Халлдор Лакснесс - Салка Валка
— Так поблагодарим же тех, кто помогал ушедшему от нас брату в его странствиях по жизни, и помолимся за них. Прежде всего здесь следует назвать нашего достопочтенного друга и благодетеля Йохана Богесена…
После погребения угощали кофе с печеньем, галетами, кренделями. Их напекла ради этого события дочь Бейнтейна. Многие гости прихватили с собой денатурат, и вскоре мужчины обрели легкость духа и живость в беседе. Арнальдур появился, когда пир был уже в полном разгаре; подавали кофе. Арнальдур уселся в конце стола. Чем дольше мужчины сидели за столом, тем веселее им становилось. Начали петь божественные стихи, в том числе «Ах, если б молочными стали озера» и «Никогда не возьму я в руки бутылки».
— Ура Бейнтейну из Крука! Этот парень умел постоять за себя. Так выпьем же за него!
— Да здравствует Бейнтейн!
Арнальдур сидел, не подымая головы, голубой дымок его сигареты, зажатой между тонкими восковыми пальцами, подымался вверх, сталкиваясь с солнечными лучами. Он сидел и пил кофе. Лучи солнца падали на его блестящие каштановые волосы, самые прекрасные под солнцем. Он не смотрел на Салку Валку, но она никого не видела, кроме него.
Старшая дочь хлопотала у стола. У нее были блестящие глаза, но плохие зубы. Она была прыщавая, худосочная, кашляла от дыма, смех у нее был грубый и отрывистый. Когда она разливала кофе, мужчины старались дотронуться до ее коленей. Дважды она подходила к Арнальдуру, что-то шептала ему на ухо, поправляла воротник его пиджака, но он ни разу не взглянул на нее. Наконец она крикнула через весь стол:
— Поторапливайтесь. Кончайте со своим кофе! Сейчас мы уберем все и потанцуем. В конце концов, отец умирает один раз.
— Спасибо за кофе, — сказала Салка Валка. — До свиданья, дорогая Гуйя. Танцевать на похоронах отца — прости меня, но это уж слишком…
Но девушка нагло заявила Салке Валке, что она только зря теряет время, страдая по Арнальдуру. Вряд ли ей удастся заполучить его, хоть она и вступила, в профессиональный союз.
— Ах вот как! — сказала Салка Валка. — Ну, тебе лучше знать. Ты вступила в союз раньше.
И тотчас же пожалела, что ответила ей.
В огороде несколько достойных мужей угощали осиротевших детей денатуратом. Дети делали ужасные гримасы, но стыдились показать, что боятся проглотить этот божественный напиток. Мужчины хохотали.
У калитки Салка Валка встретила парня с гармоникой.
Глава 20
В эту ночь Салка Валка долго не могла уснуть, безжалостно копаясь в своих чувствах, как это часто бывает с человеком по ночам, когда совесть его не ослеплена ярким дневным светом, а условности дня не придают сомнительного блеска его естественным порывам. Она призналась себе, что неодобрительно отнеслась к предложению Гуйи потанцевать лишь потому, что сама танцевать не умела. Поэтому она лишила всех удовольствия и испортила поминки. Как сильно хотелось ей в эту ночь уметь танцевать и петь!
Она металась по комнате, как пойманная форель, хмурилась, заламывала пальцы и не могла успокоиться. Так продолжалось довольно долго. Наконец, совершенно обессилев, она уселась у окна. Птицы, беспечные, как сама жизнь, кружились над неподвижным фьордом. Девушка поднялась, сняла с себя платье, белье, легла в постель. Ее сильное, зрелое тело открылось ей, подобно весеннему ландшафту: его не касался еще ничей взор. Она пугалась себя — пугалась жизни. Ее тяготило одиночество. Казалось, буря плакала в каждом ее нерве. Но стоило ей только шелохнуться, как ее охватывал страх, какое-то предчувствие, что-то непонятное пробегало по всему ее телу. Она вскочила с кровати с болезненным стоном и дважды, не отдавая себе отчета, произнесла имя Арнальдура. Но когда она пришла в себя, то опять бросилась в постель, натянула на себя одеяло и простонала:
— Нет, никогда, никогда я не сделаю этого.
На следующее утро девушка проснулась в странном состоянии; быть может, у нее была высокая температура. Она встала и пошла чистить рыбу к Свейну Паулссону, затем вернулась домой, легла в постель и уснула. О, как хотелось ей заболеть воспалением легких и умереть. Но, проснувшись часам к одиннадцати, она почувствовала себя бодрой и здоровой, совершенно уравновешенной и никак не могла понять, почему была так возбуждена прошлой ночью и так подавлена утром. Уж не портится ли у нее характер, как у старой девы? Солнце шло к закату. В зеркальной поверхности фьорда отражались утренняя заря и вечерний закат, горы стояли вверх ногами. «Хорошо сейчас прогуляться вдоль берега», — подумала девушка.
На комоде лежала книга «Письма ко всем». Она как-то взяла почитать ее у Арнальдура. Стыдно так долго держать книгу. Еще подумает, что она хочет присвоить ее. Выпив кофе, Салка решила тотчас же вернуть Арнальдуру книгу.
Девушка направилась к кооперативу. Магазин был открыт, но внутри никого не было. На нее сильно пахнуло запахом бакалейных товаров. Тут же, рядом с мешками муки, в ящике из-под сахара, хранились книги Арнальдура — иностранные книги о социализме. Она перелистала несколько страниц, но ничего не поняла из того, что прочла. Наконец появился управляющий.
— Я пришла, чтобы вернуть тебе книгу. Спасибо.
— Пожалуйста. Садись сюда, на жидкое мыло, — и он указал ей на бочонок. — Хочешь изюму?
— Нет, спасибо.
И после короткого молчания она добавила:
— Надеюсь, вам было не скучно вчера вечером на поминках?
— Ну, что ты! Кончилось тем, что они повыбивали все стекла. Мне пришлось звонить в Силисфьорд и заказывать новые.
— Что ж, Гуйя Бейнтейна добилась своего.
— Я не вижу ничего дурного в том, что им хотелось потанцевать.
— Милый Арнальдур, неужто ты думаешь, что это меня как-нибудь трогает?
— Почему ты не осталась танцевать?
— Я легла спать пораньше. И крепко спала всю ночь. Кроме того, что может быть отвратительнее, чем танцы на похоронах отца?
Он разразился громким смехом, столь необычным для него.
— Ничуть это не отвратительнее, чем прочая чепуха, — возразил он. — Я думаю совсем наоборот. Если оставшиеся в живых танцуют, когда все кончено, это придает какой-то смысл бесполезной жизни пролетария; по крайней мере в этом есть доля оптимизма, не говоря уже о вызывающем презрении к смерти.
— А по-моему, это просто бесстыдство, — сказала девушка сердито. Но Арнальдур продолжал смеяться; ее раздражение оказывало на него только такое действие.
— Кроме того, — сказал он сквозь смех, — разве ты не видишь в этом истинного народного юмора — танцевать на поминках человека, у которого была всего одна нога! Это напоминает мне норвежскую танцевальную песенку. Она начинается так:
У всех мужиковПо паре ног.Без ног только мой муженек.
И он начал хохотать, как пьяный, хотя вряд ли можно было придумать менее остроумную шутку.
— Арнальдур, прекрати, пожалуйста, — сказала Салка Валка раздраженно. — Не потому ты смеешься, что находишь все очень смешным. — Она поднялась с места. — Ну, до свиданья, — сказала она. — Пойду прогуляться вдоль берега.
— Пойдем вместе, — предложил он.
— Не знаю. Ну, если ты хочешь. Я могу пройтись и одна. Не так часто я предлагаю парням прогуляться со мной.
— Пойдем вместе, Салка Валка, — сказал он. — Я только прихвачу плащ.
— Послушай, — заколебалась Салка, когда они подошли к двери. — Может быть, неправильно, что я предложила тебе пройтись со мной. Одна женщина говорила мне, что девушка никогда не должна сама приглашать парня.
— Ты меня вовсе не приглашала.
— Но я первая заговорила об этом, — сказала Салка Валка и покраснела. — Хотя я не вижу большой разницы, кто предложит первый — девушка или парень. Это же естественно…
Он подтолкнул ее к двери.
Мир был прекрасен, чудесен! Вечерний закат и утренняя заря соединились на земле и в море. Салка Валка и Арнальдур шли вдоль берега по направлению к горе Акслар, отвесно спускавшейся к устью фьорда. Наверху меж каменных валунов проглядывали полоски зелени. Здесь находят себе пастбище овцы с ягнятами, а внизу, у подножья, тихо плещется вода, подобно спокойному дыханию спящего. Они шли по тропинке, протоптанной лошадьми и коровами, вдоль узкой полоски земли у фьорда. Берег был полон жизни, его оглашал разноголосый гомон птиц. Птицы хлопотливо щебетали, занятые устройством своей жизни, или парили с мечтательным видом над уснувшей землей в тишине светлой ночи. На первый взгляд казалось, что в этой птичьей жизни господствует удивительное единодушие, несмотря на бесчисленное разнообразие голосов. Хотя наверняка и у птиц есть свои законы, по едва ли их так много, как у нас. Юноша и девушка уселись на поросшем травой холмике. Сочная молодая трава пробивалась средь белых камней и увядших водорослей. Точно когда-то по стране, бушуя, промчался пожар и теперь каждый лист водорослей сообщал почве жизненную силу.
