Эрнст Гофман - Известие о дальнейших судьбах собаки Берганца

Я. И ты, по сути дела, мало что при этом потерял, ибо наивысшую вершину этого художественного фиглярства ты, благодаря веселому Профессору, уже испытал, все дальнейшее оказалось бы блеклым, ведь всякое твое участие, естественно, пресекалось бы.

Берганца. На другой день повсюду только и разговору было, что о двойном сфинксе, и ходил по рукам сонет, который я еще хорошо помню, — вероятно, его тоже сочинил Профессор.

Сонет

Что в пышных юбках на полу лежит,Простерты руки и недвижен взгляд?Мудрей Эдипа будет во сто крат.Кому сей злой загадки смысл открыт.

Гляди, напротив черный сфинкс сидит.Безмолвен и суров, глаза горят,И кукле той недоброе сулят:Ничтожное в ничто он превратит.

Они встают! То были пес и дама,Что разыграли пантомиму эту.Поэзия их вознесла из хлама.

Ужель могла б фантазия поэтаСвязать в искусстве крепче пса и даму?Тот пес — Паяц. Она — Арлекинетта.

Я. Браво, Берганца! Этот сонет, как насмешливое стихотворение на случай, не так уж плох, и ты прочитал его с достоинством и надлежащим тоном. Вообще в самой форме сонета для меня кроется совершенно особая, я бы сказал, музыкальная привлекательность.

Берганца. Какою сонет несомненно обладает для всякого не совсем тугого уха и будет обладать вечно.

Я. И все-таки форма, размер стихотворения всегда кажется мне чем-то второстепенным, чему в последнее время стали придавать уж слишком большое значение.

Берганца. Благодарение усилиям ваших новейших, порой весьма замечательных поэтов, что возвратили вполне заслуженные права метрическому искусству, коим с любовью и тщанием занимались великие старые мастера Юга. Форма, размер стихотворения — это подобающая краска, какой художник покрывает одежды своих фигур, это тональность, в какой композитор пишет свою пьесу. Разве оба они не выбирают краску и тональность по здравом размышлении, со всей мыслимой тщательностью, как того требуют серьезность, достоинство, привлекательность, нежность, легкость, внутренняя соразмерность представляемых лиц или пьесы? И разве не будет значительная часть предполагаемого воздействия зависеть от их верного выбора? Вызывающе окрашенная одежда часто выделяет посредственное лицо, так же как необычная тональность — обычную мысль, и потому часто получается, что даже стихи, которым недостает глубоко проникающей мысли и которые плавают на поверхности, благодаря прелести формы, благодаря изящному плетению рифм словно в приятной истоме пленяют дух сладостной игрой, — и так, совершенно отвлекаясь от того, что ум напрасно пытался бы там искать, излучают таинственное очарование, коему не в силах противиться ни одна чуткая душа.

Я. Однако злоупотребления, которые ныне творят педанты формы…

Берганца. Эти так называемые злоупотребления скоро утратят какое бы то ни было значение, и я полагаю, что при берущем теперь верх строгом соблюдении метрики проявит себя и более глубокая серьезность, которая с наступлением рокового времени распространилась на все ветви искусства и литературы. Тогда, когда каждый так называемый поэт для каждой своей песенки сам создавал себе какой-нибудь неровный, хромающий размер, когда единственную южную форму, какую якобы еще знали, ottave rime[14], глупейшим образом искажали и портили, — тогда художники не желали больше учиться рисовать, а композиторы — изучать контрапункт. Короче, возникло презрение к какой бы то ни было школе, которое неизбежно привело бы во всех искусствах к созданию плачевнейших уродств. Даже у средних поэтов опыты во всевозможных формах приводят к известной упорядоченности, а она всегда более полезна, нежели прозаическая распущенность какого-нибудь пустомели. Так что я стою на своем: это хорошо и отрадно, что люди прилагают поистине большое старание в работе над формой, над размером.

Я. Твои рассуждения, дорогой Берганца, пожалуй, слишком смелы, но, в сущности, я не могу не признать твоей правоты. Никогда в жизни не подумал бы, что мои воззрения будут сообразовываться с убеждениями разумной собаки.

Берганца. В кружке моей дамы бывал один молодой человек, которого они величали: поэт! Всей душой примыкая к новейшей школе, он весь ушел в свои сонеты, канцоны и т. п. Особой глубины ума у него не замечалось, между тем его стихи, написанные в южных формах, обладали некоторой благозвучностью и приятностью выражения, что ласкало душу и слух знатока. По натуре он был очень влюбчив, какими бывают обычно поэты и чего от них чуть ли не требуют, и пылко, с благоговением издали почитал Цецилию, как святую. Так же как Поэт, Музыкант, бывший, кстати, значительно старше, старался ухаживать за ней в духе истинной галантности, и между обоими часто возникало комическое соперничество, когда они старались перещеголять друг друга в тысяче мелких любезностей и знаков внимания. Цецилия заметно отличала их обоих, людей высокообразованных, лишь ради нее терпевших все музыкальные, декламаторские и мимические ужимки мадам и лишь ради нее посещавших этот кружок, от всех остальных молодых щеголей и повес, роившихся вокруг нее, и вознаграждала их за совершенно бескорыстную галантность детски непосредственной искренностью, которая еще усиливала восторг, с каким они в душе относились к Цецилии. Какое-нибудь приветливое слово, ласковый взгляд, брошенный одному из них, нередко возбуждал в другом комическую ревность, и было очень забавно, когда они, как трубадуры былых времен, состязались в песнях и мелодиях, воспевавших прелесть и очарование Цецилии.

Я. Привлекательная картина! Такие невинные, нежные отношения с девушкой чистой души могут пойти художнику только на пользу, а конфликт Поэта с Музыкантом наверняка вызвал к жизни хорошие произведения.

Берганца. Разве ты не замечал, дорогой мой друг, что все люди, обладающие сухой, бесплодной душой и лишь присваивающие поэтическое чувство, полагают самих себя и все, что с ними произошло и происходит еще, чем-то совершенно особенным и чудесным?

Я. Конечно, ибо чудесным они объявляют все, что творится в стенах их улиточного домика. Раз уж таким просвещенным умам ничто обыденное встретиться не может, то чувства их остаются закрытыми и для божественных чудес природы.

Берганца. Вот и мадам имела глупость считать все, что с нею ни случится, в высшей степени удивительным и зловещим. Даже дети ее родились при необычных обстоятельствах и духовных соотношениях, и она достаточно ясно давала понять, как странные контрасты и враждебные стихии соединились в душах ее детей в некую особую смесь. Кроме Цецилии, у нее было еще трое старших сыновей, коих природа отчеканила заурядными и тупыми, как мелкую разменную монету, и еще одна, младшая, дочь, которая не выказывала в своих суждениях ни ума, ни души. Так что Цецилия была единственной, кого природа одарила не только глубоким пониманием искусства, но и гениальной творческой способностью. Будь у нее, однако, не столь детски непосредственный нрав, церемонное обращение матери с нею, постоянные заявления, что она рождена артисткой, каких еще не бывало, могли бы вскружить ей голову и свести с пути истинного, на который не так-то легко вернуться, во всяком случае женщине.

Я. Как, Берганца, ты тоже веришь в неисправимость женщин?

Берганца. Всей душой! Всех взбалмошных, заучившихся и духовно косных женщин, по крайней мере после двадцати пяти лет, надо неуклонно отправлять в ospitale degli incurabili[15], больше с ними ничего не поделаешь. Пора цветения у баб — это, собственно, и есть их настоящая жизнь, когда они с удвоенной силой чувствуют в себе неослабевающий порыв жадно запечатлеть в душе все явления этой жизни. Юность обводит все фигуры как бы пылающим пурпуром, и они сверкают пред упоенным радостью взором, словно преображенные, — вечная многоцветная весна даже терновник украшает благоухающими цветами. Ни какой-то особенной красоты не надобно, ни редкостного ума, — нет, лишь этой поры цветения, лишь чего-то такого — в наружности ли, в тоне ли голоса или в чем-то ином, что лишь мимолетно может привлечь к себе внимание, довольно, дабы повсюду снискать этой девушке поклонение даже умных мужчин, так что она выступает среди старших по возрасту особ своего пола с победным видом, как царица бала. Однако после злосчастного поворотного пункта сверкающие краски блекнут, и с наступлением некоторой холодности, которая во всяком наслаждении убивает все духовно лакомое, пропадает и прежняя подвижность духа. Ни одна женщина не в силах изменить устремления, какие были у нее в то золотое время, что только и кажется ей жизнью, и если тогда она впала в заблуждения ума или вкуса, то унесет их с собой в могилу, пусть бы тон, мода эпохи и заставляли бы с усилием от них отречься.