Записки коммивояжера. Сборник рассказов и повесть - Шолом-Алейхем
— Хотя бы с клецками.
— Ну, а скажем, к примеру, жареные утки?
— За деньги, — говорит, — можно и уток достать…
— Ну, а пить? — спрашиваю.
— А что вы пьете?
— Пиво есть?
— Почему нет?
— А вино?
— Были бы денежки!
— Так вот, — говорю я, — потрудитесь, дорогая моя, готовьте ужин не больше, не меньше, как на восемь персон.
— Откуда взялось восемь персон? — отвечает она. — Ведь вы только один?
— Странная женщина! — говорю я. — Какое вам дело? Вам говорят восемь, значит, — восемь.
Во время нашего разговора входит мой компаньон, реб Ошер то есть, бросается ко мне на шею и начинает целовать меня и обнимать, как родной отец:
— Чуяло мое сердце, — говорит он, — что найду вас здесь, в «Одесской гостинице»! Тут есть что перекусить?
— Только что, — отвечаю, — я заказал хозяйке ужин на восемь персон.
— При чем тут ужин? — говорит он. — Ужин — ужином, но пока обе стороны выберутся и приедут, мы вовсе не обязаны поститься. Вы тут, я вижу, свой человек. Прикажите накрывать на стол, пусть нам подадут водочки и чего–нибудь мясного на закуску. Кушать хочется, — говорит, — до полусмерти!
И, не ожидая долго, реб Ошер направляется на кухню руки мыть, знакомится с хозяйкой, велит подавать, что можно, и мы садимся честь–честью за стол, а реб Ошер, закусывая, рассказывает чудеса, как он стену пробивал, в лепешку расшибался, пока, наконец, ему удалось уломать своего аристократа дать эти три тысячи.
— Как это, — говорю я, — три тысячи? Ведь речь шла о четырех и не меньше?
— Разрешите, — отвечает он, — реб Менахем–Мендл! Я знаю, что делаю. Меня зовут реб Ошер! Надо вам знать, — говорит он, — что мой Ташрац вовсе ничего давать не хотел, потому что он знатного происхождения, а жена еще больше родовита. Он, говорит, если бы хотел породниться с кем попало, так ему бы еще доплатили. Словом, я достаточно потрудился, горы ворочал, и еле–еле с грехом пополам уговорил его дать по крайней мере две тысячи.
— Что значит, — говорю, — две тысячи? Ведь вы же только что говорили — три тысячи!
— Разрешите! — снова отвечает он. — Реб–Менахем–Мендл, я сват более опытный, чем вы, и зовут меня реб Ошер! Пускай стороны съедутся, пускай жених с невестой свидятся, тогда все будет в порядке. Из–за какой–нибудь несчастной тысячи у меня сватовство не расстраивается! Меня, понимаете ли, зовут реб Ошер! Есть, правда, одна заковыка, которая меня тревожит…
— А именно? — спрашиваю. — Что вас тревожит?
— Меня тревожит призыв. Я уверил своего Ташраца, что хотя у вашего Мойше–Нисла совсем молодое дитя, кровь с молоком, но призыва он не боится… Сказал даже, что он уже покончил с призывом…
— Что вы такое болтаете, реб Ошер? — спрашиваю я своего компаньона. Какой такой призыв? Откуда?
А он опять:
— Разрешите, реб Менахем–Мендл! Меня зовут реб Ошер!..
— Вы можете, — отвечаю я, — восемнадцать раз называться реб Ошер, и все же я не понимаю, о чем вы говорите! Что это вы лопочете: «Призыв — шмизыв…» Откуда у моего Мойше–Нисла взялся призыв? Женщины, по–вашему, тоже отбывают воинскую повинность?
— Что значит женщины? — говорит мне Ошер. — А где же сын вашего Мойше–Нисла?
— Откуда, — отвечаю, — у Мойше–Нисла возьмется сын, когда всего–то–навсего у него одна–единственная дочь? Од–на–един–ствен–ная!
— Значит, — говорит он, — выходит, что и у вас девица? Позвольте, но ведь мы же говорили о женихе!
— Конечно, о женихе! Но я иначе и не думал, что женихова сторона — это вы!
— Из чего следует, — говорит он, — что женихова сторона — это я?
— А из чего следует, — отвечаю я, — что женихова сторона — это я?
— Почему вы не предупредили меня, что у вас девица?
— Ну, а вы предупредили меня, что у вас девица?
Тут он рассердился и говорит:
— Знаете, что я вам скажу, Менахем–Мендл? Вы такой же сват, как я раввин!
— А из вас, — отвечаю, — такой же сват, как из меня раввинша!
Слово за слово… Он мне: «Растяпа!» Я ему: «Лгун!» Он мне: «Рохля!» А я ему: «Обжора!» Он мне: «Менахем–Мендл!» Я ему: «Пьянчуга!» Это его, конечно, задело, он мне — пощечину, а я его — за бороду… Скандал, упаси бог!
Понимаешь? Столько расходов, и времени, и трудов… А позор–то какой! Все местечко сбежалось полюбоваться на сватов–ловкачей, которые сосватали двух девиц! Но Ошер этот самый — черт бы его побрал! — сразу же исчез, меня оставил одного рассчитываться с хозяйкой за ужин, который я заказал на восемь персон. Счастье, что мне удалось улизнуть вовремя, до того как родители обеих невест приехали в Жмеринку. Что там творилось с ними, я не знаю. Но представляю себе. Так вот, поди будь пророком, знай, что этот сват, — провались он сквозь землю! — такая пустельга, черт бы его побрал! Такая ветряная мельница! Говорит, разъезжает, носится, дает депеши, а в конце концов? Обе девицы! Раз навсегда, дорогая моя, не везет, хоть живым в воду! И потому что я очень пришиблен, я пишу на сей раз кратко. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Кланяйся сердечно деткам, по которым я сильно стосковался, тестю, и теще, и каждому в отдельности
Твой супруг Менахем–Мендл.
Главное забыл! Господь поражает, господь и исцеляет. Едучи из Жмеринки, я думал, что небо уже свалилось на меня. Было бы у меня на дорогу, я бы уже кое–как добрался до дому, в Касриловку. Но как я ни считал, выходило, что я обязательно застряну тде–нибудь в пути, хоть ложись поперек рельсов. Но на то и бог! В вагоне знакомлюсь с каким–то чудаком, который штрафует[52] людей от смерти. Он уговаривает меня, обещает золотые горы, лишь бы я стал агентом. Что такое
