Михаил Булгаков - Том 7. Последние дни
Появляется Мокеев, приемная дочь Минина Мария, она тоже с нетерпением ждет гонцов из Москвы, потому что один из них — Илья Пахомов, ее жених. Мокеев рассказывает Минину и Марии о том, что произошло в Москве, о том, что он побывал в Троице и привез грамоту, которая весь народ зовет на подвиг во имя спасения отчизны. «Дай грамоту сюда, она дороже злата! — восклицает Минин. — Гонец, ты послужи еще! Я дам тебе коня, и ты без отдыха скачи сейчас, скачи сейчас к Пожарскому в деревню и привези его сюда к полудню завтра… Скажи, что ждем его на дело государства!»
Пожарский участвовал в битве, ранен; «он изувеченный лежит!» — кричит Мокеев, но Минин уговаривает Мокеева: «Шепни, чтобы не мешкал! Скажи, что грамота пришла, пришел наш час! Скажи, зову его на подвиг — царство спасать!»
На Лобном месте, у Собора в Нижнем Новогороде — воеводы, старосты, стряпчие, слепцы, «народ», «женщины в народе», Минин, Пожарский, «женский хор», «мужской хор»… Здесь, на Лобном месте происходит борение различных страстей, но, поддержанные народом, побеждают Минин и Пожарский, «полякам смерть», «освободим отечество или погибнем», «никто чтоб смерти не боялся», «а будет так, тогда врагу настанет последний… судный час». «Судный час» — эту фразу произносят «все».
Действительно, эти сцены сделаны просто превосходно, здесь сольные партии Минина и Пожарского, Марии, Биркина органично сочетаются с хоровыми, народными, в которых выражены настроения разных социальных групп.
Не знаю музыки Б. В. Асафьева, но читаю либретто, и как живые встают передо мной Минин и Пожарский, Мария, Гермоген, польский ротмистр Зборовский, гетман литовский Ходкевич, поляки, казаки, русский люд, поднявшийся за свое освобождение… Кострома, куда сходились русские рати, подкрепленные татарами: «за строем татар идет строй мордовский» — дает ремарку Булгаков при описании народных массовых сцен. «За мордовским строем опять русский строй и с ним едет Пожарский» — вот еще одна ремарка Булгакова, который хотел тем самым подчеркнуть, что восстание действительно было всенародным, охватившим все народы, входившие в тогдашнюю Россию. Русские, татары, мордва…
Б. Асафьев, закончив первоначальный вариант оперы в октябре 1936 года, конечно, продолжал работать, отделывая и совершенствуя партитуру. И как внимательный исследователь хоровой песни, споткнулся как раз на этом месте, которое я только что привел: мордовский строй исполняет хоровую песню, в которой славят князя Дмитрия… Асафьев просмотрел чуть ли не все книги, в которых авторы касаются Смутного времени, и ни в одной из них не обнаружил сведений об участии мордвы в освободительном движении. Он прочитал книгу Н. П. Чичагова о жизни князя Пожарского и гражданина Минина, «Очерки по истории Смуты…» С. Ф. Платонова, очерки о мордве П. И. Мельникова-Печерского, просмотрел «занятную книжечку» И. Беляева о составе армий и ополчений до Романовых, но нигде не нашел об участии мордвы в ополчении Минина и Пожарского. А хоровая песня получилась… Что делать?
В конце ноября 1936 года дирекция Большого театра командировала дирижера Мелик-Пашаева и Булгакова в Ленинград для прослушивания музыки Асафьева. Впервые за четыре года совместной жизни Михаил Афанасьевич Булгаков покинул Елену Сергеевну на несколько дней.
29 ноября Елена Сергеевна записывает в дневнике: «Послала М. А. телеграмму. Ночью, в два часа, он позвонил по телефону. Сказал, что музыка хороша, есть места очень сильные. Что поездка неприятная, погода отвратительная, город в этот раз не нравится.
Клавир перешлет Асафьев через несколько дней, он печатается в Ленинграде» (Дневник, с. 126).
«Без него дома пусто», — записывает Елена Сергеевна, а 1 декабря утром она встречала его на вокзале. — «Приехал. Ленинград произвел на него удручающее впечатление… Единственный светлый момент — слушание „Минина“. Асафьев — прекрасный пианист — играет очень сильно, выразительно. И хотя он был совсем простужен и отчаянно хрипел — все же пел, и все же понравилось М. А.» (там же).
12 декабря 1936 года Асафьев писал Булгакову: «Приезд Ваш и Мелика вспоминаю с радостью. Это было единственно яркое происшествие за последние месяцы в моем существовании: все остальное стерлось. При свидании нашем я, волнуясь, ощутил, что я и человек, и художник, и артист, а не просто какая-то бездонная лохань знаний и соображений к услугам многих, не замечающих во мне измученного небрежением человека. Я был глубоко тронут чуткостью Вас обоих…»
Все шло нормально, 20 декабря привезли клавир из Ленинграда, надо было кое-что изменить в тексте, и Михаил Афанасьевич побывал у Мелик-Пашаева, чтобы выправить экземпляр. 24 декабря Булгаковы были у Мелик-Пашаева, сыгравшего им «Минина». «Очень хорошо — вече в Нижнем и польская картина», — отметила Елена Сергеевна в дневнике.
Но потом началась обычная кутерьма, как только прослушивать стали власть имущие.
27 декабря состоялось прослушивание и обсуждение «Минина» в Большом театре. Елена Сергеевна оставила ценное свидетельство: «Пианист Большого театра Васильев играл „Минина“. Слушали: Керженцев, Самосуд, Боярский, Ангаров, Мутных, Городецкий, М. А. и Мелик.
После — высказывания, носившие самый сумбурный характер.
Ангаров: А оперы нет!
Городецкий: Музыка никуда не годится!
Керженцев: Почему герой участвует только в начале и в конце? Почему его нет в середине оперы?
Каждый давал свой собственный рецепт оперы, причем все рецепты резко отличались друг от друга.
М. А. пришел оттуда в три часа ночи в очень благодушном настроении, все время повторял:
— Нет, знаешь, они мне все очень понравились…
— А что же теперь будет?
— По чести говорю, не знаю. По-видимому, не пойдет.
28 декабря. Звонил Мелик, говорит мне:
— Воображаю, что вы бы наговорили, если бы были на этом обсуждении!
29 декабря. В „Советском искусстве“ заметка, что „Минин“ принят к постановке в этом сезоне.
Позвольте?!» (Дневник, с. 127–128).
В эти дни Булгаков начал писать «Записки покойника», достал заветную тетрадку, начатую еще в 1929 году, перечитал написанное и стал заново писать свой театральный роман.
Роман о дьяволе Булгаков закончил в Загорянске, летом во время отдыха. Глава «Последний полет» датирована 6 июля 1936 года. Здесь Булгаков попытался завершить судьбы полюбившихся ему героев, но и этот конец не удовлетворял его:
«Амазонка повернула голову в сторону мастера, она резала воздух хлыстом, ликовала, хохотала, манила, сквозь вой полета мастер услышал ее крик:
— За мной! Там счастье!
Очевидно, она поняла что-то ранее мастера, тот подскакал к Воланду ближе и крикнул:
— Куда ты влечешь меня, о великий Сатана?
Голос Воланда был тяжел, как гром, когда он стал отвечать.
— Ты награжден. Благодари, благодари бродившего по песку Ешуа, которого ты сочинил, но о нем более никогда не вспоминай. Тебя заметили, и ты получишь то, что заслужил. Ты будешь жить и саду, и всякое утро, выходя на террасу, будешь видеть, как гуще дикий виноград оплетает твой дом, как цепляясь ползет по стене…»
Булгаков, перечитывая эти строчки, резко подчеркнул слова: «Ты награжден. Благодари, благодари бродившего по песку Ешуа».
Нет, и этот конец романа не мог удовлетворить Булгакова, слишком идиллический конец он предопределил мастеру и Маргарите, мало кто поверит такому концу.
И Булгаков вновь отложил работу над романом о дьяволе до лучших времен. Много еще было неясностей в творческом замысле, требовались раздумья и раздумья. А главное — возникали сомнения в нужности его. Стоит ли вообще тратить время на роман, заранее обреченный на то, чтобы лежать в письменном столе… К тому же неотложные дела переполняли его жаждущую успеха художническую душу.
Это издание стало возможным благодаря Светлане Викторовне Кузьминой и Вадиму Павлиновичу Низову, руководителям АКБ «Общий», благодаря генеральному директору ПКП «Регитон» Вячеславу Евграфовичу Грузинову, благодаря председателю Совета «Промстройбанка» Владимиру Ивановичу Шимко (увы, покойному, о безвременной кончине которого узнал с великой скорбью) и председателю Правления «Промстробанка» Якову Николаевичу Дубенецкому, благодаря генеральному директору фирмы «МЕТКАБ» Ларисе Григорьевне Воронко, благодаря заместителю генерального директора фирмы «ЭЛЕКТРОСЕРВИС» Алексею Васильевичу Воронко, благодаря генеральному директору фирмы «ИММ» Михаилу Владимировичу Баринову, оказавшим материальную помощь издательству «Голос», отважно взявшемуся за это уникальное издание.
Виктор ПЕТЕЛИН
Блаженство (Сон инженера Рейна).[1] Пьеса в четырех действиях
