Владимир Сорокин - Норма
— Может, унесет от греха подальше…
Ворона покосилась на лежащие рядом белый и темно-коричневый куски, быстро подошла, схватила белый и полетела прочь.
Леха накрыл ладонью звонок.
— Кто? — осторожно спросили за дверью.
— Клав, открой, — Леха оперся о косяки, но руки съехали вниз, он ткнулся головой в дверь и закачался, сохраняя равновесие.
— Нажрался гад… первый час уже… не открою… господи…
Клавин голос удалился.
— Да чо, чо ты, Клав, — Леха взялся за ручку — Эт я… ну Лешка… чо ты.
За дверью не отзывались. Леха откачнулся, хлопнул по звонку:
— Клав! Ну хватит. Чо ты. Клав. Чо ты… открой…
Дверь молчала.
— Открой, кому сказал! — Леха стукнул кулаком под номер, — открывай! Слышишь?
— Слышишь? Клавк!
— Открой! Слышишь!
— Слышь! Клавка!
— Открой! Клавка!
— Слышь! Клав!
— Клав! Клав! Клав!
Его голос гулко разносился по подъезду.
Клава не отзывалась.
Леха долго, с перерывами звонил.
Потом замолотил по двери:
— Открой, сука! Открой! Открывай, блядь хуева!!
— Я тебе говорю! Открой!
— Открой! Клавка! Не дури!
— Открой! Открывай, ёп твою!
— Клавка! Открой! Слышь!
— Открой! Убью сука!!
Он отошел, чтобы разбежаться, но ноги, наткнувшись на ступеньки, подломились. Леха плюхнулся на ступеньку:
— Ой, бля…
Соседняя дверь приотворилась, в щели мелькнуло лицо и скрылось.
Леха встал, шатаясь подбрел к двери и пнул ее ногой:
— Открой, говорю!
— Открой, Клава!
— Открой, говорю!
— Слышь! Открой!
Он пинал дверь, еле сохраняя равновесие. Потом сел на коврик:
— Открой… слышишь… ну Клав…
— Слышишь… слышишь…
— Клав… открой…
— Клав… ну что ты…
— Клав… Клавка…
— Клав… открой… открой… открывай, сука!!!
Поднялся, пачкая руки о беленый косяк, отошел и кинулся на дверь:
— Убью, бля! Убью, сука! Открываааай!!!
Клава открыла часа через полтора. Леха спал, скорчившись перед дверью. Клава втащила его в темный коридор, закрыла дверь и, подхватив под мышки, поволокла в комнату.
— Господи… опять нажрался… господи… Он, как же… господи… сволочь… сил моих нет…
Стянула с него грязные ботинки, отнесла в коридор. Вернулась, вывалила Леху из пальто. Зазвенела посыпавшаяся мелочь. Клава обшарила пальто, вытащила несколько скомканных бумажек, во внутреннем кармане нащупала мягкое, упакованное в хрустящий целлофан:
— О, господи… норма… господи…
Она положила норму на стол. Деньги убрала в шкаф под стопку белья.
Леха пробормотал что-то, заворочался.
Клава сняла с него заляпанные грязью брюки, пиджак, рубашку. Втянула на кровать, перевернула на спину, накрыла одеялом. Подошла к сопящему на кушетке Вовке, поправила выбившуюся простынь. Зевнула, сняла халат и легла рядом с мужем.
Леха проснулся в шестом часу, встал, шатаясь, добрел до туалета. Неряшливо помочившись, открыл кран, припал к струе обсохшими губами. Долго пил. Потом сунул под струю голову, фыркнул и, роняя капли, пошел обратно. Сел на кровать. Потряс головой.
Клава приподнялась:
— Лешь… ты? Слышь, там норма-то… ведь не съел вчера…
— Норма?
— Ага. В кармане была. В пальте. На столе там.
— Чева?
— Норма! Норма! Чево! — зашипела жена, — норму не съел ведь!
— Как не съел?
— Так! Вон на столе лежит! Леха встал, нащупал на столе пакетик:
— Ёп твою… а как же… чего ж я не съел-то…
— Нажрался вот и не съел. Жуй, давай, да ложись! В семь вставать.
Леша отупело вертел в руках пакетик. Горящий за окном фонарь дробился на складках целлофана.
Леха сел на кровать, разорвал пакетик, стал жевать норму.
— С кем выжирали-то? — просила Клана, — С Федькой, штоль? А?
— Не твое дело… — худые скулы Лехи вяло двигались.
— Конечно, не мое. А брюки твои засранные чистить, да ботинки, да ждать не случилось ли чего…
— Ладно. Заткнись. Спи.
— Сам заткнись. Алкоголик…
Клава отвернулась к стенке.
Леха дожевал норму, посмотрел на испачканные руки. Встал, прошлепал на кухню. Пососал из дульки заварного чайника, вытер руки о трусы. Подошел к окну, посмотрел на спящие дома. Почесал грудь.
В доме напротив на шестом этапе вспыхнуло окно, рядом — другое.
Леха смахнул со лба водяные капли. Понюхал руки.
Снова вытер их о трусы и пошел досыпать.
— И главное, не принюхивайся. Жуй и глотай быстро, — Федор Иванович протянул Коле ложку. Коля взял ее, придвинул тарелку с нормой, покосился на Веру Сергеевну:
— Мам… ты только лучше займись чем-нибудь, не надо смотреть так…
Вера Сергеевна встала из-за стола, улыбнулась и пошла в комнату.
Коля склонился над нормой.
Федор Иванович положил руку ему на плечо:
— Давай, давай, Коль. Смелее, главное. Я когда первый раз ел, вообще в два глотка ее, — раз, два. И все. А у нас в то время разве такие были?! Это ж масло по сравнению с нашими. Давай!
Коля отделил ложкой податливый кусочек, поднес ко рту и откинулся, выдохнул в сторону:
— Ооооо… ну и запах…
— Да не нюхай ты, чудак-человек! Глотай побыстрей. У нее вкус необычный такой, глотай, как лекарство!
Коля брезгливо разглядывал наполненную ложку:
— Черт возьми, ну почему обязательно есть?
— Колька! Ты что?! А ну ешь давай!
Коля зажмурился, открыл рот и быстро сунул в него ложку.
— Вот! И глотай!
Коля лихорадочно проглотил, скривился, пошлепал губами:
— Гадость какая…
— Колька! А ну замолчи! Ешь давай!
Коля проглотил новую порцию:
— Странный вкус какой-то…
— Не странный, а нормальный. Жуй!
Коля отделил другой кусочек, снял губами с ложки, прожевал:
— Странно, а… когда ешь запаха не чувствуешь…
— Так я к тебе о чем толкую, голова! — засмеялся Федор Иванович, — Потом привыкнешь, вообще замечать перестанешь.
Коля стал орудовать ложкой посмелее.
Вера Сергеевна заглянула из комнаты, вышла и улыбаясь, встала у косяка:
— Ну как?
Коля ответно улыбнулся ей:
— Вот, мам съел.
— Молодец.
Коля доел норму, бросил ложку в тарелку и шлепнул ладонями об стол:
— Годидзе!
— Третья группа продолжает рисовать, вторая встает и идет на горшочки! — Людмила Львовна подошла к низеньким столикам, за которыми сидели дети, хлопнула в ладоши. — Раз, два! Ну-ка все дружно отложили карандаши и встали! Раз, два!
Дети стали нехотя вставать.
— Ну-ка быстро! Маша, я кому говорю! Успеете еще порисовать. Андрей! Это что такое! Встали, пошли за мной! Не бежать! Идти шагом.
Девятнадцать пестро одетых девочек и мальчиков двинулись за Людмилой Львовной.
Вышли в коридор, стали подниматься по лестнице на второй этаж. Людмила Львовна поднималась первой:
— Не обгонять друг друга. Идти спокойно. Шуметь не надо.
Ее голос громко звучал в лестничном пролете.
Топоча ножками, дети поднимались наверх.
На втором этаже, обогнув оставленные малярами стремянки, прошли свежевыкрашенным коридором. Возле двери с забрызганной краской табличкой «ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН!» Людмила Львовна остановилась:
— Разобраться по парам. Не шуметь! Постников! Сколько раз можно говорить! Отстань от нее!
Дверь отворилась, вышла нянечка, вытирая руки тряпкой.
— Ну, как? — повернулась к ней Людмила Львовна.
— Готово, — улыбнулась нянечка.
— Проходите, не толпитесь. И по порядку на горшочки.
Дети стали входить в комнату. Она была не очень большой с двумя зашторенными окнами. Вдоль стены на узком деревянном помосте стояли двадцать белых пронумерованных горшков.
— Это какая, вторая? — спросила нянечка, пропуская детей и протянутой рукой касаясь их головок.
— Вторая, — Людмила Львовна вошла и встала напротив помоста. — Садимся спокойно, не мешаем друг другу. Андрей! Сколько раз тебя одергивать?
Дети, спустив штаны, расселись по горшочкам.
— А что, не все? — нянечка махнула тряпкой на пустующий горшок.
— Шацкого нет.
Людмила Львовна прислонилась к стене.
Нянечка отжала тряпку над ведром и положила на подоконник.
— Штанишки на коленках. Ниже не спускаем. Не толкаем соседей! Света? Кто не покакает, тот рисовать не пойдет!
— А я не хочу.
— И я, Людмил Львовн.
— Посидите, посидите. Захочется. Не толкаемся, кому говорю? Кто покакал, тот встает.
Дети смолкли. Некоторые начали кряхтеть.
Через несколько минут трое поднялись, подтянули штаны и сошли с помоста. Потом встал а девочка, придерживая юбку зубами, натянула трусики.
— Кто покакал, тот не шумит и спускается в зал. Не шумит и не задерживается, Рубцова!
Девочка скрылась за дверью. Встали еще несколько детей.
— Так, Алексеев не покакал, он садится снова, — Людмила Львовна подошла и усадила улыбающегося Алексеева. — Пашенко Наташа, ты еще не хочешь посидеть? Ну, что это за крошка, куда это годится?
