергой в руках бегала тетя Даша и била направо и налево крыс, которые во множестве шныряли по всем сторонам. Хотя тетя Даша действовала кочергой очень проворно, но большею частью промахивалась. Впрочем, при моем появлении отвратительные твари быстро разбежались по только им известным щелям. Тетя Даша прекратила преследование и смахнула со лба крупные капли пота:

— Вот идолы! Откуда взялись — тьма тьмущая! Вроде их и не было раньше…

Я вернулся к столу и хотел, было, доиграть начатую мелодию и тут только обратил внимание, что на полях листка нарисована крыса. Это поразило меня как громом: не было ли тут какой-то связи между наигрываемой мною мелодией и появлением полчищ крыс в коридоре?.. Перед моими глазами запрыгали строки, не раз встречавшиеся в современных журналах!

1661 год. Жители небольшого приморского городка Тэдворта страдали от сильно расплодившихся крыс. Никому не известный человек предложил отцам города избавить их от прожорливых тварей за довольно крупную по тем временам сумму. Отцы согласились. Неизвестный, играя на барабане, прошел по всем улочкам, и отовсюду к нему стекались крысы в несметном количестве. И он повел их на берег моря, откуда они сами попрыгали в воду и погибли. Но отцам города показалось, что барабанщик слишком легко справился со своей задачей, и когда тот явился за получением условленной платы, то отказали. И тогда незнакомец снова прошел по улицам, и на его барабанный бой отовсюду сбежались малые дети, которых он повел на берег и утопил таким же образом, как и крыс. Вопли и плач огласили город, и в память об этом страшном событии горожане установили ежегодный день траура. Зловещая фигура тэдвортского барабанщика стала достоянием мировой литературы. Я кое-что слышал о матрикашакти — силе звука, речи и музыки индийских йогов высоких степеней. И разве Британская Энциклопедия, скупая как скряга на признание чего-либо неукладывающегося в рамки официальной науки, не была вынуждена поместить статью о двигателе американца Киили, источником энергии для которого служил звук?

Все это вихрем пронеслось у меня в голове. Подумав, я пришел к заключению, что эффект мелодии надо проверить. Но как? Снова наигрывать ее рискованно: можно вызвать новое появление противных зверьков и, по всей вероятности, ужас тети Даши — она может выбежать на улицу, позовет на помощь… Сбежится народ, начнут доискиваться… В результате — чего доброго! — могут изъять у меня опасный инструмент, который в моих глазах вдруг стал приобретать огромную ценность…

Нет, надо попробовать какую-нибудь другую мелодию. Но как узнать заранее, что за каждой из них кроется? Не зная, еще вызовешь такую чертовщину, что и ног не унесешь…

Я снова бросился к листкам и стал тщательно рассматривать поля: теперь-то я догадался, что это символы, и старался выбрать более невинную по своим последствиям мелодию. Мой выбор остановился не целой гирлянде кувыркающихся мальчишек.

— Невинные детишки — что тут может быть вредного? — подумал я и взялся за флейту.

На этот раз мелодия оказалась посложнее, и, чтобы освоить ее, времени понадобилось больше: но когда я наконец заиграл ее уже по-настоящему, за окном засвистело и зашипело: сильный буран бесновался на улице, и сбиваемые с ног пешеходы, наклонив голову и нагнувшись вперед, пробивались через упругий воздух к своим домам. И белые столбы крутящегося снега возникали и рассыпались, и было в них что-то от озорных кувыркающихся мальчишек. Вот какие они оказались мои невинные детишки — то!.. Я замер в странном оцепенении, которое я тогда не смог бы объяснить. Теперь-то понимаю, что это была минута счастья — счастья от сознания, что держу в руках ключи от власти над стихиями… Над какими точно, я еще не знал. Но факт был налицо — я вызвал бурю. И опять вспыхнули в памяти рассказы бывалых людей о том, что в среднеазиатских пустынях в знойные безветренные дни погонщики караванов начинают посвистывать и этим свистом вызывают освежающий ветерок.

Вскоре буран стих. За окном снова появились пешеходы. Из уличного громкоговорителя, укрепленного на телеграфном столбе, полилась музыка. Потом диктор долго говорил об увеличении продуктов животноводства, о социалистическом соревновании и т. п. темах современности, а я все еще продолжал сидеть в странном оцепенении, держа в руках волшебную флейту и раздумывая о том, что я с нею буду делать и как дальше пойдет моя жизнь, в которую, как порыв сильного ветра, внезапно распахнувший дверь, ворвалась странная неожиданность.

2

Много я передумал по дороге, возвращаясь в большой город, где жил. Вместе с радостью, которую я испытывал по поводу своего чудесного приобретения, во мне росло тревожное ощущение огромного чувства ответственности. Ведь там, на Урале, где я вызвал буран, он мог сбить с дороги одинокого шофера, заставить его блуждать и, может быть, послужить причиной его гибели. Буран мог затолкать в сугроб вышедшего покататься на санках малыша так, что тот больше не найдет дороги домой… А по неумолимому закону причин и следствий — священному закону Кармы2, который действует независимо от государственных законов, ответственность за их гибель всею тяжестью легла бы на мои плечи, и рано или поздно, «на земле или под землей», как сказал великий мыслитель Будда, я должен был бы заплатить за это моею собственной жизнью… Э-э, та власть, которая по странной случайности попала в мои руки, была обоюдоострой, и хорошо, что я это знал. Делать опыты, не зная, насколько они затронут чужие жизни, нельзя. Но трудно было удержаться, очень трудно. Временами меня точно жгло — так сильно тянуло прикоснуться к царству неизведанного, где начинается волшебство нездешнего… И один раз я не выдержал…