Никос Казандзакис - Христа распинают вновь
— Иногда… иногда… — прошептал он, — очень редко и только во сне…
Учитель сказал это и тут же опомнился. Рассердившись на Михелиса, он направился к выходу из пещеры. Еще шел дождь, ночная мгла окутала весь мир.
— Ухожу, — сказал он, — спокойной ночи!
— Уже стемнело, учитель, — насмешливо сказал Михелис. — Никто не увидит, что ты был на Саракине, и никто не скажет твоему брату об этом! До свидания!
У подножья учитель заметил двух человек, поднимавшихся на гору. Он посторонился и укрылся за скалой, чтобы его не увидели, и как только те прошли, спотыкаясь, побрел вниз по тропинке.
— Прав Михелис, — шептал он самому себе, спускаясь. — Прав он, — мой брат преступник и обманщик, а я — искалеченный, хотя и честный человек. Но я наберусь мужества и сегодня же пойду повидать брата!.. Брошу правду ему прямо в лицо, да поможет мне в этом господь бог!
У входа в пещеру поп Фотис и Манольос встретили поджидавшего их Михелиса. Увидав друзей, Михелис почувствовал, что покой водворяется в его сердце, что он уже не одинок. Мир стал добрым, и мертвец растаял в воздухе.
— Здравствуйте! — сказал он. — Как тяжко быть одному!
— Тяжким было и наше путешествие, — ответил поп Фотис. — Но бог нас окрылил.
И он коротко рассказал о своей встрече с архиепископом и о том, как тот отнесся к нему.
— Значит, война? — пробормотал Михелис и снова почувствовал в воздухе присутствие мертвеца.
— Война! — ответил поп Фотис. — Сперва нашими врагами были турецкие начальники. Теперь у нас иные враги — наши начальники. Это еще более злые враги, но с нами босой Христос!
Он обратился к Манольосу:
— Не всегда лицо у Христа такое, Манольос, каким ты вырезал его однажды из дерева: покорный, смиренный, которого бьют по одной щеке, а он подставляет другую. Нет, Христос бывает и грозным, он идет впереди, а за ним — обиженные всей земли. «Не думайте, что я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч!» Чьи это слова? Христа! Вот какое лицо у Христа мы видим, Манольос!
Глаза священника, как два уголька пылали во мраке пещеры. Он помолчал, потом добавил:
— Радуюсь я, дети мои, что у нас такой вождь. Ягненок — это хорошо, но когда вокруг волки, лев лучше.
Кто-то появился у входа в пещеру, в полумраке они увидели чье-то лицо и чьи-то руки.
— Кто там? — испуганно закричал Михелис.
И они услышали в ночи, сквозь шум дождя, гневный и печальный голос Яннакоса:
— Это я, братья мои! Я покинул погрязшее в грехах село и прошу убежища на вашей горе.
— Добро пожаловать, Яннакос! — закричали они и бросились обнимать его.
— Что с тобой случилось, Яннакос? — спросил его Манольос. Как это ты к нам пришел в такое время, в такой дождь?
Яннакос взял руку попа Фотиса и пылко поцеловал ее.
— Я слышал твои последние слова, отче, и я вместе с тобой! «Ягненок — это хорошо, но когда вокруг волки, лев лучше»!
Он отжал мокрые волосы, поставил на землю свой узел и сел на него. Все молчали.
— Сегодня пришел Панайотарос, наш новый сеиз, и показал мне приказ с печатью аги, — сказал наконец Яннакос. — Он забрал у меня ослика — я ведь был должником этого скряги Ладаса…
Он больше не мог сдержать слез; но затем взял себя в руки и вскочил.
— Как-нибудь ночью я спущусь с горы и подожгу его дом! Да, подожгу, клянусь Христом! — закричал он.
— Мы спустимся все вместе, Яннакос, — сказал священник. — Не торопись. Все вместе!
— А что, наш час уже настал? — пылко спросил Яннакос.
— Скоро настанет! Поэтому я приказываю: с завтрашнего дня все женщины и дети начнут учиться метать из пращи. Мы должны быть готовы!
Он направился к выходу.
— На сегодня хватит, дети мои, — сказал он. — Страшным ядом напоили нас сегодня люди. Хватит! Пора спать, сон заживляет раны… чтобы завтра нам нанесли другие!.. Пойдем со мной, Яннакос, ты будешь сегодня гостем в моей бедной келье. Добро пожаловать!
Яннакос вскинул на плечи свой узел и пошел за священником. Михелис и Манольос остались вдвоем. Михелис взял руку своего друга.
— Говори! — прошептал он.
Манольос вынул из котомки девичью косынку.
— Марьори передала тебе привет.
Михелис схватил страшный подарок. Как только он его ощупал, руки у него задрожали, он все понял. Наклонился над пышными косами, спрятал в них свое лицо, начал плакать и целовать их.
Потом поднял голову.
— Умирает? — спросил он.
Манольос не ответил.
Пока друзья вели на Саракине такие разговоры, учитель стиснув зубы направился к брату — к попу Григорису. Слова Михелиса устыдили и в то же время подбодрили его. Он расхрабрился и впервые в своей жизни решился поспорить с братом.
Когда учитель вошел к попу, тот сидел за столом. Он хорошо поел, — обед был вкусный, вина много, — закурил сигарету и с удовольствием вдыхал ее дым. Ага вчера сообщил попу, что исполнил его желание: прогнал саракинцев и сам, лично, опечатал дом Патриархеаса. Теперь настала очередь попа исполнить желание Ибрагимчика. Поп долго и упорно размышлял об этом, но никак не мог подобрать девушку, которую можно было бы отвести в конак без скандала. И как раз сегодня, покуривая сигарету, он нашел ее, и на душе у него сразу стало легко.
— Так оно и есть! — пробормотал поп, наполняя свой стакан вином; — Бог меня озарил! Девушка она хорошая и такого поведения, что никакого шума не произойдет. Ага будет доволен и станет на нашу сторону. Слава тебе, господи!
Как раз в это время и вошел учитель.
— Здравствуй, Николис, — сказал поп, даже не пошевелившись. — Откуда ты пришел? Ты весь в грязи.
— С Саракины! — собрав все свое мужество, ответил учитель.
Поп подскочил на стуле.
— Что же ты делал в их проклятом осином гнезде?
Разве ты не знаешь, что Саракина и Ликовриси на ножах?
«Держись, учитель! — сказал про себя Хаджи-Николис. — Вот сейчас ты сможешь показать себя! Докажешь, что ты достойный потомок Александра Македонского!»
— Я ходил к Михелису, — сказал он, — я хотел лично убедиться, сумасшедший он или нет.
— А! — закричал поп. — Ты хотел убедиться! Ну и что же?
— Я целый час беседовал с ним о разных вещах. О многом мы говорили…
— Ну? Ну?
— Он совершенно нормален.
Поп вскочил.
— Знай свое место, учитель, — крикнул он, — и не суй нос не в свои дела! Разве я велел тебе идти туда? Зачем же ты пошел?
— Все это так угнетало мою душу… прошептал учитель. — Я подозревал, что это несправедливо…
— Ты еще будешь учить меня, что справедливо и что несправедливо? Михелис — сумасшедший, вот что справедливо!
— Но он не сумасшедший… — осмелился сказать учитель.
— Я тебе говорю — сумасшедший! Ты не видишь дальше своего носа, дальше отдельных людей, а меня не интересуют отдельные люди, — я забочусь об общем благе. Я вождь народа! Ты понял, учитель?
Учитель молчал.
— Если поступают несправедливо по отношению к отдельной личности и от этого выигрывает все общество, то тогда справедливо поступить с ней несправедливо! Но где уж понять это твоему слабому разуму!
Поп остановился перед учителем, который слушал, опустив голову.
— Если тебя спросят, так и отвечай, а если не можешь, то молчи!
— Я буду молчать, — сказал учитель и встал, — но про себя…
Поп саркастически засмеялся:
— Про себя думай что хочешь, меня это абсолютно не беспокоит, про себя ты волен думать что угодно, но вслух — будь осторожен!
Затем голос попа смягчился.
— Мы братья, Николис, — сказал он, — и мы должны быть перед людьми одного мнения — моего… Ты понял?
Учитель хотел было крикнуть: «До каких же пор? У меня тоже есть свой ум и собственное мнение, я не согласен с тобой, не подпишусь я под этим несправедливым делом! Я выйду на площадь и поведаю людям правду!» Но вместо этого он направился к двери, промолвив:
— Спокойной ночи!
— Ну и потеха! — пробормотал поп, осушив стакан с вином. — Собственное мнение, говорит, есть у его милости!
Он сложил салфетку, перекрестился, возблагодарил бога, который посылает людям так много еды и питья, и отправился спать.
— Завтра рано утром, — сказал он громко, — я позову Марфу.
Ранним утром шла Марфа к дому попа, еще больше сгорбившись и бормоча себе под нос: «И на кой черт я понадобилась козлобородому попу с самого утра? Ведь сейчас в конаке проснется этот проклятый байстрюк и начнет орать: мне нужно то, мне нужно это! Сам не знает, чего он хочет, — чисто беременная баба!.. Будь осторожна, Марфа, и что бы ни говорил тебе козлобородый, так и знай, — это чертовы козни, это ловушка, бедная Марфа! Смотри, как бы не попала ты в беду!»
Марфа вошла в комнату. Поп сидел на диванчике, скрестив ноги, и шумно потягивал кофе. Глаза его опухли от сна.
