Мартин Нексе - Дитте - дитя человеческое
Какой такой сладкий грех? Дитте его и не знала. Она всегда только исполняла свой долг, только долг. И вот ее карают за это адскими муками, рвут ее внутренности раскаленными щипцами и все крепче прикручивают к ложу пыток, а когда она скрежещет зубами и воет, как дикий зверь, они смеются и говорят: еще, еще!.. Словно тысячи бесов принялись за нее… из глаз искры сыплются!.. И вдруг все прекратилось. Слышится монотонный голос Карла, сидящего в каморке около матери, он говорит о жизни здесь и жизни загробной. И Дитте радостно думает: как хорошо, что он живет у них, теперь матери есть с кем поговорить, есть человек, который понимает ее. И мать как будто все дальше и дальше отходит от них, держась за его руку… Но глаза ее словно видят что-то прекрасное, в них зажегся свет. Это Карл зажег его!..
И снова боли схватывают Дитте. Все рушится вокруг; Как жерновами размалывают ее обломки погибшего мира… она раздавлена…
— Ну, вот и младенец! — слышится чей-то голос.
Раздается плач ребенка, и Дитте тихо погружается в бездну.
Когда Дитте очнулась, ярко светило солнце, и она лежала в белой постели, на простынях с ажурной строчкой, в рубашке с плоеными оборочками вокруг ворота и на запястьях. Золотистые волосы распущены, одна из женщин только что пригладила их и еще стоит со щеткой в руках, говоря:
— А ведь у девчонки волосы-то красивые. Я и не знала, — их совсем не видно, когда они заплетены.
Фестоны наволочки окружают ореолом голову Дитте, а рядом с ней лежит живой сверточек… маленькое красненькое созданье. Она равнодушно глядит на него, но Карл стоит у кровати и плачет от радости, как дурак.
— Ты жива! — говорит он.
— Ну, конечно, жива, с какой стати ей помирать!
Бурей влетает Ларc Петер. Он бегал на постоялый двор упрашивать, чтобы они держали наготове запряженную лошадь. Дело шло ведь о жизни или смерти.
Он берет у Дитте младенца и поднимает его к свету, говоря растроганно:
— Что за чудесный человеческий росточек!.. Отдай-ка его мне!
Тут только уразумела Дитте, что у нее родился настоящий живой ребеночек, и она протянула руки к младенцу.
VII
ДА, ПОЧЕМУ ЖЕ ДЕВЧОНКА НЕ ВЫХОДИТ ЗАМУЖ?
Дитте, с ребенком на руках, постояла в дверях «богадельни», щурясь на свет и словно раздумывая, затем осмелилась переступить порог и направилась к домику старичков. Из всех хижин начали выглядывать женщины. А, вот она опять!.. Да, им в сущности все нипочем — таким вот, которые приживают незаконных ребят! Другая постаралась бы, по крайней мере, не лезть людям на глаза, пока не побывает в церкви и не очистится перед алтарем от своего греха и всякой скверны. Но живодерова семейка выше всего такого, как церковь и прочее!.. Может быть, Дитте не хочет, чтобы церковь благословила ее на брак? Право, так оно и есть, судя по тому, как упорствует девчонка!
Но ужасно любопытно все-таки поглядеть на эту молоденькую мать. Сколько люди ее помнили, вечно она таскала на руках чужих ребят, а теперь вот носится со своим, — сама еще полудитя. Словно нарочно поторопилась, когда ее братишки и сестренки подросли, обзавестись собственным, чтобы не отвыкнуть нянчить. А в общем вид у нее приятный! Пушистые пряди волос словно сами собою обвивают круглую головку, ловя солнечные лучи. Под чуть веснушчатого кожею, еще нежной в прозрачной от долгого лежания в постели, струится горячая кровь, готовая ежеминутно прихлынуть и розами расцвести на щеках. Нет, видно, девчонка не позволяла целовать себя без разбору, ей прямо к лицу ее раннее материнство!
А все-таки она какая-то чудачка… строит из себя невесть что! Прижить незаконного ребенка — невелика хитрость, но у ее ребенка, в виде редкого исключения, и отец оказался налицо, так на что же это похоже — не пойти с ним под венец? Или заразилась от дочки Расмуса Ольсена, Марты, что царапает своих любовников, как кошка! Мальчишке скоро два месяца, пора было бы и окрестить его. Другая на ее месте постаралась бы не оставлять лишних козырей в руках у лукавого! И как хорошо было бы справить сразу и свадьбу и крестины — двойной праздник, так сказать! Но тут и не суйся лучше со своими советами! Обитатели «богадельни» — люди важные, не попросят мешка взаймы, пока не пойдут по миру.
И просто удивительно, как это не отступились от Дитте почтенные старички, такие вообще спесивые, ни с кем не водившиеся. Это уж с их стороны что-то вроде поощрения порока! И хоть бы девчонка ценила, что у нее оказались на руках карты получше, чем у других в ее положении!.. Куда! Из всей живодеровой семьи одна только Сэрине-убийца была сколько-нибудь расположена к Карлу. Зато, как только она умерла, он сложил свои пожитки и был таков. Не диво, если вестей о себе не подаёт больше.
Шутка ли, этак пренебречь человеком, которого судьба тебе предназначила? Совсем развязаться с ним Дитте ведь вое-таки не может, сколько бы ни брыкалась, — низкому не уйти от своей судьбы! И на Дитте судьба поставила-таки солидную метку! Карл тоже чудаковат: в карты не играет, на вечеринки с танцами не ходит и в трактир не заглядывает. Зато у него, должно быть, есть другие достоинства, и, во всяком случае, он мужчина стоящий. Вдобавок он из рода хуторян. Так к лицу ли бедной девчонке Живодера — к тому же незаконной — брезговать сыном хуторянина, тем более что она уже связалась с ним? Всякая другая девушка рада была бы, что мужчина не отступился от нее при таких обстоятельствах.
Дитте видела, как женщины шушукаются между собой, стоя в дверях, и в точности знала — о чем именно. Но пусть их! Знала она также, чего хотела сама; и отец и старички из Пряничного домика были на ее стороне. Старушка даже призывала Ларса Петера к себе, чтобы внушить ему: ни в коем случае не неволить Дитте к браку с Карлом, не делать из несчастного случая настоящей беды. Впрочем, тут бояться было нечего. Сам Ларc Петер не меньше, чем старички, любил Дитте. Раз она не хотела венчаться, он последним потащил бы ее к венцу. Хотя в сущности-то ему невдомек было, что, собственно, отталкивает ее от Карла при данных обстоятельствах. Может, это у нее просто наследственное? Ведь ни в роду Сэрине, ни в роду самого Ларса Петера не было таких набожных людей, которые бегали бы в церковь, и в большинстве случаев они отлично обходились без венца, — детьми их бог благословлял, и верны они оставались друг другу до конца дней. Ларc Петер и тут, как всегда, забывал, что он ведь не родной отец Дитте.
Сам он вовсе не стремился стать тестем. Карл ему не нравился — святоша, а что касается его крестьянского происхождения, то и оно не внушало Ларсу Петеру никакого почтения. Ларc Петер всегда дивился пристрастию Сэрине к крестьянам-собственникам. Сам он и его родичи ничем не были обязаны крестьянству, — они всегда были среди исконных крестьян чужими, залетными птицами; их ненавидели и гнали за их темную, буйную кровь; зато и она мстила за себя, где могла, порождая палачей, знахарок и живодеров. Их загоняли во тьму, и они возвращались из тьмы в союзе с ее зловещими силами. Они баламутили тихое деревенское житье-бытье своей свободою нравов, своими страстями. За них никогда нельзя было поручиться, — мало ли что они могли выкинуть. Тревогу вносили в мирное житье крестьян и необузданные страсти. Суматоху, убытки чинили они, вторгаясь в крестьянские курятники и овчарни; с ножами являлись на мирные вечеринки, и не раз черные их кудри являлись поводом для супружеских недоразумений и скандалов. Вот за что от всего сердца ненавидели их крестьяне
В самом Ларсе Петере давным-давно перегорело и то немногое, что он унаследовал от своих предков. Годы юности и мужской зрелости унесли все это вместе с собой. После того как он увидел самые дорогие для него существа — свою первую жену и четверых детей, лежавших мертвыми в мокрой одежде у колодца, — он уже не пылал больше и не бесновался. Промелькнули, правда, вслед затем года два в угаре бесшабашной жизни моряка, но, к счастью, скоро изгладились из его памяти почти бесследно. Одно лишь уцелело — страсть к перемене места, к бродяжничеству. По этой страсти крестьяне сразу узнавали, кто он таков, и верно определяли его происхождение.
Что за беда! В этом смысле Ларc Петер не страдал честолюбием. На крестьянина он смотрел скорее всего с презрительным сожалением, как на слепорожденного крота, ничего не смыслившего вне своей норы. Да, как ни был принижен и презираем сам Ларc Петер, он все-таки смотрел на всю крестьянскую породу сверху вниз. Словом, ему отнюдь не льстило стать тестем «исконного крестьянина».
Кристиан жил теперь на хуторе в полумиле от поселка, где посещал школу. И с ним повторялась та же история: сколько он ни работал, хозяевам все было мало. Домой на побывку его никогда не пускали, и уроки учить приходилось ему по дороге в школу, на бегу. Крестьяне оставались верны самим себе!
