Чжоу Ли-бо - Ураган
На западной стене, где прежде обычно помещались таблицы предков, висели большие портреты Мао Цзе-дуна, Чжу Дэ и Линь Бяо, а сбоку от портретов на продольных красных полотнах Сяо Сян в честь новобрачных написал такие пожелания:
Век прожить вам в мире и согласье,Революцию доделать до конца!
— Поклонитесь же друг другу… без этого и свадьба за свадьбу не считается… — услышала Лю Гуй-лань шепот старухи Сунь.
Еле сдерживая улыбку, невеста отвесила жениху низкий поклон.
Дом наполнился веселой свадебной музыкой. Старуха Сунь вышла и сейчас же вернулась с двумя чарками водки. Одну она поднесла Го Цюань-хаю, другую — Лю Гуй-лань и велела им отпить по глотку, после чего она заставила их обменяться чарками и выпить все до дна.
В этот момент в комнату гурьбой ворвались подростки и окружили кан.
— Что вам здесь надо? — прикрикнул на них старик Чу. — Марш по домам, спать пора.
На этот раз возчик поддержал «вредного старикашку»:
— Чего торопитесь, еще успеете. У каждого из вас будет такой же день.
Мальчишки подняли хохот и, как ни уговаривали их старики, не уходили.
Го Цюань-хай пригласил гостей к обеду.
Для женщин стол накрыли в западной комнате. Распоряжались там вдова Чжао и старуха Тянь.
— Вот как теперь все просто стало… — говорила старуха Тянь, — а раньше-то сколько всяких хлопот было. Свиней приходилось колоть да еще до свадьбы всем подарки посылать. Откуда беднякам взять столько денег…
— Верно, верно, тетушка, — соглашалась вдова Чжао. — Теперь куда лучше. Каждый жениться может. Никаких стеснений нет. Все эти старые обряды да обычаи…
— А по-моему, старые обычаи вовсе не так уж плохи! — перебила старуха Сунь. — Они и семью укрепляли и от всякого баловства людей удерживали. Без обрядов какая же свадьба!
— После переворота, тетушка, люди по любви стали жениться, а не по принуждению, как в наше время, — заметила вдова Чжао.
Старуха Сунь согласилась, что жениться по любви — дело хорошее и похвальное, однако доказывала, что без обрядов все же никак нельзя: любовь — любовью, а человеческие законы — законами.
Мужчины собрались в соседнем доме. После сытного обеда они расположились на канах и вели веселую беседу, покуривая трубки и щелкая семечки.
Возчика вновь попросили рассказать о его женитьбе и о том, что наворожила ему когда-то тещина свинья. Старик Сунь с большой охотой исполнил просьбу. Когда возчик дошел до того места своих воспоминаний, где свинья предсказала ему одновременно и хорошую и дурную судьбу, старик Чу прикинулся удивленным:
— Как же так, сосед? Уж не напутал ли ты чего-нибудь по старости? Точно ли тещина свинья ухом пошевелила? Ведь раньше, помнится, ты говорил, что тебе одна бедность судьбой назначена и потому, мол, ты и разбогатеть не можешь.
— Что было раньше, то прошло, — возразил возчик, — теперь совсем другое. Ты все, язва, придираешься. Воробей, и тот каждый год гнездо меняет. Так же и судьба человеческая. Сейчас все изменилось, вот и судьба людей изменилась.
— Все теперь стало намного лучше, — согласился старик Тянь, — вот хотя бы, к примеру, то, что каждый жениться может.
— Правильно, правильно! — выпятил грудь старик Сунь. — Вот не будь у меня моей старухи, я сейчас бы женился на девушке, у которой земля есть!
— А ну, позовите сюда скорей его старуху! — закричал Чу. — Пусть послушает, какие он тут речи ведет…
Ночь была уже на исходе, а гости все еще продолжали веселиться. Вдруг снова зазвучали трубы. Все высыпали во двор, освещенный разноцветными фонариками.
Завершался свадебный обряд. Молодожены прощались с гостями, кланялись, благодаря за оказанную честь, и подносили каждому по паре пельменей.
Когда последний гость покинул двор, уже в третий раз пропели петухи и на востоке занималась заря.
XXVIII
Спустя три недели после свадьбы председателя Сяо Сян вновь прибыл в деревню Юаньмаотунь. На этот раз у него было особое задание.
Начальник бригады приехал прямо во двор крестьянского союза. Спрыгнув с седла, он тепло поздоровался с вышедшим ему навстречу Го Цюань-хаем:
— Женился? Ну, поздравляю. Выходит, опоздал я на свадьбу? Жаль… Небось, теперь жену и за дверь не выпускаешь и работать ей запретил?
— Что ты, начальник, — покраснел от смущения Го Цюань-хай. — Лю Гуй-лань руководит женщинами. Они плетут соломенные шляпы для работы на полях. Летом без шляпы в поле не будешь работать. Шляпы всем нужны. Мы их плетем и меняем в соседних деревнях на зерно и солому, а то после прошлогоднего наводнения у нас многого недостает.
— Ладно, об этом после, — остановил его Сяо Сян. — Что касается зерна и кормов, государство, может быть, окажет поддержку. Сейчас у меня другое дело. Очень срочное и важное. Прежде всего хочу посоветоваться с тобой. Работа, проведенная в уезде, в частности в районе, а особенно в деревне Юаньмаотунь, получила хорошую оценку. В прошлом году мы разгромили банду Ханя-седьмого, изъяли у помещиков ценности и оружие, это всем известно. Ошибки, допущенные по отношению к середнякам, имевшие, кстати сказать, место и в других районах Северной Маньчжурии, мы исправили быстрее, чем это сделали там. Однако кос в чем мы все же отстали. Надеюсь, ты понимаешь меня?
Го Цюань-хай сразу сообразил, что заставило Сяо Сяна так срочно приехать. Не торопясь, председатель набил трубку, закурил и только после этого ответил:
— Да, перед армией мы в большом долгу.
— Догадлив! — улыбнулся начальник бригады. — Ну как мы поступим?
— Сколько людей требуется на этот раз?
— Ты мне прежде скажи, сколько уже ушло в армию?
— Тридцать девять человек.
— Для такой деревни, как Юаньмаотунь, это не мало, но надо больше. Если мы сумеем еще столько же завербовать, догоним другие деревни. Вот, например, в Чанлинском районе уезда Хулань за одну неделю в армию записалось свыше тысячи молодых парней. Составили из них целый батальон, который так и называется «Чанлинский резервный батальон». Вот это слава!
Го Цюань-хай молча продолжал курить.
— Что, трудно? — спросил Сяо Сян, присаживаясь рядом.
— Да, нелегко… — с расстановкой ответил Го Цюань-хай. — Сам понимаешь: только что получили землю, дома, лошадей… Хочется ли расставаться со всем этим?
— Я понимаю, что нелегко, но ведь нужно. Соберем активистов, посоветуемся, а потом созовем общее собрание. В уезде Хулань устраивали беседы в каждом доме, а затем жены разговаривали с мужьями, отцы агитировали сыновей, младшие братья — старших. Результат получился очень хороший.
— Что ж, можно и у нас попробовать этот способ, — оживился Го Цюань-хай. — Сейчас скажу, чтобы предупредили активистов.
Он вышел, но тотчас же вернулся:
— Да… вот еще какое дело: Чжан Цзин-жуй, Дасаоцза и вдова Чжао просят принять их в партию.
— А ты беседовал с ними?
— Беседовал. В отношении Дасаоцзы могу сказать, что Бай Юй-шань, когда приезжал в отпуск, многое ей объяснил.
— И что же она говорит?
— Говорит, что хочет вступить в коммунистическую партию для того, чтобы довести революцию до конца.
— Так! А Чжан Цзин-жуй?
— Он искренне считает, что без коммунистической партии китайские крестьяне ничего не могли бы сделать, и каждый честный человек обязательно должен быть членом коммунистической партии. Вдова Чжао рассуждает так: муж был партийцем, и если она не последует примеру мужа, это будет преступлением перед его памятью. Говорит, что не боится смерти и что никакая работа ей не страшна, что хочет потрудиться для блага народа…
— Хорошо, мы их вызовем и обстоятельно побеседуем с каждым в отдельности, а сейчас, — нетерпеливо сказал Сяо Сян, — сейчас…
— Есть и еще один человек, — перебил его председатель, — тоже просится в партию…
Начальник бригады сразу догадался, о ком идет речь, но не выказал этого:
— Кто?
— Лю Гуй-лань…
Сяо Сян хорошо знал традиции китайской крестьянской семьи: достаточно одному из ее членов вступить в партию, как вся семья начинает сочувствовать революции.
— Ладно, — заключил он, — как только покончим с делами армии, займемся приемом в партию. А пока собирай активистов и устраивай совещание.
Вся деревня пришла в движение. Беседы в семьях, совещания активистов и общие собрания следовали одно за другим. Однако в армию записалось всего три человека: Ли Всегда Богатый, Чжан Цзин-жуй и старик Чу. Последнего, разумеется, в счет принимать было нельзя. Ему перевалило за шестьдесят, и его все равно бы вернули обратно.
С записью Чжан Цзин-жуя получилось осложнение: мать со слезами бросилась в крестьянский союз и просила оставить сына.