Габриэле Д’Аннунцио - Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Наслаждение. Джованни Эпископо. Девственная земля
— Я скоро вернусь.
Я вышел вместе с ним, взволнованный, шатаясь, так как ноги у меня подгибались.
Мы находились на улице Del Tritau. Повернули на площадь Барберини, совершенно безлюдную, казавшуюся морем белого огня. Я не знаю, была ли она действительно безлюдна, но я видел только море огня. Чиро сжимал мне руку.
— Ну, что ж ты не говоришь ничего? Что случилось? — спросил я его в третий раз, хотя я сам страшился того, что он мог мне сказать.
— Иди, иди со мной. Ванцер побил ее… побил ее…
Злоба душила его, мешая говорить.
Казалось, он ничего больше не мог произнести.
Тащил меня за собой, ускоряя шаг.
— Я видел своими глазами, — снова начал он. — Из своей комнаты я слышал, как она кричала, я слышал слова… Ванцер поносил ее, называл ее всякими именами… Ах, всякими именами… Слышишь? И я видел, как он бросился на нее с поднятыми кулаками, крича… «Вот тебе! Вот тебе! Вот тебе!» По лицу, по груди, по спине, по всему, и сильно, сильно… «Вот тебе! Вот тебе!» И называл ее всякими именами… О, ты их знаешь!
Его голос был неузнаваем: хриплый, шипящий, свистящий, ломающийся от гневного удушья, так что я с ужасом думал: «Вот он сейчас упадет, свалится от ярости на мостовую».
Но он не упал, он только ускорял шаги и тащил меня за собой под палящими лучами солнца.
— Ты, может быть, думаешь, что я спрятался? Ты, может быть, думаешь, что я сидел в своем углу? Что я испугался? Нет, нет, я не испугался. Я бросился на него, я начал на него кричать, я хватал его за ноги, укусил его за руку… Я не мог сделать ничего больше… Он отшвырнул меня на землю, потом снова бросился на маму, схватил ее за волосы… Ах, как гадко! Как гадко! Он остановился, переводя дух.
— Как гадко! Схватил ее за волосы, потащил к окошку… Хотел сбросить ее вниз… Но потом отпустил… «Ну, я уйду, иначе я убью тебя». Он так сказал. И потом убежал, убежал из дому… А, если бы у меня был нож!
Он снова остановился, так как задыхался. Мы шли по безлюдной улице Сан-Базилио.
Боясь, что он упадет, я умолял его:
— Остановись, остановись на минутку Чиро! Остановимся на минутку здесь, в тени. Ты больше не выдержишь.
— Нет, нужно спешить, нужно прийти вовремя… Вдруг Ванцер вернется домой, чтобы убить ее?.. Она ведь испугалась, она боялась, что он вернется, что он убьет ее. Я слышал, как она приказывала Марии уложить вещи в чемодан, чтобы сейчас же уехать из Рима… кажется, в Тиволи… к тете Амалии… Нужно вернуться вовремя. Разве ты ее отпустишь?
Он остановился, только чтобы посмотреть мне в лицо, и ждал ответа. Я пробормотал:
— Нет, нет…
— А его ты впустишь в дом? Ты ему ничего не скажешь? И ничего не сделаешь?
Я не отвечал. А он не замечал, что я готов был умереть от стыда и от горя. Он не заметил этого, так как после небольшого молчания закричал мне неожиданно прежним голосом, дрожащим от глубокого волнения:
— Папа, папа, ты ведь не боишься… не боишься его, правда?
Я бормотал:
— Нет… нет…
И мы продолжали наш путь к дому под яркими лучами солнца, по опустошенным участкам виллы Лудовизи, среди срубленных стволов деревьев, среди груд кирпича, среди бочек с известкой, которые привлекали меня своим ослепительным блеском. Лучше, лучше умереть заживо сожженным в одной из этих бочек, — думал я, — чем отважиться на неведомую встречу. Но Чиро снова схватил меня за руку и смело тащил меня навстречу судьбе.
Подходим, поднимаемся по лестнице.
— У тебя ключ? — спросил Чиро.
Ключ был при мне. Я отпер дверь. Чиро вошел первый, начал кричать:
— Мама! Мама!
Ответа не было.
— Мария!
Никакого ответа. В квартире пусто, она была залита светом и погружена в подозрительное молчание.
— Уже уехала! — сказал Чиро. — Что ты будешь делать?
Он вошел в одну из комнат. Сказал:
— Это происходило здесь.
Тут же стоял опрокинутый стул. Я заметил на полу согнутую шпильку и красный бант. Чиро, следивший за моим взглядом, нагнулся, поднял несколько волосков, очень длинных, и показал их мне.
— Видишь?
У него дрожали пальцы и губы, но его энергия уже упала. Силы изменяли ему. Он закачался и упал без чувств ко мне на руки. Я воскликнул:
— Чиро, Чиро, сын мой!
Он лежал неподвижно. Не знаю, как мне удалось преодолеть начавшую овладевать мной слабость. Одна мысль ударила мне в голову: «А что, если Ванцер сейчас войдет?» Я не знаю, каким образом мне удалось поддержать несчастное создание, донести его до постели.
Пришел в себя. Я сказал ему:
— Тебе нужно отдохнуть. Хочешь, я тебя раздену? У тебя лихорадка. Я позову доктора. А сейчас я тебя осторожно раздену. Хочешь?
Я произносил эти слова, я делал все это, словно ничего более не должно было случиться, словно обычные дела повседневной жизни, забота о сыне должна была всецело занять остаток дня. Но я чувствовал, я знал, я был уверен, что это не могло быть так. Одна единственная мысль сверлила мой мозг, предчувствие чего-то ужасного переворачивало мне внутренности. Ужас, постепенно накопляемый в глубине меня, начал распространяться по всему моему существу, заставляя жить каждый мой волос от его корня до верхушки.
Я повторял:
— Дай мне раздеть тебя и уложить в кровать.
Чиро отвечал:
— Нет, я хочу остаться одетым.
Интонация его голоса, его речи была уже сосредоточеннее, но не могла заглушить во мне назойливых звуков его простого и страшного вопроса: «Что ты будешь делать?»
«Что будешь делать? Что будешь делать? Что будешь делать?»
Для меня всякое действие было немыслимо.
Я был не в состоянии остановиться на каком-нибудь решении, изобрести какой-либо исход, задумать оскорбление, обдумать защиту. Время проходило, ничего не принося с собой. Мне следовало бы пойти за доктором для Чиро. Но разве Чиро согласился бы отпустить меня?
Если бы он согласился, ему пришлось бы остаться одному. Я мог бы встретить Ванцера на лестнице. И тогда? Или Ванцер мог вернуться в мое отсутствие. И тогда?
Согласно требованиям Чиро, я не должен был впускать его, я должен был сказать или сделать ему что-то. Ну, хорошо, я мог бы запереть дверь изнутри задвижкой. Ванцер, не будучи в состоянии открыть ее ключом, стал бы звонить в колокольчик, стучаться, шуметь, безумствовать. И тогда?
Мы ждали.
Чиро лежал на кровати. Я сидел подле него и держал его за руку, щупая пульс. Биение пульса возрастало с головокружительной быстротой.
Мы не разговаривали, нам казалось, что мы слышим тысячу звуков, но нам слышен был только шум нашей крови. В отверстие окна виднелась лазурь, ласточки кружились неистово, словно желая залететь в комнату, занавески отдувались от ветра, на печке солнце нарисовало прямоугольник окна, и на нем мелькали тени ласточек. Все эти предметы не имели для меня значения действительности, они казались не настоящими, а только подражанием им. Пожалуй, что и тоска моя была фантазией. Сколько времени прошло? Чиро сказал мне:
— Мне так пить хочется. Дай мне немного воды.
Я встал, чтобы подать ему воды. Но графин на столе оказался пустым. Я взял его и сказал:
— Я пойду на кухню, налью воды.
Вышел из комнаты, пошел в кухню, подставил графин под кран.
Кухня была смежной с передней. До моих ушей ясно долетел звук ключа, повертываемого в замке. Я окаменел от ужаса, чувствуя полнейшую неспособность двинуться с места. Я услыхал, как отворилась дверь, узнал шаги Ванцера.
Он закричал:
— Джиневра!
Молчание. Сделал еще несколько шагов. Снова закричал:
— Джиневра!
Молчание. Опять послышались шаги. Очевидно, он искал ее по комнатам. Я чувствовал в себе прежнюю неспособность двинуться с места. Вдруг я услыхал крик моего сына, дикий крик, который мгновенно разрушил мою неподвижность. Мой взгляд упал на длинный нож, сверкавший на столе и в тот же миг моя рука потянулась к нему, сверхъестественная сила овладела мной, я был унесен словно вихрем в комнату моего сына, я увидал его висящим в диком бешенстве на Ваннере и увидал руки этого последнего на моем сыне…
Два, три, четыре раза я воткнул ему нож по самую рукоятку…
А, синьор, из милосердия, из милосердия не покидайте меня, не оставляйте меня одного! До вечера еще я умру, я обещаю вам, что умру. Тогда вы уйдете, закроете мне глаза и уйдете. Нет, даже этого не нужно, я сам перед последним вздохом закрою их.
ДЕВСТВЕННАЯ ЗЕМЛЯ
Новеллы
Перевод Н. Бронштейна
Девственная земля
Под палящими лучами июльского солнца уходила вдаль дорога, покрытая белой и раскаленной удушливой пылью, между опаленными, усыпанными красными ягодами живыми изгородями, захиревшими гранатовыми деревьями и агавами в полном цвету.
По этой белизне шло стадо свиней, вздымая огромные облака, сзади шел Тулеспре, размахивая палкой над этой кучей черных спин, издававшей глухой визг и хрюканье, разгоряченные тела распространяли резкий неприятный запах. Тулеспре шел, весь раскрасневшийся и потный, покрикивая во все свое пересохшее горло, а рядом с ним, прихрамывая, бежал Иоццо, кобель с черными пятнами, высунув язык и опустив голову. Они направлялись к дубовой роще Фары: свиньи — наесться желудей, Тулеспре — насладиться любовью.
