Уилки Коллинз - Женщина в белом

День или два спустя, не помню точно, коляску привез из ближайшего к нам города — из Нолсбери — конюх тамошней гостиницы. Сэр Персиваль остановился в Нолсбери, а потом уехал поездом в неизвестном направлении. Ни от него самого, ни от кого-либо другого я не получала о нем известий и ничего не знаю о его дальнейшей судьбе. В Англии он сейчас или нет, мне неизвестно. Мы с ним больше никогда не встречались с тех пор, как он умчался из собственного дома, как беглый каторжник. Молю бога и горячо надеюсь, что никогда больше мы с ним не встретимся.

Мое собственное участие в этой грустной семейной истории подходит к концу.

Подробности о том, как мисс Голкомб проснулась и увидела меня подле своей кровати, не имеют, как мне сказали, существенного значения для цели, которую преследует данное повествование. Скажу только, что мисс Голкомб сама не понимала, каким образом ее переправили из жилой части дома в нежилую. Когда это происходило, она спала глубоким сном и не знает, был ли ее сон естественным или вызван искусственным образом. Ко времени моего отъезда в Торкей в доме уже не было никого из прежней прислуги, кроме одной Маргарет Порчер, которая беспрестанно ела, пила и спала, когда не была занята работой. Благодаря этому перенести мисс Голкомб из одной части дома в другую было нетрудно. Осмотрев комнату, я убедилась, что миссис Рюбель заранее запаслась нужной провизией и всем необходимым, чтобы провести несколько дней в полном уединении с больной леди. Миссис Рюбель уклонялась от ответов на вопросы, которые мисс Голкомб, естественно, задавала ей, но во всем остальном была внимательна и заботлива. Я могу обвинить миссис Рюбель только в том, что она участвовала в бессовестном, недостойном обмане.

К моему великому облегчению, мне позволено не описывать, как отнеслась мисс Голкомб к сообщению об отъезде леди Глайд и какое впечатление произвело на нее позднее то страшное известие, которое слишком быстро донеслось до нас в Блекуотер-Парк. В обоих случаях я постаралась заранее подготовить мисс Голкомб так заботливо и осторожно, как могла. Мистер Доусон в течение нескольких дней был нездоров и не мог приехать сразу, как я его просила. Но его советы очень помогли мне, когда мне пришлось передать мисс Голкомб ту прискорбную весть. Это было такое печальное время, что мне и сейчас горько о нем вспоминать и писать. Бесценное благо религиозного утешения, которым я старалась облегчить горе мисс Голкомб, долго не проникало в ее сознание, но верю и горячо надеюсь, что под конец она вняла ему. Я не отходила от нее, пока она не окрепла. Поезд, с которым я уезжала из этого несчастного дома, увозил и ее. Мы с глубокой грустью расстались в Лондоне. Я осталась у родственников в Айлингтоне, а она поехала к мистеру Фэрли в Кумберленд.

Мне остается написать еще несколько строк, прежде чем я закончу свой грустный отчет. Эти строки продиктованы мне чувством долга.

Во-первых, я хочу заявить о своем глубоком убеждении, что граф Фоско совершенно непричастен к событиям, о которых я сейчас рассказала. Его ни в чем нельзя упрекнуть. Как я слышала, возникло весьма серьезное подозрение против милорда графа — его обвиняют в страшном злодеянии. Однако я непоколебимо верю, что милорд граф не виноват ни в чем. Если он и помог сэру Персивалю отослать меня в Торкей, он поступил так под влиянием заблуждения, за которое его, как иностранца, незнакомого с нашими обычаями, нельзя обвинять. Если миссис Рюбель появилась в Блекуотер-Парке по его инициативе, это было его несчастьем, а не виной, когда эта иностранная особа оказалась столь низкой, что помогла обману, придуманному и приведенному в исполнение хозяином дома. Во имя высшей человеческой морали я протестую против необоснованного и бездоказательного осуждения поступков милорда графа.

Во-вторых, я хочу выразить глубокое сожаление, что никак не могу вспомнить, какого именно числа леди Глайд уехала из Блекуотер-Парка в Лондон. Мне сказали, что чрезвычайно важно установить точную дату этого прискорбного путешествия, но я тщетно старалась припомнить ее. Помню только — это было во второй половине июля. Мы все знаем, как трудно по истечении некоторого времени вспомнить какое-нибудь число, если мы его раньше не записали. В данном случае для меня это еще труднее из-за тех тревожных и путаных событий, которые произошли в период отъезда леди Глайд. Я искренне и глубоко сожалею, что тогда же не записала, какого это было числа. Мне хотелось бы вспомнить его с той же отчетливостью, с какой я помню лицо моей бедной госпожи, когда она так печально поглядела на меня в последний раз из окна вагона.

РАССКАЗ ПРОДОЛЖАЮТ РАЗНЫЕ ЛИЦА

Должна сказать, что, к сожалению, я так никогда и не выучилась грамоте, но всю свою жизнь была трудолюбивой женщиной и всегда оставалась честной. Я знаю, что говорить то, чего не было, — большой грех, и постараюсь на этот раз этого не делать. Я расскажу все, что мне известно, и только покорнейше прошу джентльмена, который записывает, поправлять мои выражения и простить меня, что я неученая.

Прошлым летом я осталась без места (не по своей вине) и прослышала, что в доме номер пять по Форест-Род в Сент-Джонз-Вуде нужна кухарка. Я поступила на это место. Меня взяли на испытание. Фамилия моего хозяина была Фоско. Хозяйка была англичанкой. Он был графом, а она графиней. Когда я туда перебралась, в доме была еще девушка на должности горничной. Не могу сказать, чтоб она была очень чистоплотной и аккуратной, но зла в ней не было. Мы с ней были единственными служанками в доме.

Наши хозяева приехали уже после нас и, как только приехали, сказали нам, что ждут к себе гостей из имения.

В гости должна была приехать племянница хозяйки, и мы приготовили ей на первом этаже спальню, окна которой выходили на задний двор. Моя хозяйка сказала, что у леди Глайд (так звали племянницу) слабое здоровье и что я должна иметь это в виду, когда буду готовить кушанья. Насколько я помню, их племянница должна была приехать в тот же день, но не полагайтесь в этом на мою память. Прошу прощенья, но должна признаться, что бесполезно спрашивать меня про числа, даты и тому подобное. Кроме воскресений, я не обращаю внимания на дни, будучи женщиной очень трудолюбивой, хоть и неученой. Знаю только, что леди Глайд приехала, а как приехала — ну и напугала же она всех нас! Не знаю точно, в какое время хозяин привез ее, я была занята на кухне. По-моему, это было в полдень. Горничная открыла им двери и провела в гостиную. Потом горничная пришла в кухню, но мы с ней недолго пробыли вместе. Вдруг мы услышали переполох внизу, и звонок из гостиной зазвонил как бешеный. Хозяйка звала нас на помощь.

Мы побежали вниз и видим: леди лежит на софе, бледная, как мертвец, кулаки сжаты, а голова на сторону. Хозяйка сказала, что она чего-то испугалась, а хозяин сказал, что с ней припадок конвульсий. Я знала нашу местность лучше, чем они, и поэтому сама побежала за медицинской помощью. Ближайшие доктора были Гудрик и Гарт, о них шла добрая молва по всему Джонз-Вуду, к ним многие обращались. С бедной леди был припадок за припадком, и это продолжалось до тех пор, пока она не измучилась вконец и не стала слабой и беспомощной, как новорожденный младенец. Тогда мы отнесли ее в спальню и уложили в постель. Доктор Гудрик пошел к себе домой и вернулся через четверть часа, а то и меньше. Кроме лекарств, он принес с собой еще кусочек красного дерева, вырезанного наподобие трубочки, и, обождав некоторое время, приставил конец этой трубочки к сердцу бедной леди, а сам приложил ухо к другому концу и стал внимательно слушать. Потом он говорит моей хозяйке, которая была в комнате:

— Это очень серьезный случай, я советую вам немедленно известить родных леди Глайд.

А хозяйка говорит ему:

— Это болезнь сердца?

— Да, — говорит он, — и очень опасная.

Он ей описал в точности, какая это болезнь, но я так ничего и не поняла. Но очень хорошо помню, как под конец он сказал, что боится, что ни он, ни другой доктор уже ничем не могут помочь.

Моя хозяйка отнеслась к этой вести спокойнее, чем хозяин. Он был большой, толстый, пожилой человек, чудаковатый какой-то, у него были белые мыши и птицы, а он разговаривал с ними, будто они ребята малые! Слова доктора его за живое задели.

— Ах, бедная леди Глайд! Бедная, милая леди Глайд! — начал он приговаривать и забегал по комнате, ломая свои толстые руки вроде как актер, а вовсе не как джентльмен.

Хозяйка только об одном спросила доктора: есть ли надежда, что леди поправится, а хозяин просто засыпал доктора вопросами, по крайней мере вопросов пятьдесят он ему задал! По правде сказать, он всех нас замучил, а когда наконец успокоился, то пошел в садик и начал собирать цветочки да букетики, а потом попросил меня украсить ими комнату больной леди. Будто это поможет. По-моему, временами у него в голове не все было в порядке. Но, в общем, он был неплохой хозяин — такой вежливый на язык, веселый, приветливый в обращении. Он нравился мне гораздо больше хозяйки. Она была ужасная скареда, по всему было видно.