Джон Пристли - Другое Место. Рассказы

— Вы теперь воспринимайте меня как постороннего слушателя, хорошо? Просто расскажите, о чем вы думали и что чувствовали — например, про Гарольда.

— Да-да, про Гарольда. Ну, он ведь один из них. Ни сердца, ни чувств, ни желаний. Я пытался с ним сойтись поближе, ради жены, хотя и она никогда не была с ним особенно близка. У нас дома, после ужина, я заводил с ним всякие разговоры, а иногда приглашал его прогуляться. Нельзя сказать, что он вел себя недружелюбно — это уже было бы неким качеством. Пока я говорил, он меня слушал, до определенного момента. Если я задавал вопрос, он что-то отвечал. Выражался при этом своеобразно, словно цитировал передовую статью из газеты, не позволяющей себе неосторожных высказываний. Был он весь какой-то вялый, серый. Ни плохой, ни хороший. А кроме того, примерно через полчаса после начала беседы с ним было трудно говорить о чем бы то ни было, даже о моих делах. Я просто не знал, что сказать. Между нами возникал вакуум. У него такая манера, — я с ней не раз сталкивался в жизни, — когда ты говоришь, а собеседник никак на это не реагирует, лишь пристально смотрит на тебя, словно ждет, когда же ты, наконец, сморозишь глупость. Правда, мне тогда казалось: это в нем от того, что он уже занял определенную должность… Когда я познакомился с ним, он был одним из помощников секретаря в городском Совете. А сейчас он сам стал секретарем, это довольно высокий пост, город у нас не маленький. Что ж, на таком посту человеку приходится проявлять большую осторожность, чем, скажем, мне. Он не может себе ничего особенного позволить, ему надо слишком со многими ладить, не задевать их. Про Гарольда с самого начала было ясно: он жаждал сделать карьеру, это вроде должно было сделать его более человечным, но почему-то этого не случилось. Нет, у него были свои амбиции, но, опять-таки, не обычные, свойственные людям амбиции, в которых есть какой-то огонек, какая-то доля сумасбродства — а у него они строились лишь на холодном расчете, желании просто подняться по служебной лестнице… Понимаете, о чем я? Ох, совсем забыл: вопросов не задавать… Ну вот, таким он был тогда — да он и сейчас такой. Я в нем еще кое-что приметил. Даже жена вынуждена была со мной согласиться. Он у нас, так сказать, «демпфер»: все вокруг себя глушит… Позовешь его поразвлечься, а он и сам не станет веселиться, и так все устроит, что и вам тоже не захочется. Я, например, люблю музыкальные представления, поэтому хорошее шоу могу смотреть несколько раз, но однажды я взял с собой Гарольда; неважно, что именно в тот день ставили, но мне тут же все опостылело… Он не будет открыто что-то критиковать или высмеивать, ему достаточно просто находиться рядом с вами, — и все краски, вся радость тут же улетучиваются. Сидишь и думаешь: на кой черт убил целый вечер, да еще деньги потратил на такую ерунду? То же самое на футболе или на крикетном матче: вам там тоже станет зверски скучно. А пригласить его на вечеринку вообще убийственно: да, он вежлив, предупредителен, поможет, если его попросить, но веселья не будет. Словно он попрыскал каким-то дьявольским составом, и все вдруг заскучали, почувствовали усталость… Или мы с женой взяли его однажды с собой в отпуск, когда собрались в путешествие по Франции и Италии. Хуже мы ни разу не отдыхали. Он все испортил. На что ни глянет, все тут же кажется меньше, тусклее и серее, чем мы ожидали. Неважно, Шартр это, долина Луары, Прованс, итальянская Ривьера, Флоренция, Сиена — все, все было погублено, все окутала мрачная серая пелена, причем мы с женой оба никак не могли взять в толк, на кой черт мы вообще устроили эту поездку, торчали бы где-нибудь в Торки или в Борнмуте. Далее: пока я еще не поумнел, я пытался обсуждать с ним всякие идеи, например, как улучшить свой бизнес, однако не успевал я рассказать ему о своем проекте, как все мое воодушевление улетучивалось… Мне начинало казаться — или это он так на меня действовал, — что я иду на совершенно неоправданный риск, что куда лучше работать по-старому. Я, наверное, вообще закрыл бы дело, если бы мне в одночасье не хватило ума просто перестать беседовать с Гарольдом о моем бизнесе. А если он вдруг спрашивал меня, есть ли у меня новые идеи, я просто говорил: нет, мол, никаких идей, и все тут. Ну, так было еще задолго до того, как я узнал про Серых. Про Гарольда-то я все время думал: он ведь и жил и работал неподалеку от нас. Когда он занял пост секретаря Совета, меня стало больше интересовать, что делается в городе: хотелось знать, повлияет ли Гарольд на местные власти. Я тогда едва не сделался сыщиком. И что же? Был у нас, например, энергичный, довольно молодой заведующий отделом образования, и вдруг он ушел, а на его место назначили какого-то скучного, нерешительного типа. Вдруг узнаю: это дело рук Гарольда. Потом, был еще один, живой, остроумный парень, он заведовал зрелищными мероприятиями и, право же, немало сделал, чтобы всех расшевелить, чтобы жизнь стала веселее — но Гарольд и от него избавился. Он да приятель его, казначей, который тоже из них, из Серых — им на пару удалось свести на нет все, что делало жизнь в нашем городе интереснее, как-то оживляло ее. И, разумеется, всегда уважительная причина — экономические проблемы. Но я заметил, что Гарольд с казначеем вечно пользовались этим предлогом, то есть экономикой, только с одной целью — уничтожить все, что можно назвать «антисеростью», и ни разу пальцем не шевельнули, чтобы сэкономить средства на другом: на официальных, помпезных, вызывающих смертельную скуку мероприятиях… Вы, может, сами замечали: на такое у нас денег не жалеют, причем неважно, местный это уровень или общегосударственный, поэтому все, что мне не нравится в нашем городке, творится и по всей стране… М-да, насколько я могу судить, доктор, в других странах ведь то же самое…

Доктор Смит выдержал паузу, а потом довольно резко сказал:

— Продолжайте, мистер Пэтсон. Если понадобится, я сам задам вопрос или прерву вас.

— Ну, я именно это и имел в виду, — произнес мистер Пэтсон, — когда говорил сегодня про экономику и политику, про перемены в обществе, что их просто используют в иных интересах. Я ведь все время чувствовал: за этим что-то стоит. Если б мы, люди, делали все для себя, в этом не было бы смысла. Суть в том, что не мы для себя, в собственных интересах, что-то делаем, а нами манипулируют. Возьмем, например, коммунизм. Серые в тех странах почти довели свое дело до конца, так что там им уже беспокоиться не о чем. Ах, нам здесь не нравится коммунизм? Прекрасно! Мы хотим с ним бороться. И что же? Под этим флагом здесь, у нас, все больше и больше Серые забирают власть в свои руки. Для них это лишь удобный предлог, чтобы повсюду внедриться. Так что они в любом случае выигрывают, а мы, нормальные люди, проигрываем. Мы уже вон как далеко продвинулись в том направлении, куда вообще не собирались. К пчелам, муравьям, термитам. Потому что нас к этому подталкивают. Боже мой, доктор, разве вы этого не чувствуете?

— Нет, не чувствую, но дело не во мне. Пожалуйста, не обобщайте. Что там дальше про вашего шурина, Гарольда? Когда вы решили, что он один из Серых?

— Как только я стал всерьез размышлять над тем, что говорил Фэрбрайт, — отвечал мистер Пэтсон. — До тех пор я не мог понять, что же движет Гарольдом, а ведь, бог свидетель, столько раз пытался. А тут сразу увидел, что он — Серый. Он, конечно, не от рождения такой, у них, видимо, все иначе устроено. Я думаю, еще в молодости они изъяли истинную душу или сущность Гарольда Созерса, и в него незаметно вселился Серый. Такое, наверное, сейчас творится повсюду, потому что Серых развелось видимо-невидимо. Они, конечно, друг друга узнают, тащат наверх, потому что так им легче справляться с нами, нормальными людьми. Они точно знают, чего хотят. Они получают и отдают приказы. Нам противостоит огромная, невидимая, прекрасно обученная армия. И мы сможем выстоять, только если выведем их на чистую воду и объявим им войну.

— Но как это сделать, — спросил его доктор Смит с легкой улыбкой, — если они умеют маскироваться?

— Я об этом много думал, — серьезно проговорил мистер Пэтсон, — и все не так безнадежно. При определенной сноровке их можно распознать. Вот Гарольд, например. Или наш городской казначей. Он, я уверен, тоже из Серых. Потом, как я уже сказал, еще есть около дюжины таких, насчет кого я готов биться об заклад, что это — Серые. Я понимаю, доктор, что вас беспокоит… Наверное, что они заняли все выборные посты, да? Нет, совсем не обязательно, хотя семь-восемь из них действительно на высоких должностях… теперь понятно, почему… они при власти… Еще двоих называют перспективными политическими деятелями… причем они не из одной партии, о, нет! Один из них банкир из Сити, я с ним знаком — ну, точно Серый! Я, кстати, не смог бы их распознать, если бы не провел столько времени в обществе Гарольда и не думал о нем так много. У них всех особый взгляд: обесцвечивающий, принижающий. У всех одинаковые, вялые манеры. Вот погодите, увидите их всех вместе, на конференции, например…