Френсис Фицджеральд - Прекрасные и обреченные
Энтони невольно перевел взгляд на Дика, заметив на лице приятеля выражение неуверенности.
— Разумеется, я поставил сюда свои книги, — торопливо, как бы оправдываясь, сообщил Ричард Кэрамел. — Конечно, не все они равноценны, одна или две не слишком удачные. Пришлось спешить, когда подписал контракт с журналом. Но я не верю в ложную скромность. Разумеется, некоторые критики больше не уделяют мне так много внимания, с тех пор как я достиг определенного положения… но, в конце концов, решение не за критиками. Они ведь просто безмозглые овцы.
Впервые за долгое время — Энтони и сам не помнил, когда это было в последний раз, — он испытывал привычное, греющее душу презрение к своему другу. А Ричард Кэрамел продолжал:
— Знаешь, издатели рекламируют меня как «американского Теккерея» — конечно, благодаря роману о Нью-Йорке.
— Ясно, — умудрился выдавить Энтони. — Полагаю, в твоих словах кроется глубокий смысл.
Он понимал, что нет никаких оснований презирать приятеля, и без колебаний поменялся бы с ним местами. При попытке заняться писательским трудом Энтони и сам прилагал максимум усилий, подменяя искренность иронией. Ах, да разве способен человек, вот так запросто, дать низкую оценку делу всей свой жизни?
В ту ночь Ричард Кэрамел трудился в поте лица, ошибался, ударяя по клавишам пишущей машинки и напрягая из последних сил измученные разноцветные глаза. Корпел над своей макулатурой до безрадостных часов, когда гаснет огонь в камине, а голова идет кругом от долгих стараний сосредоточиться. А в это же время Энтони, до безобразия напившись, распростерся на заднем сиденье такси, которое везло его домой, на Клермонт-стрит.
Полный разгром
С наступлением зимы Энтони оказался во власти душевного расстройства. По утрам он просыпался возбужденным и раздражительным, и Глория видела, как муж, лежа рядом в кровати, дрожит всем телом и собирается с силами, чтобы доковылять до буфета за порцией спиртного. Он сделался совершенно невыносимым, если не был пьян, и Глория, наблюдая, как он грубеет и деградирует на глазах, отдалилась от него душой и телом. Теперь, когда Энтони не ночевал дома — а такое уже случалось несколько раз, — она не только перестала переживать по этому поводу, но даже испытывала своего рода облегчение, наполняющее душу унынием. На следующий день он испытывал легкое раскаяние и в нарочито грубоватой манере с видом побитой собаки отмечал, что, пожалуй, сверх меры злоупотребляет спиртным.
Энтони часами в полном оцепенении просиживал в массивном кресле, привезенном с его первой квартиры. Казалось, угас даже интерес к любимым книгам, и хотя между мужем и женой по-прежнему случались неизбежные ссоры, единственной темой, которую они серьезно обсуждали, был судебный процесс о наследстве. Трудно представить, на что надеялась Глория в темных уголках своей души, чего хотела добиться, получив в наследство огромные деньги. Условия, в которых оказалась Глория, согнули ее, превратив в карикатурное подобие домохозяйки. Она, которая три года назад не удосуживалась даже сварить кофе, теперь, случалось, готовила еду три раза в день. Днем много гуляла, а вечерами читала книги, журналы и все, что попадалось под руку. Если сейчас ей и хотелось ребенка, пусть даже от Энтони, который заползал к ней в постель мертвецки пьяным, она ни разу, ни словом, ни жестом не проявила интереса к детям. Сомнительно, что она могла четко объяснить, чего хочет. Да и чего могла хотеть тридцатилетняя женщина, одинокая и прелестная, ограничившая себя непреодолимым запретным комплексом, который родился и существовал вместе с ее красотой.
Однажды, когда снег вдоль Риверсайд-драйв снова стал грязным месивом, Глория, возвратившись из бакалейного магазина, застала Энтони в нервозном возбуждении расхаживающим по комнате. Устремленные на нее лихорадочно блестевшие глаза избороздила сетка розовых прожилок, которые вызвали у Глории ассоциации с рисунком рек на карте, и сразу же бросилось в глаза, как внезапно и сильно постарел муж.
— Есть у тебя деньги? — торопливо осведомился он.
— Что? О чем ты?
— О чем слышала. Деньги! Деньги! Ты что, не понимаешь по-английски?
Не обращая внимания на Энтони, Глория проскользнула мимо в кладовую, намереваясь положить в ледник купленные бекон и яйца. После приема спиртного, превышавшего обычную норму, Энтони неизменно впадал в плаксивое настроение. На сей раз он пошел следом за женой и, став в дверях кладовой, повторил вопрос:
— Слышала, что я спросил? Есть у тебя деньги?
Глория повернулась и посмотрела на мужа в упор.
— Опомнись, Энтони! Ты, должно быть, совсем рехнулся! Сам ведь знаешь, что денег у меня нет, разве что доллар мелочью.
Энтони круто поменял тактику, вернулся в гостиную и снова принялся мерить ее шагами. Не вызывало сомнений: он задумал очередную выходку, не предвещающую ничего хорошего, и очень хочет, чтобы жена спросила, в чем, собственно, дело. Войдя через несколько минут вслед за мужем в комнату, Глория села на кушетку и стала распускать волосы. Они уже не были коротко подстрижены и за последний год поменяли роскошный золотистый цвет, с легким рыжим оттенком, на тусклый светло-каштановый. Глория купила шампунь и собиралась вымыть голову, а сейчас размышляла, стоит ли добавить в воду для ополаскивания пузырек перекиси водорода.
«Ну, в чем дело?» — как бы говорила без слов ее поза.
— Проклятый банк! — срывающимся голосом выкрикнул Энтони. — Больше десяти лет я держал там свой счет — десять лет. А у них, видите ли, какое-то драконовское правило, по которому надо иметь на счете более пятисот долларов, а иначе тебя отказываются обслуживать. Несколько месяцев назад мне пришло из банка письмо, в котором сообщалось, что я почти исчерпал свои ресурсы. А как-то я выписал два недействительных чека. Помнишь, в ту ночь, в ресторане Рейзенвебера? Но на следующий день я все уладил и внес деньги, пообещав старине Хэллорану — это их управляющий, скряга Мик, — что впредь буду более осмотрительным. И решил, что все в порядке. Регулярно проверял корешки в чековой книжке. Вот и сегодня пришел в банк, чтобы обналичить чек, и тут выходит Хэллоран и объявляет, что вынужден закрыть мой счет. Мол, слишком много необеспеченных чеков. Но я никогда не выходил за эти пятьсот долларов — разве что иногда на денек. Ну, черт побери, и знаешь, что он мне ответил?
— И что же?
— Сказал, что самое время закрыть мой счет, потому что на нем нет ни цента!
— Ни цента?
— Так он сказал. Оказывается, я выписал этим ребятам Бедроса чек на шестьдесят долларов за последний ящик виски, а на счету оставалось всего сорок пять долларов. Ну, парни Бедроса внесли на мой счет пятнадцать долларов, а потом все до цента сняли.
По неведению Глория тут же вообразила, что впереди маячат тюрьма и позор.
— Да нет, они ничего не предпримут, — заверил Энтони. — Бутлегерство — слишком рискованный бизнес. Просто пришлют счет на пятнадцать долларов, и я заплачу.
— Так. — Глория на мгновение задумалась. — Ну что ж, можно продать еще одну облигацию.
В ответ послышался саркастический смех.
— Ну да, самый простой выход. Только те немногие облигации, что приносят какую-то прибыль, стоят всего от пятидесяти до восьмидесяти центов за доллар номинала, и всякий раз, продавая облигацию, мы теряем едва ли не половину ее стоимости.
— Что же делать?
— Ну, что-нибудь продадим, как обычно. У нас ценных бумаг на восемьдесят тысяч долларов по номинальной стоимости. — Он снова недобро рассмеялся. — На открытом рынке это около тридцати тысяч.
— Я всегда испытывала недоверие к вложениям под десять процентов.
— Черта с два ты испытывала! — взорвался Энтони. — Только делала вид, чтобы потом терзать меня, если дело провалится, а на самом деле, как и я, хотела попытать счастья.
Глория некоторое время молчала, будто что-то обдумывая, а потом неожиданно заговорила:
— Энтони, лучше уж ничего, чем двести долларов в месяц. Давай продадим все облигации и положим деньги в банк. А если проиграем дело, сможем жить три года в Италии, а потом просто умрем. — Впервые за долгое время она вдруг с волнением обнаружила у себя слабую вспышку былой сентиментальности.
— Три года, — раздраженно повторил Энтони. — Три года! Да ты с ума сошла. Если мы проиграем дело, мистер Хейт заберет гораздо больше этой суммы. Думаешь, он работает даром, в благотворительных целях?
— Я об этом забыла.
— Сегодня суббота, — продолжал Энтони, — а у меня всего доллар и какая-то мелочь, а надо дожить до понедельника, и тогда я могу сходить к брокеру… А в доме ни капли выпивки, — с опозданием сделал он важный вывод.
— А если позвонить Дику?
— Пробовал. Слуга говорит, он уехал в Принстон выступать в литературном клубе или что-то в этом духе. До понедельника не вернется.
