Илья Штемлер - Архив
Размышляя, Янссон убыстрял шаг.
– Не забывайте, Николай Павлович, я иду рядом с вами, – Чемоданова едва поспевала.
– Ах, извините, – Янссон смирил шаг. – Может быть, они меня не так поняли? – он посмотрел на Чемоданову жалостливым взором. – Может быть, я волновался и плохо излагал мысли?
– Вы говорили по-русски лучше них, Николай Павлович, – Чемоданова взяла Янссона под руку и подумала, что напрасно она всех столкнула лбами в архиве. Читала документы, прячась у стены с Женькой Колесниковым от посторонних взглядов. – Жаль, что столько попортили нервов из-за спецхрана.
– Что вы, Нина Васильевна. Именно то, что обнаружили в спецхране, и дало основание сослаться на практическое применение препарата в военном госпитале, на Васильевском острове, – горестно произнес Янссон. – Просто мне кажется, в старой России люди были умнее… Или ответственнее, что ли.
Маленькая злая луна светила ярко и пронзительно, съедая белым светом ближайшие звезды. А тени от луны – длинные, ломкие – полосовали стены. Круглые часы на кронштейне в стене дома походили на птицу, прильнувшую к ветке, клювом указывающую на без четверти девять… Сколько же времени они провели на этом совещании, если началось оно около семи вечера? Почти два часа пустых разговоров.
Чемоданова там сгорала со стыда. Хотелось стукнуть кулаком и крикнуть: «Да перестаньте вы юлить! Скажите честно: у нас свои шкурные интересы. Нам ваши подарки, господин Янссон, как зубная боль. Не звонок из министерства, мы бы вас на порог не пустили».
– Отчего у них там такой запах? – спросила Чемоданова.
– Запах? Мыши, крысы… морские свинки, – угрюмо ответил Янссон. – Обычный запах фармолабо-ратории.
– Чуть было не задохнулась в этом зверинце, – с нажимом проговорила Чемоданова.
– Я видел… вы так переживали, – вздохнул Янссон.
В кепи, отороченном мехом, и длинном, расклешенном книзу пальто он походил на перевернутый восклицательный знак. Чемоданова пыталась втолковать гостю истинные, на ее взгляд, причины, вызвавшие такую неприязнь. Вспомнила свою историю с вологодским маслом. Тогда она тоже ворошила архивы, разыскивая документы, а в итоге чуть было не лишилась работы… «Вы, со своим кавинканом, наверняка подставляете ножку какой-нибудь диссертации или плановой работе, или просто предлагаете какую-то заботу, а заботиться лень».
Распалясь разговором, они шли, не замечая пути. Чемоданову эта тема выводила из себя. Так живешь себе и живешь, а как столкнешься… Янссон слушал внимательно, с нескрываемой обидой.
У дверей с табличкой «Детский сад № 6» возились с замком две женщины в тулупах. Из поставленных на асфальт пухлых сумок торчало несколько палок колбасы.
– Ты контрольку вложила? – спросила одна из них, подозрительно глядя на Чемоданову и Янссона.
– А как же! Только не подписала. Ручку забыла на кухне, – ответила вторая. – Ну и хрен с ней, с подписью. Ты чего, Маш?
– Ходют тут всякие… Иностранец, что ли? Мужик, точно чучело.
– Тише ты, может, они по-русски понимают. Чемоданова обернулась и проговорила:
– Понимаем, бабоньки, понимаем.
– Ну и ладно, – без тени смущения ответила та, что управлялась с замком.
Женщины подняли свои сумки и, покато изогнув плечи под тяжестью груза, двинулись вдоль пустующей улицы.
– Что такое «контролька»? – спросил Янссон.
– Листочек с подписью, – ответила Чемоданова. – Укладывают в замок, под скважину. Для контроля. Если полезут в скважину, порвут бумажку. Вместо пломбы.
Янссон какое-то время молчал.
– Не понимаю, – наконец проговорил он. – Как же так? Эти дамы… бумажку вложили без подписи? Не было ручки? Тогда зачем… контрольки?
Чемоданова захохотала. Ее милое лицо, в сиреневом лунном свете, исходило безудержным весельем.
– О, вы так далеко живете отсюда, Николай Павлович. Далеко-далеко. На другой планете, в другой галактике. Все вас удивляет, это прекрасно. Вы проживете сто лет… Ха-ха… Николай Павлович, марсианин вы наш…
Янссон силился понять, отчего Чемоданова развеселилась на всю улицу? Ее тень на лунном ковре то отделялась от восклицательного знака, то вновь приникала, сливаясь в едином, бесформенном, льнущем к ногам пятне.
– Ах, Николай Павлович, у вас нет юмора, ей-богу. Да он вам и ни к чему! А у нас без юмора никак. Юмор заменяет нам все, иначе можно свихнуться от нашей серьезности. От нашей нелепой, смешной, какой-то зазеркальной жизни, – подогревала себя Чемоданова. – Это… контрольки без подписи. А ученые-фармакологи? Им дарят препарат, а они бегут от него… Хотя бы состроили любезную мину, сказали спасибо, мы обсудим… В своем хамстве они непосредственны, как дети. Все эти профессора, доктора наук… От сохи, от лопаты. Мобилизованные и призванные. Одинаковые, как костюмы, которые на них сидят. Как шляпы, с ровными, точно плошки, полями, что напяливают их вожди, стоя на трибунах. С одинаковым выражением лиц на портретах, словно аппарат фотографирует через специальный фильтр. Черт бы побрал! Прихлопнутые одним пыльным мешком… Неужели у нас никогда не появится Мессия? А, Николай Павлович?
Янссон дулся. Он всегда полагал, что у него с юмором полный порядок. Другое дело, он не понимает такой юмор. Какие-то там контрольки. А специалисты-фармакологи тоже, оказывается, своеобразные шутники.
– Не сердитесь, Николай Павлович. Будете сами выпускать свой кавинкан, лечить Европу, мир. Соберете новый миллион, верно?
Янссон, заложив руки за спину, выпрямил спину. Да, именно так, иного выхода нет – говорил его облик.
– Так почему бы вам не пригласить меня сегодня в ресторан, в счет подаренных вам миллионов? – Чемоданова просунула руку под холодный рукав Янссонова хитона. – Вы давно хвастаетесь вашим гостиничным рестораном.
– Да, да, – заволновался Янссон. – Буду рад.
– Позвоним Колесникову. Как-никак, ваш миллион – это мой с ним общий вам подарок.
Янссон заметно скис, даже поник его острый нос…
«Тем более что Женя вам не чужой человек», – про себя добавила Чемоданова и поняла, что у нее не хватит сил удержать эту тайну. Что она обязательно ее откроет. Не сейчас, позже, в ресторане, немного выпьет и откроет.
– Нельзя ли нам… посидеть вдвоем? – робко проговорил Янссон.
– Отлично, капитан, – великодушно разрешила Чемоданова. – Мы с вами отлично посидим в вашем ресторане.
Они остановили такси и отправились в ресторан гостиницы, где жил Янссон.
В последний раз Чемоданова заглядывала сюда с белобрысым Рудольфом, неудачливым женихом. С тех пор прошло больше года, но ресторан ничем не изменился. Все тот же потный шик, да официанты внешне обтрепались. Свободных столиков оказалось много, люди готовились к новогодним посиделкам и придерживали финансы. Иностранных туристов что-то не видно – то ли перепуганы волной вспыхнувшего терроризма, то ли готовятся к новогоднему штурму.
Официанты радовались каждому новому лицу. Даже повара выползали из кухни поглазеть на чудаков. Оркестр сгрудился на эстраде, откуда отлично просматривался столик, под оранжевым тряпичным торшером с бахромой из узбекских косичек.
Серебристый пиджак и кремовые брюки Янссона встретили в зале ресторана большее понимание, чем на кафедре фармакологии. Чемоданова, в скромном голубом костюмчике, выглядела вполне достойно.
За одним из столиков, по диагонали через зал, сгруппировалась стайка военных, донося смазанные расстоянием голоса и вокзальный гогот, при каждом взрыве которого Янссон вздрагивал и озирался. Такой неприкрытый испуг не очень вязался с его видом. Вообще Чемоданова заметила, что иностранные ее знакомые как-то робеют при виде человека в форме.
– Мне кажется, ваши военные получают маленькую зарплату, – произнес Янссон, высматривая официанта. – Им не хватает денег, чтобы купить себе гражданский костюм… У нас не увидите военных нигде, тем более в городе. Они, конечно, есть, но ничем не отличаются от других людей. Поэтому всем на душе спокойно… А у вас точно передышка между боями.
– Поэтому вы хотите предложить поужинать в номере? – черные глаза Чемодановой были полны дикарской необузданной красоты. – Так сказать – отсидеться в тылу во время боя?
– Я бы не посмел, – улыбнулся Янссон, чуть заикаясь.
И правильно сделали бы, – ответила Чемоданова. – Мы будем с вами танцевать, – и, заметив приближающегося официанта, добавила: – Закажите мне котлеты по-киевски, здесь когда-то неплохо с этим справлялись. И какого-нибудь вина.
Она сидела, подперев кулаками подбородок, в ожидании, когда официант уйдет.
Оркестранты на эстраде громко спрашивали друг у друга о каком-то Яше, который отправился звонить по телефону и как провалился. Без него не начать программу.
А Чемоданова мучительно размышляла: открыть Янссону его далеких здешних родственников, имеет ли она на это право? Колесников был искренен, она не сомневалась – Колесников не хотел этого, ему было стыдно. А чего он стыдился, чудак? Тетки? Ее мужа? Их быта? Нет, себя! Своего жалкого прозябания, своей загнанной гордыни… Конечно, это его право. Но при встрече с Янссоном он держался молодцом. С достоинством и простотой, которая так отличает ум… В последние дни она все больше ловила себя на мыслях о Колесникове, его обожание не оставляло Чемоданову равнодушной, трогало воображение. Почему так?
