Эптон Синклер - Джимми Хиггинс
А на следующее утро на заводе — новое потрясающее событие. Уже целых четыре года Джимми работал у старого Гренича и все это время занимался одним и тем же: стоял в огромном цеху среди хаоса бегущих ремней и вертящихся колес, среди грохота, визга, рева, жужжанья, совершенно парализовавших одно из пяти чувств, а передним автоматически двигался лоток с продолговатыми стальными брусочками. Джимми брал в каждую руку по брусочку и всовывал их сразу в два отверстия в станке: станок втягивал их, закруглял с одного конца, стачивал немного с другого, делал нарезку, и в лоток выпадал готовый болт. Поскольку Джимми приходилось следить за машиной и подливать масло в масленки, то он был отнесен к разряду полуквалифицированных рабочих и получал девятнадцать с половиной центов в час. Не так давно один эксперт, изучив эту операцию, вычислил, что при такой оплате труда час обойдется на одну восьмую цента дешевле, если работа будет производиться вручную, а не машиной. Поэтому в течение четырех лет Джимми простаивал на своем месте от семи утра до двенадцати, а затем с половины первого до шести и каждую субботу вечером приносил домой двенадцать долларов двадцать девять центов. Вы, наверное, думаете, что огромный машиностроительный завод мог бы платить для круглого счета двенадцать долларов тридцать центов? Тогда вы просто не понимаете, что такое массовое производство!
И вот совершенно неожиданно, без всякого предупреждения, пришел конец размеренной и привычной жизни Джимми. Он был, как всегда, на своем посту, когда раздался свисток, но станок не двигался. Пришел мастер ирландец и кратко объявил, что станки вообще больше не будут работать — во всяком случае не будут работать на этом месте. Нужно убрать их и поставить другие, а потому берись за гаечные ключи, молотки и ломы, чтобы разрушить старый, привычный мир и создать новый!
Так прошла неделя. Каждый вечер, возвращаясь домой, Джимми видел, как сносится чей-нибудь дом, как в облаках пыли рушатся крыши и бригады рабочих наваливают на огромные грузовики строительный мусор. Потом рабочим дали ацетиленовые фонари, и они работали даже по ночам; жили они в палатках на пустырях за чертой города и спали на брезентовых койках в две смены, так что в холодную постель ложиться не приходилось! И Джимми Хиггинс понял страшную истину: несмотря на всю агитацию социалистов, война и вправду явилась в Лисвилл!
Г лава IV ДЖИММИ ХИГГИНС НАПАДАЕТ НА ЗОЛОТУЮ ЖИЛУ
I
Джимми не сразу уразумел, для чего предназначались новые машины, которые он помогал устанавливать. Ведь никто не обязан был ему это объяснять: он представлял собою просто пару здоровых рук и крепкую спину; а иметь голову на плечах ему было вовсе не обязательно. Ну, а что касается души или совести, то никто и не думал, что таковые вообще существуют. В Лисвилл приехали представители русских фирм с семнадцатью миллионами долларов, которые ссудили им парижские банкиры,— вот почему по ночам сносились целые кварталы и росло огромное стальное сооружение; а на том месте, где в течение четырех лет Джимми возился с болтами, собирались выпускать станки для массового производства снарядных стаканов.
Когда Джимми окончательно уяснил себе, что происходит, он оказался лицом к лицу с тяжелой моральной проблемой: имеет ли он право, будучи социалистом-интернационалистом, заниматься изготовлением снарядов для убийства своих германских товарищей? Или станков, предназначенных для производства снарядов? Неужели он примет взятку от старого Гренича, долю, причитающуюся рабочему с кровавой добычи,— лишние четыре цента в час, с перспективой получать еще четыре, когда работа пойдет полным ходом? И Джимми должен был на что-то решиться как раз в то время, когда у него заболел ребенок и он ломал себе голову над тем, как выкроить из своего жалкого заработка деньги на доктора.
Легко было рассуждать товарищу Шнейдеру. Полный, здоровый пивовар поднялся с места на заседании организации и с горьким презрением заговорил о тех социалистах, которые все еще состоят на жаловании у этого исчадия ада — старого Гренича. Шнейдер потребовал, чтобы на машиностроительном заводе «Эмпайр» началась забастовка и притом сегодня же. Но тут товарищ Мейбл Смит — ее родной брат был бухгалтером на заводе выступила против. Шнейдеру хорошо говорить, но что, если бы кто-нибудь потребовал, чтобы забастовали рабочие пивоваренного завода и отказались варить пиво для рабочих с военных заводов?
— Да это же просто увертка,— возмутился Шнейдер.
Но Мейбл Смит заявила, что нет, ничего подобного,— это пример, иллюстрирующий положение рабочих: они не властны над своей судьбой, и вопрос об использовании продуктов их труда решается без их ведома. Рабочий может сказать себе, что не желает иметь ничего общего с военным производством, и отправиться в деревню, но и там ему придется выращивать хлеб, который опять-таки пошлют армиям! Такова уж круговая порука капиталистов, и трудящийся нигде не может найти работу, которая так или иначе не помогала бы убивать его товарищей-рабочих в других странах.
Джимми начал исподволь подготавливать Лиззи к тому, чтобы переехать в поселок при заводе Хабберда. В одной конторе, обосновавшейся в пустующем магазине на центральной улице, он увидел объявление: машиностроительная компания Хабберда пыталась сманить рабочих у старика Гренича и предлагала тридцать два цента в час за полуквалифицированный труд! Джимми навел справки, и оказалось, что компания расширяет завод, собираясь заняться выпуском моторов. Для какой цели, неизвестно, но рабочие поговаривали, что двигатели предназначаются для катеров, которые будут топить подводные лодки. И Джимми решил, что товарищ Мейбл Смит права: он с таким же успехом может остаться на прежнем месте. Он будет зарабатывать как можно больше и свое новоприобретенное благополучие использует на то, чтобы как следует задать жару наживающимся на войне капиталистам. Впервые за всю свою жизнь он будет избавлен от вечных забот о деньгах, он сможет получить работу где угодно и на хороших условиях, и потому ему решительно все равно, на каком счету он будет у хозяина. Он будет объяснять своим товарищам, что такое война, или, точнее, что такое капиталистическая война; впрочем, она, быть может, еще превратится в совсем другую войну, которая придется капиталистам не по вкусу!
II
Удивительные, невероятные вещи творились в Лисвилле. Даже Джимми, несмотря на всю его ненависть к существующей системе, был потрясен происходящим. Тысячи и тысячи людей стекались в тихий провинциальный городок — люди разных племен и верований, старики и юноши, белые, негры и даже китайцы! Горячка была такая, как в Сан-Франциско в 1849 году: деньги, которые парижские банкиры ссудили русскому правительству и которые русское правительство в свою очередь уплатило старому Греничу, разливались золотым потоком по городу. Спекулянты взвинтили цены на землю, домовладельцы повысили квартирную плату, хозяева гостиниц брали вдвое дороже, и, несмотря на это, номера были до того переполнены, что постояльцы ночевали даже на бильярдных столах! Тому Каллахану, владельцу «буфетерии», пришлось нанять двух подручных и сделать пристройку, а кухню перенести на задний двор.
По ночам приезжие толпами шатались по улицам. Кино-дворец Липокого был постоянно набит битком, обувной магазин «Бон марше» еженедельно объявлял новую распродажу, а двери пивных по нескольку часов кряду хлопали не переставая. И, разумеется, там, где собралось так много мужчин, появились и женщины — целый рой женщин, столь же разноплеменных, как и мужчины. В Лисвилле было десятка два церквей, и до сих пор он заботливо оберегал свою репутацию благопристойного города; но теперь все нравственные преграды рухнули: плотины городской полиции не могли устоять против притока населения, а быть может, и золота, лившегося через Россию из Парижа. Как бы там ни было, на центральной улице города приходилось видеть такие зрелища, что кто угодно мог проникнуться к войне крайним недоверием. Никогда еще не представлялось столь удобного случая для социалистической пропаганды! Эти люди, вырванные с насиженных мест, свободные от религиозных убеждений, от каких бы то ни было старых привычек, собранные со всех концов света в одну беспорядочную толпу, жили как им заблагорассудится и были готовы на все что угодно! Некогда они принимали на веру все, чем пичкали их издатели газет, политики, проповедники; но тогда они занимались обычными, скучными, благопристойными делами и вели тихую, скромную жизнь, лишенную каких бы то ни было приключений. А теперь они изготовляли оружие. Что там ни говорите, а существует известное психическое состояние, связанное с изготовлением оружия. Предприниматель может иметь вид благочестивого человека и рассуждать о законности и порядке, пока его рабочие пропалывают грядки, кроют кровли или чинят дороги; но что может он им сказать, если он занимается производством снарядов — снарядов, которыми будут крошить живых людей?
