Роберт Вальзер - Помощник. Якоб фон Гунтен. Миниатюры
Всего Вам доброго, г-жа Вайс. Я берегу в памяти Ваш милый, бесценный образ, в рамку его не заключить, но и забыть тоже нельзя.
Йозеф, улыбаясь, сложил листок и сунул в конверт. При воспоминании о г-же Вайс у него теплело на душе, почему — он и сам толком не знал. Вот и сейчас: написал письмо, а ведь — памятуя о впечатлении, какое он произвел на эту женщину своей персоной, — вряд ли уместно обращать к ней столь путаное и чуть ли не пылкое послание, да она и не ждет ничего подобного. Неужели это случайное знакомство так подействовало на него? Или он вообще любитель преподносить сюрпризы и пленять? Тем не менее, пробежав письмо критическим взглядом, Йозеф счел его вполне удачным и, поскольку все равно пора было идти на почту, отправился в путь.
Среди деревни перед самым его носом неожиданно вырос какой-то молодой человек, с ног до головы перемазанный сажей, и, весело улыбаясь, протянул ему руку. Йозеф разыграл удивление, так как впрямь не мог сообразить, где и когда в прошлой своей жизни встречал эту чумазую фигуру.
— Ты тоже здесь, Марти? — воскликнул парень, и только теперь Йозеф узнал его: это был один из товарищей по недавней военной службе.
Они поздоровались, но Йозеф, сославшись на якобы неотложные дела, тотчас же распрощался.
«Н-да, военная служба, — думал он, продолжая свой путь, — как она сваливает в одну кучу людей изо всех мыслимых сфер жизни, да еще норовит задеть у каждого одно и то же больное место! Будь ты хоть каких благородных кровей — все равно, если ты молод и мало-мальски здоров, придется тебе в один прекрасный день волей-неволей расстаться с прежним изысканным окружением и делать общее дело с первым встречным — тоже молодым — крестьянином, трубочистом, рабочим, приказчиком, а глядишь, и с лоботрясом. Общее дело… Да какое! Воздух в казарме для всех одинаков, он и для баронского отпрыска сойдет, ну а для ничтожного батрака лучше и быть не может. Различия в общественном положении и образовании неумолимо летят в громадную, по сей день не изученную бездну солдатской дружбы, которая царит над миром, ибо охватывает все и вся. Рука товарища всегда чиста, ей просто нельзя быть иной. Трудно — или так только кажется? — очень трудно порой стерпеть деспотию равенства, но как оно воспитывает, как учит! И братство бывает подозрительным и мелочным в малом, однако же способно быть и великим, и является таковым, ибо вбирает в себя суждения, чувства, силы и порывы каждого. Если государство сумеет направить помыслы юных в эту бездну, где целиком поместится земной шар, а уж отдельная страна тем паче, — значит, со всех сторон, на всех его рубежах поднимутся твердыни, живые, имеющие руки, ноги, головы, глаза, память и сердце, а потому неодолимые. Молодежи и впрямь никак нельзя без суровых испытаний…»
Тут Йозеф оборвал свои раздумья и даже засмеялся: что речи у него, что мысли — ни дать ни взять полководец! Скоро он опять был дома.
До службы в армии Йозеф работал на резиновой фабрике. И теперь, вспоминая досолдатские времена, мысленно видел длинное ветхое здание, черный щебень дорожки, тесную контору и строгое очкастое лицо начальника. Взяли его тогда, что называется, на время, за неимением лучшего. Словно Йозефово «я» было вроде как хвостиком, эфемерным придатком, на миг завязанным узелком. Он еще только поступал на должность, а перед глазами уже отчетливо возникла картина расставания с оной. Даже фабричный ученик во всем давал ему фору. Йозеф вынужден был поминутно советоваться с этим сопливым мальчишкой. Правда, самолюбие его от этого ни капельки не страдало. Он ведь уже многого навидался. И работал без интереса, поневоле сознаваясь себе, что растерял кой-какие весьма необходимые знания и навыки. Другие люди все на лету схватывают, а он над тем же самым буквально до седьмого пота бьется, пока усвоит. А что было делать?! Одно оставалось утешение — работка, слава богу, временная. Жил Йозеф на квартире, хозяйка которой — востроносая и тонкогубая старая дева — занимала странноватую светло-зеленую комнату. На этажерке — несколько книг, старых и новых. Барышня, похоже, была идеалисткой, но не пламенной, а скорее наоборот, холодной как ледышка. Для Йозефа не долго оставалось тайной, что она усердно вела любовную переписку, а корреспондентом ее, как выяснилось из пространного послания, ненароком забытого однажды на круглом столике, был переехавший в Граубюнден печатник или, может, чертежник — он теперь уже толком не помнил. Тогда он быстро прочел письмо, чувствуя, что большого греха в том нет. Впрочем, письмо вовсе и не заслуживало чтения украдкой, его спокойно можно было расклеить на городских афишных тумбах, так мало было в нем секретов и фраз, непонятных для постороннего. Оно было составлено в подражание книгам, какие читает весь мир, и содержало преимущественно заметки о путешествиях, графически четкие и выпуклые. Ведь мир так прекрасен, стояло там, главное — не ленись, обойди его пешком. Затем следовало описание неба, облаков, холмов, косуль, коров, бубенчиков и гор. И до чего же все это было важно! У себя, в крохотной задней комнатке, Йозеф только и делал, что читал. Едва он входил в эту клетушку, как в голове сразу начинали мельтешить обрывки прочитанного. В ту пору он читал один из огромных романов, которые можно мусолить месяцами. Питался он в пансионе для учеников технического и торгового училищ. Даже хоть как-то поддерживать с молодыми людьми беседу и то стоило ему большого труда, поэтому за столом он чаще всего молчал. О, какое он испытывал унижение! Ведь и здесь он был этакой полуоторванной пуговицей, пришивать которую себе дороже: сюртук-то недолго проносится. Да, Йозефово существование в точности напоминало сметанный на живую нитку сюртук с чужого плеча. Неподалеку от города располагался округлый, не слишком высокий холм, покрытый виноградниками и увенчанный шапкою леса. Вполне недурственное место для прогулок. Йозеф взял за правило проводить там воскресные утра и, отдыхая, всякий раз погружался в далекие, до боли прекрасные мечты. Внизу, на фабрике, обстояло отнюдь не так прекрасно, хотя весна уже вступила в свои права и принялась наряжать деревья и кусты маленькими душистыми чудесами. Как-то раз начальник основательно отчитал Йозефа, прямо в пух и прах разнес, даже обманщиком выругал, а за что? Опять за эту самую леность ума. Ведь по недомыслию можно нанести торговому предприятию серьезный ущерб. Если, к примеру, плохо считать или же — что самое ужасное — не считать вовсе. Йозефу было весьма трудно проверить начисление процентов, сделанное в английских фунтах. Ему попросту недоставало знаний. И вот, вместо того чтобы открыто признаться в этом — как же, стыдно! — он, не проверив по-настоящему счет, поставил под ним подтверждение. То есть приписал карандашом возле заключительного итога букву «М», бесспорно и неопровержимо констатируя тем самым правильность документа. В этот же день все вышло наружу: один недоверчивый вопрос принципала — и внезапно стало ясно, что проверка — чистой воды жульничество и что Йозефу совершенно не по силам произвести в уме подобные расчеты. Тут были как-никак английские фунты, а с ними Йозеф абсолютно не умел обращаться. Начальник был вне себя. Йозеф, мол, вполне заслуживает, чтобы его с позором выгнали. Если он чего-то не понимает, это еще не обман, а вот если врет, будто понимает, так это уже воровство, иначе не назовешь. И Йозеф должен бы от стыда сквозь землю провалиться. О-о! У него тогда со страху едва не сделался разрыв сердца. Будто черная, едкая волна захлестнула все его существование. Собственная душа — как он всегда полагал, не столь уж и дурная — тисками сдавила его. Он так дрожал, что цифры, вышедшие в тот миг из-под его пера, оказались впоследствии необычайно странными, кривобокими, огромными. Но минул час, и Йозеф опять был наверху блаженства. Он шел на почту, погода была чудесная, он шел себе и шел, и вдруг ему показалось, будто всё кругом целует его. Крохотные клейкие листочки как бы слетались к нему ласковым пестрым роем. Прохожие, совершенно обыкновенные люди, выглядели прямо-таки красавцами — ну хоть на шею им бросайся. Исполненный ликования, он заглядывал во все сады, смотрел в небесную вышину. Как чисты и прекрасны были свежие белые облака! А сочная, милая глазу синева! Недавний ужасный инцидент покуда не забылся, Йозеф сконфуженно прятал его в себе, но он уже превратился в нечто беззаботно-горестное, в нечто привычно-роковое. «Выходит, — все еще слегка дрожа, думал он, — чтобы я искренне возрадовался божьему миру, надо подстегивать меня унижениями?» Рабочий день окончился, и Йозеф не спеша направил свои стопы к небезызвестной сигарной лавочке. Содержала ее женщина, по-видимому сговорчивая, даже наверняка сговорчивая. Вечерами Йозеф привычно усаживался в лавке на стул, закуривал сигару и болтал с хозяйкой. Скоро он заметил, что нравится ей. «Раз эта женщина неравнодушна ко мне, то, появляясь здесь регулярно, я доставлю ей хоть маленькое, но удовольствие», — решил он да так и сделал. Хозяйка рассказывала ему о своем детстве и юности, а иногда вспоминала и кой-какие эпизоды из более поздних времен, и лиричные, и неприличные. Она была уже не первой молодости и довольно-таки аляповато накрашена, но глаза светились добротой, а рот… «как часто, наверное, его искажало страдание», — мысленно говорил Йозеф и неизменно держался с нею почтительно и вежливо, как будто такое поведение разумелось само собой. Лишь однажды он погладил ее по щеке и заметил, что ей это очень приятно, а в следующий миг она залилась краской, губы дрогнули, словно желая сказать: «Слишком поздно, мой друг!» Прежде она недолгое время работала официанткой, но какое это имело значение — ведь прошла всего неделя-другая, и придаток — то бишь Йозефа — отсекли, целиком и полностью. Невзирая на инцидент с английской валютой, патрон на прощанье вручил Йозефу денежную награду и пожелал ему удачи на военной службе. Теперь остается только сесть в поезд и двинуться в путь по околдованной весною земле, а что будет дальше, один бог ведает, ибо отныне ты — всего лишь безликое существо по имени солдат, которому выдано обмундирование, патронташ, штык, настоящая винтовка, кепи и тяжелые походные башмаки. Ты больше не принадлежишь себе, ты просто подневольный объект муштры. Спишь, ешь, выполняешь гимнастические упражнения, стреляешь, маршируешь и делаешь короткие передышки, опять-таки согласно предписаниям устава. Чувства и те находятся под неусыпным надзором. Первое время кости, кажется, готовы сломаться, но мало-помалу тело крепнет, коленные суставы становятся как стальные шарниры, голова освобождается от мыслей, плечи и руки привыкают к винтовке, неразлучной спутнице солдат и новобранцев. Во сне Йозефу слышатся слова команд и треск выстрелов. И так целых два месяца, это не вечность, но порой он с ужасом думает, что конца не будет.
