Владимир Богомолов - Момент истины (В августе сорок четвёртого)
В разговоре по «ВЧ» с Управлением контрразведки 1-го Украинского фронта установлено, что воинская часть 23076 – это артиллерийская бригада Резерва Главного Командования, ведущая сейчас бои на западном берегу Вислы в районе Сандомира. В состав фронта она прибыла несколько дней назад, в связи с чем данных об офицерском составе в отделе кадров штаба еще не имеется.
Сам факт командировки двух офицеров во время напряженных боев на плацдарме за пределы армейского тыла Управлению контрразведки 1-го Украинского фронта представляется совершенно неправдоподобным.
Сделанный нами запрос с просьбой срочно проверить и подтвердить принадлежность Савина и Вакуленко к в/ч 23076 в течение пяти часов остается без ответа, поскольку бригада ведет бои в окружении и со вчерашнего дня радиосвязь с нею отсутствует. Однако совпадение признаков словесного портрета, вещественные улики, а также многие противоречия в показаниях дают основания полагать, что задержанные нами лица являются особо опасными агентами, разыскиваемыми по делу «Неман».
Вакуленко и Савин содержатся в комендатуре станции Вильнюс под усиленной офицерской охраной, исключающей любую попытку побега или возможного самоубийства. Ожидаю Ваших указаний, а также распоряжения о их этапировании.
Согласно указанию о представлении к правительственным наградам, одновременно сообщаю краткие установочные данные наряда, осуществившего задержание:
старший – лейтенант Бессонов Михаил Иванович, 1918 г. р., урож. гор. Тамбова, русский, кандидат в члены ВКП(б), из рабочих;
патрульные: сержант Хамраев Юсуп, 1922 г. р., урож. гор. Самарканд, узбек, член ВЛКСМ, из совслужащих;
и ефрейтор Минин Алексей Дмитриевич, 1924 г. р., урож. деревни Рогачево Загорского р-на Московской обл., член ВЛКСМ, из колхозников.
Все трое командованием погранполка характеризуются только положительно.
Панаев». ЗАПИСКА ПО «ВЧ»«Чрезвычайно срочно!
Полякову
Для непосредственного руководства действиями органов НКГБ по делу «Неман» и дальнейшей активизации розыска в Лиду экстренным спецрейсом («Дуглас», бортовой номер 17, истребители сопровождения «ЛА-5 ФН» бортовые 29 и 31) в 15.40 вылетел облеченный особыми полномочиями Ставкой ВТК Нарком государственной безопасности с группой высшего оперативного состава.
Оповещение по системе ВНОС до аэродрома прибытия отделом перелетов произведено.
При отсутствии у местных органов потребного количества автомашин под Вашу личную ответственность предлагаю обеспечить всех прибывших необходимым автотранспортом и немедленно установить с ними тесный контакт для согласованности всех усилий по розыску.
Исполнение донесите.
Колыбанов».93. Помощник коменданта
То, что Алёхин вытащил пистолет и угрожал им старшему лейтенанту, произвело на помощника коменданта самое неприятное впечатление – ему стоило усилий сдержать и скрыть своё возмущение.
Разумеется, ему было известно о необходимости соблюдения мер личной предосторожности – об этом говорилось ежедневно на инструктаже нарядов, выделяемых воинскими частями. Он хорошо знал, что даже при повседневной проверке, осуществляемой в населённых пунктах парным комендантским патрулём, тогда как один смотрит документы, второй, находясь на соответствующем расстоянии, должен быть готовым каждое мгновение отразить любую попытку внезапного нападения. При этом по инструкции требовалось «бдительно следить» за поведением проверяемых, требовалось держать их всё время перед собой, ни на секунду не поворачиваться к ним спиной и не давать им заходить сбоку.
Но там речь шла о проверке неизвестных, о проверке с целью выявления и задержания государственных преступников, бандитов, немецкой агентуры, дезертиров и нарушителей воинских уставов и приказов. Здесь же точно такими нормами особист Алёхин руководствовался в отношении офицеров-фронтовиков с только что перекрёстно проверенными, абсолютно безупречными основными и второстепенными документами и, более того, угрожал одному из них пистолетом, что, по убеждению Аникушина, не вызывалось обстоятельствами и было уже чистым произволом.
Необходимость применения особистами оружия два года тому назад при выполнении сурового приказа Наркома Обороны No 227, подписанного лично товарищем Сталиным, Аникушин сознавал. Тогда немцы заняли Крым, захватили Ростов, их танковые и моторизованные дивизии ожесточённо рвались к Волге и на Кавказ, и надо было до последней возможности, до последней капли крови защищать и отстаивать каждую позицию, каждый клочок советской земли. Требовалось «стоять насмерть!» и для того любыми мерами пресекать отступление без приказа высшего командования. И решительные действия особистов, политработников и командиров в ту пору смертельной опасности вызывались жизненной необходимостью.
Но теперь, в период победного наступления нашей армии… здесь, в сотне километров от передовой… угрожать пистолетом заслуженному офицеру, фронтовику, пролившему свою кровь за Родину… И он, Аникушин, должен при этом оставаться безгласным наблюдателем, если даже не соучастником этих недостойных действий…
В нём было очень сильно чувство великого фронтового братства. По сути дела, с первой военной осени, с того момента, как он попал на передовую, к каждому фронтовику, будь то офицер или рядовой, лётчик или даже обозник, он невольно ощущал «тёплое под ложечкой», подсознательное чувство приязни и родства. И потому эти офицеры, особенно воевавшие не первый год капитан и старший лейтенант, были ему несравненно ближе и дороже любых тыловых особистов и, безусловно, ближе и дороже Алёхина и его помощников.
Чувство органической неприязни он испытывал не только к самому Алёхину, но и к обоим его подчинённым. В старшем лейтенанте он, припомнив, узнал офицера, который не поприветствовал его в городе, а потом, широко раскрыв глаза и явно придуриваясь, нахально оправдывался («Виноват… Не заметил… Извините, товарищ капитан… Я контуженый… слабый на голову… У меня припадки…»). И при этом, чтобы от него скорее отстали, делал вид, что вот-вот упадёт в обморок. А сегодня, проснувшись тут, в лесу, и увидев его, Аникушина, повёл себя так вызывающе («Явление Христа народу!..»), что даже тугодумистый Алёхин счёл нужным немедленно вмешаться. И этот лейтенантик… Мальчишка, который не колеблясь заставил бы его ползти по-пластунски – без всякой в том необходимости!.. Заика, а туда же!.. Несомненно, знает о нём всё, наверняка смотрел в комендатуре и его личное офицерское дело, а как неумно приставал: «Товарищ капитан, вы случайно не из Москвы?..» Случайно!.. «Где-то я вас встречал?.. Вы на кого-то похожи…» Дешёвые провокационные вопросы, рассчитанные на трусливых или дурачков… Не на того напали!..
В ту минуту, когда Алёхин вытащил пистолет и угрожал им Чубарову, у Аникушина мгновенно созрело решение. Он не будет молчать об этом произволе, он завтра же напишет рапорт. Только не майору и не начальнику гарнизона – эти люди, пожалуй, не захотят связываться с особистами, не станут заниматься соисканием неприятностей. Он напишет в Москву – это его право, предусмотренное уставом, как военнослужащий он может обратиться непосредственно даже к Наркому Обороны – Верховному Главнокомандующему.
Когда Алёхин, присев на корточки, снял петлю из наплечных лямок с горловины вещмешка и начал возиться с узлом на тесёмке, Аникушин, стоя за его правым плечом, увидел в круглом просвете наверху вещмешка то, что и ожидал увидеть: верхнюю тёмно-коричневую корку буханки армейского чёрного хлеба.
Что же ещё, кроме продуктов, могло быть в вещмешках пехотных офицеров, которым через какую-то неделю, максимум через две – он знал порядки резервных полков, – предстояло отправиться на передовую?.. Он хорошо представлял себе весь этот незамысловатый фронтовой скарб: запасные портянки и пара белья, вафельное полотенце, бритва, кусочек мыла, помазок, фляжка, две-три книжки (чаще всего «Боевой устав пехоты» и «Наставление по стрелковому делу»), ну и, возможно, что-нибудь нетабельное – флакончик дешёвого одеколона, шерстяные носки и тёплая нижняя рубашка или свитер, таскаемые вынужденно без употребления с весны до осени.
Сколько раз после боя ему приходилось прямо в окопе или в блиндаже разбирать и раздавать окружающим личные вещи убитых офицеров, таких вот Елатомцевых, Чубаровых и Васиных…
Буханка чёрного хлеба, увиденная им в вещмешке лейтенанта, подействовала на него, без преувеличения, как красная тряпка на быка. С одной стороны, были его собратья, офицеры-фронтовики, получавшие законный армейский паёк и в нём ржаной, с примесями хлеб, норму, определённую Наркомом, и ни граммом больше, с другой стороны, – тыловые особисты, потреблявшие без меры, сколько влезет, белый, как довоенный, из настоящей крупчатки ситник и другие деликатесные продукты, положенные по приказу только раненым в госпиталях и лётчикам боевых экипажей.