Марсель Эме - Вуивра
— Ну-ка давай повторим, — произнёс наконец Арсен. — Восемью семь?
— Пятьдесят шесть.
— Восемью девять.
— Семьдесят один. Нет, семьдесят два. У меня на языке вертелось.
Белетта, почти не ходившая в школу, отвечала не так, как требует учитель, а будто она просто беседует, и Арсен с некоторым сожалением вспомнил, как школьники нараспев отвечали в классе. Задав ещё несколько вопросов, он остался доволен её ответами:
— Ты, наверное, помнишь, что я тебе обещал? Если ты будешь хорошо знать таблицу умножения, я привезу тебе что-нибудь с ярмарки в Доле. Что бы ты хотела?
Белетта задумалась. Опасаясь попросить слишком мало, она положилась на его выбор. Когда они возвращались обратно, он стал рассказывать ей о Юре, чтобы она имела хотя бы самое общее представление о крае, где родилась. Белетта сделала вид, что ей очень интересно, хотя про себя думала, что и этот вечер прошёл впустую. Сегодня он тоже явно не собирался говорить ей про любовь. Когда они входили во двор, Белетта спросила Арсена, верит ли он в тварь Фарамину. Он с невозмутимой убеждённостью ответил, что нет, не верит. Однако, немного подумав, добавил как бы для самого себя:
— Хотя почему же? Может быть, она и существует.
Белетта спала в расположенном за ригой помещении, которое называли комнатой для инструментов, там лежали новый и старый инвентарь: лопаты, мотыги, пилы, грабли, садовые ножи, бороны, а также корнерезка и давно уже сломавшаяся веялка. Расположенная с северной стороны и не имевшая в качестве отверстия для света ничего, кроме круглого слухового окна, комната была сырой и холодной. Туда поставили ещё бочку вина а также мешки с картошкой и свёклой. Привыкшая у родителей к условиям ещё менее пригодным для жизни, Белетта не страдала ни от отсутствия комфорта, ни от запаха вина и плесени, но в этом глухом помещении её всегда пугало одиночество. Расставшись с Арсеном, она легла в постель, но через час, который показался ей четырьмя часами, сна у неё всё ещё не было ни в одном глазу. Белетте чудилось, что Фарамина проскользнула вслед за ней в комнату, она слышала, как та шевелится, пыхтит, посмеивается, пришёптывает. Когда девочка поворачивалась на другой бок, шелест набитого кукурузными листьями матраса пугал её так, что от страха начинали стучать зубы. В конце концов она встала, подошла к двери, где находился выключатель, и зажгла свет, но, понимая, что как только он погаснет, Фарамина опять возникнет из мрака, она решилась пойти и разбудить Юрбена.
Старик спал в глубине конюшни, за деревянной перегородкой, доходившей до середины стены. Он жил там уже тридцать лет, не имея никакой другой мебели, кроме кровати, стула и полки из белого дерева, куда он клал чистое бельё и ещё кое-какие свои вещи. Подумав, что в доме вспыхнул пожар, он, не задавая вопросов, оделся и пошёл следом за Белеттой к ней в комнату. Поскольку у него не было времени надеть свою фуражку с откидным клапаном, девочка впервые увидела Юрбена без головного убора, и его лицо в обрамлении седых волос показалось ей таким старым и таким суровым, что она, смешавшись, побоялась поделиться с ним своими страхами.
— Я вас потревожила, — извинилась она, — но мне кажется, что у меня бегают крысы.
Старик закрыл дверь и, не говоря ни слова, стал методично осматривать комнату. Белетта опять улеглась в постель и следила за его поисками без малейших угрызений совести. После тщательного обследования, продлившегося минут пятнадцать, а то и больше, старик глухим, словно исходившим из-под земли голосом, тем более непривычным, что говорил он очень редко, заявил:
— Крыс тут нет. Можешь спокойно спать.
Он был уже у двери и поднял руку, чтобы выключить свет.
— Юрбен, — прошептала Белетта, — мне страшно.
Он посмотрел на неё и повернул выключатель. В темноте она слышала, как он подошёл к кровати и сел на стул.
— Я тут, — сказал он. — Спи.
Высунув руку из-под одеяла, она наощупь потянулась к нему. Старик взял руку девочки и держал её в своей ладони до тех пор, пока Белетта не заснула.
6
— Отец, я хочу признаться, что согрешил с исчадием ада.
Кюре за своим окошечком недовольно зашевелился и закашлял. Он чувствовал, что его ждёт неприятное дело. Этот Арсен Мюзелье не был плохим христианином, скорее наоборот, хотя и ходил на мессы не очень регулярно. В общем, если поразмыслить, он был хорошим христианином, или, точнее, хорошим католиком. Однако для того чтобы почувствовать потребность исповедаться всего через два месяца после Пасхи, нужно иметь на душе и в самом деле что-то серьёзное. Девушка забеременела или скандал в какой-нибудь семье.
— А я-то считал тебя серьёзным парнем. Кто-нибудь отсюда?
— Не совсем. Откуда она, этого я не знаю. Говорю же вам, исчадие ада.
— Ты только не пытайся всё свалить на неё. Исчадие ада — это очень удобно.
Арсен начал подозревать, что в глазах его исповедника выражение «исчадие ада» выглядело чем-то, относящимся к области чистой риторики.
— Не знаю, как бы вам это объяснить. Когда я говорю «исчадие ада», то имею в виду вовсе не какую-нибудь шлюху, вроде той же самой Робиде, что спит с Реквиемом, и не шельму, которой нужен мужчина и которая умеет его себе заполучить. Нет, я вам говорю о женщине, сотворённой бесом, у которой нет ни отца, ни матери, ни семьи, ни дома. Понимаете, о женщине, для которой ни деньги, ни смерть не имеют значения. По-другому просто не могу вам объяснить.
— Что ты мне тут басни рассказываешь?
— Я знаю, что это может показаться смешным, и всё-таки это правда.
— Но у этой девицы, у неё есть имя?
— Конечно же, у неё есть имя.
Арсен замолчал, раздосадованный. Ему бы не хотелось называть имя Вуивры.
— Арсен, — проворчал кюре, — поостерегись. Знаешь, что ты сейчас делаешь? Это называется умолчанием на исповеди.
— Да я только и хочу, что сказать вам всё. Девица, о которой я говорю, это Вуивра.
— Вуивра! Скажи-ка, Арсен, ты пришёл сюда, чтобы посмеяться надо мной?
— Вот ещё! Теперь оказывается, что я ещё и смеюсь над вами!
— Но ты же не будешь говорить…
— Что ж, как раз буду. Я сказал вам, а теперь повторяю: каюсь, что согрешил с Вуиврой.
Кюре в тени своего углубления пожал плечами. Он не принадлежал к числу тех отказавшихся от буквы догмы светских священников, которые считают истины церкви простыми символами или введением в духовную жизнь и видят в католическом ритуале лишь проявление нравственной дисциплины. Он даже не знал, что подобные сомнительные служители религии вообще существуют. Он твёрдо верил в Святую Троицу, в Пресвятую Деву, в рай, в святых, равно как и в дьявола с его адом. Однако в существование различных воплощений дьявола в реальной жизни кюре не верил. Приобретённый за сорок лет пребывания в сане священника опыт не оставлял ему на этот счёт никаких сомнений, и когда Аделина Бурделок приходила к нему и сообщала, что рогатый чёрт напал на неё на чердаке, он верил ей не больше чем её служанке, утверждавшей, что святой Франциск-Ксаверий приходил к ней на кухню, рассказывал всякие ужасы и делал ей возмутительные предложения. Когда однажды ему выпал случай поговорить об этом с монсеньёром де ла Жай, епископом Сен-Клода, прелат согласился с ним, что во всех этих случаях речь шла о мифомании или же о галлюцинаторных видениях, но добавил, что всё-таки не следует относиться к этим исповедям легкомысленно, поскольку дьявол непременно участвует в подобных фантазиях, равно как и во всех дурных мыслях.
— Ну ладно, — сказал кюре. — Давай рассказывай, как это всё у тебя случилось. Когда ты увидел её в первый раз?
— Вчера утром. И вчера же всё и произошло. А сегодня в полдень мы с ней повторили.
— Ты расскажи с самого начала.
Арсен обстоятельно рассказал свою историю, внимательно следя за тем, чтобы ничего не преувеличивать. Кюре страдал оттого, что ему приходится смотреть на этого крепкого и обычно здорового духом парня, как на помешанного. Когда рассказ был закончен, он попытался вписать это приключение в скромные рамки обыкновенных человеческих понятий. Ведь не было никаких подтверждений того, что это существо было действительно Вуиврой, да их и не могло быть, потому что она жила лишь в воображении жителей Юры. К сожалению, некоторые девицы до такой степени теряют стыд, что купаются в пруду нагишом, но за подобным поведением всё же не следует усматривать непременно руку беса, а что касается рубина, то нет ничего проще, как водрузить себе на голову кабошон. «А змеи?» — возразил Арсен. Настоящая волна из змей, покатившаяся на похитителя. Битва. Свист Вуивры, прекративший натиск змей. Он ничего не сочинял. Трупы наверняка остались на месте. Легко сходить и посмотреть.
— Предположим… — сказал кюре.
— Нет, никакого «предположим».
— Дай мне договорить. Однажды на ярмарке в Лонгви, я тебе говорю про ярмарку в Лонгви двадцать лет назад, а то и больше, когда слава о ней доходила до гор и туда собирались и стар, и млад. Так вот, помню, я сам видел там человека, в котором бесовского было не больше чем в тебе или во мне и который показывал полдюжины змей, делавших всё, что он только захочет, исключительно по одному его свисту. Ты вот молодой, а когда повидаешь свет, как я, то многие вещи уже и не удивляют.
