Мария Корелли - История детской души
Как было это странно, очень, очень странно — думал Лионель — но всего изумительнее, что простой человек, сын плотника, мог заставить уверовать в Себя, как в Бога, и что вера в Него стоит незыблемая все эти тысячу восемьсот лет! Что же сделал Он? Ничего — кроме добра. Чему учил Он? Только самоотвержению и любви.
Все воспитатели Лионеля, которые, каждый по-своему, воспитывали его детский ум, сходились в том, что признавали в Иисусе Назарянине высокий образ мудрости, чистоты и доброты. Обо всех самых великих философах, мыслителях, ученых — даже о Сократе и о Платоне, найдется что сказать — в порицание и обличение. О Христе — сказать нечего… подобного Ему никогда никого не было.
Лионель вздохнул — и глаза его с любовью остановились на высоких белых лилиях — эти чистые чаши благоухания, каждая на невысоком, зеленом стебле своем, точно приносили безмолвную жертву Создателю их красоты… «Посмотрите на лилии полевые, как они растут: не трудятся, не прядут; но Я говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…»
Лионель ближе прижал к себе маленькую спящую Жасмину… в эту минуту душа его так просила любви и мира… Солнце светило прямо на обоих детей золотистым ровным светом, и казалось, что золотистые его лучи суть проводники любви Христовой к малым и беспомощным, что они без слов вещают слово святое: «Пустите детей приходить ко Мне, и не возбраняйте им; ибо таковых есть царствие Божие.»
Мальчик глубоко задумался, и его стало немного клонить ко сну, когда входная дверь тихо претворилась, и в церковь вошел Рубен Дейль; с ним был другой человек помоложе, и направился прямо к хорам, где помещался орган. Рубен, сняв благоговейно шляпу, — искал глазами свою девочку. Лионель, увидев его, знаком дал ему понять, что Жасмина уснула — и он, любуясь милой картиной, на цыпочках подошел к тому месту, где дети сидели обнявшись, — «точно две милые пташки», думал он про себя, и бедный, бледный мальчик на этот раз казался почти радостным.
В эту самую минуту волна звуков заколебала воздух… под умелыми пальцами органиста гармония все росла и развивалась, и сложная мелодия Баховской фуги выступала с особенной красотою под аккомпанемент стройных аккордов глубокодонного органа. Лионель вздрогнул — Жасмина проснулась. Потирая глаза своими пухленькими кулачками, она зевнула, прищурилась и, завидев отца, улыбнулась сияющей улыбкой.
— «Мы были малютки в лесу,» мило поясняла она — «и мы ждали, чтобы малиновки прилетели прикрыть нас, но, видно, они не могли листочки пронести сквозь эти закрытые окна!»
— «Да, было бы трудно,» добродушно улыбаясь, сказал Рубен — «однако, маленькая проказница, сойди ка с кафедры, время обедать, надо идти домой.»
Жасмина вскочила и быстро сбежала с лесенки — Лионель следовал за нею.
— «Пойдем с нами,» ласково сказала она — «папа, разве он не идет? Он такой милый мальчик?»
— «Ежели он придет, мы, конечно, будем ему рады,» ответил Рубен, «но он маленький барин, у него есть свой отец, своя мать, которые теперь, быть может, ждут его.»
Лионель стоял молча, опустив голову: они шли домой, этот добродушный пономарь со своею милой девочкой… Каким одиноким он снова себя почувствовал — каким холодом повеяло на него… а чудные звуки все лились с вышины и будили в нем странный, дотоле ему неведомые чувства. Ему хотелось остаться одному в церкви, стараться понять, что таили в себе эти звуки, что без слов говорили… не казалось-ли, что слышится пение ангелов — но ангелов, ведь, нет! не казалось-ли, что отверзаются врата Царствия Небесного — но Царствия Небесного — нет!.. В этих дивных звуках не слышался-ли голос Самого Бога — но он знал, что Бога нет… Он тяжело вздохнул… две крупные слезы скатились у него из глаз, капая на его шерстяную курточку. В одну минуту ручки Жасмины обняли его.
— «Ах, милый, милый, не плачь!» шептала она ему нежно на ухо — » не плачь — мы вместе пойдем к папе, он с тобою будет такой добрый, a после обеда я тебе покажу мою дорогую старую лошадку!»
Невольно Лионель улыбнулся, но губы его еще нервно дрожали. Бедный ребенок! он едва ли сам понимал причину своего волнения — отчего его сердце болезненно сжалось и вдруг хлынули слезы, отчего ему показалось, что страшно жить в этом холодном безжалостном мире — но все же Жасмине — он был благодарен… Рубен Дейль внимательно всматривался в него.
— «Хочешь ли в самом деле прийти к нам и отобедать с нами?» спросил он, «мы люди простые, все у нас бедно и не затейливо, но если брезгать не будешь, милости просим!»
— «Я очень благодарен вам, мне очень хочется к вам. Видите-ли, сегодня я совсем один — мой бывший воспитатель уехал сегодня утром — а воспитатель, который должен заменить его, приедет только вечером — в настоящее время мне делать нечего: уроков у меня пока нет — и совершенно все равно, здесь ли я, или дома. Я сам себе сделал праздник сегодня, "тут он посмотрел прямо в глаза Рубену Дейлю, — «и я хочу, чтобы вы знали, м-р Дейль, что я это сделал без ведома и без позволения моего отца. Я так усталь от книг! Так мне хотелось на свежий воздух!.. Конечно, после того, что вы сейчас узнали, вы, быть может, уже не захотите принять меня у себя — тогда я проведу свой день в лесу, или же один посижу в церкви. Мне бы хотелось подольше побыть в церкви…»
— «Уже устал от книг! "участливо сказал добрый Рубен. «Ты еще так молод, что, по моему, книги от тебя не уйдут! Чем ходить тебе одному в лес, лучше пойдем-ка со мной и Жасминной — только смотри, отцу скажи, где и у кого ты был — это непременное условие!»
— «Конечно, я ему скажу», твердо ответил Лионель. «Я всегда ему все говорю, как бы он ни был недоволен. Как-то выходит, что он всегда на меня сердится, что бы я ни делал — но это оттого, что он мне добра желает. — Он человек хороший и ничего дурного в своей жизни не сделал».
— «Ну, в таком случае он единственный в своем роде!» сухо заметил Рубен — «пойдем, маленький барин, я покажу тебе нашу церковь, никто не знает ее лучше меня.»
Шли они в благоговейном молчании, только Рубен в полголоса пояснял то, что требовало пояснения, когда он останавливал внимание Лионеля на разных достопримечательностях древнего храма.
— «Что же, нравится тебе наша церковь, маленький барин»? спросил он, когда они окончили обход свой.
— « Очень нравится», ответил мальчик — «но больше всего нравится мне музыка — послушайте — что это теперь?» и он поднял вверх свое бледное, взволнованное личико.
— «Это гимн, который мы всегда поем на благодарственных богослужениях: Господи, в святых Твоих селениях услышь наши голоса!» ответил Рубен, «это дивное песнопение — и голос и сердце участвуют в нем, когда поется оно! Однако, мне, милые, давно пора домой, обедать.»
Они вышли из церкви. Теперь в полуденный час, солнышко сильнее грело, цветы сильнее пахли и пчелки в томном воздухе неустанно жужжали. Пройдя кладбище, они перешли через большую проезжую дорогу и стали подниматься по узкой улице, по обеим сторонам которой стояли оригинальные, старинные домики, как-то странно наклонившись друг на друга. Один из этих домиков стоял не много поодаль, посреди маленького садика, переполненного кустами жасмина: тут Рубен остановился и постучал в дверь. Дверь тотчас отперла женщина средних лет, в огромном белом переднике. Она с величайшим удивлением смотрела на Лионеля. — «Тетя Кэт, тетя Кэт!» заговорила Жасмина с волнением — «видишь, вот, это маленький барин, и такой он милый, такой хорошенький, и все утро мы играли в малютки в лесу и в Троянскую войну, теперь он будет обедать с нами, а потом я ему покажу свою старую лошадку!»
Тетя Кэт, при всем желании, ничего не поняла из рассказа своей маленькой племянницы и вопросительно взглянула на Рубена.
— «Это маленький м-р Велискурт», сказал пономарь, «сын того м-ра Велискурта, который нанял большой дом. Он устал от своих уроков, и придумал устроить себе сегодня праздник — вот теперь надо ему с нами пообедать, a затем он еще успеет и поиграть с Жасминной».
Тетя Кэт приветливо улыбнулась и даже присела перед молодым м-ром Велискуртом.
— «Войдите, сэр, милости просим», говорила она, «садитесь, будьте как дома! Обед готов, ждать нечего. Только надо дать Рубену время умыть руки, да благословить трапезу, — а ты, Жасмина, сними шляпку и сиди смирно, милочка!»
Жасмина тотчас сдернула с своей головки большую, белую шляпу, и сдернула так поспешно, что чуть было не оторвала длинный локон, который запутался в завязках! Лионель даже вскрикнул при виде злополучного локона, и старательно помог ему выпутаться из завязки, которая причиняла ему такую боль! Без шляпы Жасмина оказалась еще прелестнее! Лионель сел к столу возле нее. Стол был накрыт чистою скатертью, приборы были поставлены — дожидались только Рубена, который, умыв руки, поспешно вернулся. Тетя Кэт поставила на стол дымящуюся миску с супом, Рубен, наклонив голову, благоговейно произнес: «Господи, сподоби нас возблагодарить Тебя за то, что мы не получим от Тебя! "Милый голосок Жасмины проговорил: «Аминь», и все сели за стол. Кушанье было самое простое, но свежее и здоровое. Тетя Кэт была отличная хозяйка и славилась по всей деревне своим уменьем приготовлять грушевую водичку. Она налила стакан этого питья и, приседая, подала Лионелю, прося его отведать. Лионель с наслаждением выпил весь стакан и подумал, что едва ли мог быть лучше нектар, которым услаждались боги на Олимпе! Он, к великому своему удивлению, почувствовал, что у него — аппетит! Все, что бы ни подавалось за бедной трапезой Рубена Дейля, казалось ему так особенно вкусно! Когда обед кончился, все встали, и Рубен снова, наклонив голову, произнес: «Господи! сподоби нас благодарить Тебя за то, что мы ныне получили от Тебя» — и девочка снова благоговейно ответила: «Аминь». Затем Рубен, прежде нежели вернуться к начатой им работе, сел выкурить трубку, а Жасмина, не успев даже снять с себя фартучек, который ей надели, пока она обедала, схватила Лионеля за руку и потащила его на задний двор, по которому важно прогуливалось несколько петухов, окружённых целою кучею смиренных кур.
