Айн Рэнд - Мы - живые
— Лео, подхалимство и другие подобные вещи — это несущественно. Воздействие этой силы на Виктора было более пагубным, его склонность к подхалимству — это всего лишь следствие. Эта сила сломала что-то внутри Виктора. Без воздуха и воды растения погибают. Я не дам сделать то же самое с тобой. Пусть миллионам людей грозит та же участь. Но ты должен остаться в живых. Ты, Лео, человек, которого я боготворю.
— Какой возвышенный слог! Откуда?
Кира уставилась на Лео и испуганно повторила:
— Откуда…
— Иногда, Кира, меня удивляет, почему ты никак не хочешь избавиться от склонности воспринимать все всерьез. Мне ничего не угрожает. Я делаю то, что хочу, чего не скажешь о других.
— Лео, послушай, я хочу решиться на один шаг. Мы с тобой должны распутать целый клубок проблем. Сделать это нелегко. Попробуем решить все одним махом!
—Как ты это себе представляешь?
— Лео, давай поженимся!
— Что? — скептически посмотрел на нее Лео.
— Давай поженимся.
Он откинул голову и расхохотался. Это был тот звучный холодный смех, который он позволял себе по отношению к Андрею Таганову и Морозову.
— Что за чепуха, Кира? Хочешь прикрыть грех законным браком?
— Не в этом дело.
— Не поздновато ли для нас обоих?
— Ну и что?
— К чему? В этом есть какая-нибудь необходимость?
— Нет.
— Тогда зачем все это?
— Не знаю. Однако я прошу тебя об этом.
— Это недостаточно веская причина, чтобы делать глупости. Я не расположен к тому, чтобы превратиться в почтенного супруга. Если ты боишься потерять меня, то никакая бумажка, исписанная каракулями красного чиновника, не удержит меня.
— Я не боюсь потерять тебя. Я опасаюсь, что ты можешь потерять самого себя.
— И ты полагаешь, что два рубля за ритуальные услуги в ЗАГСе и благословение управдома спасут мою заблудшую душу?
— Лео, у меня нет никаких причин просить — но я прошу.
— Гы что, выдвигаешь мне ультиматум?
— Нет, — мягко сказала Кира и смущенно улыбнулась.
— Тогда забудем об этом.
— Хорошо, Лео, — сдалась она.
Лео подхватил Киру под локти и приподнял.
— Ты маленькая истеричка, — утомленно произнес он. — Ты своими глупыми страхами доводишь себя до припадка. Выбрось все это из головы. Если ты так этого хочешь, то с сегодняшнего дня будем откладывать каждый рубль, собирать их для поездки в Сан-Франциско, Монте-Карло или на путешествие к планете Юпитер.
Лео высокомерно улыбался. Его необыкновенно красивое лицо было для Киры своего рода наркотиком, волшебным, безграничным и совершенным, как музыка. Она положила голову ему на плечо и стала беспомощно и безнадежно повторять наркотически действующее на нее имя:
— Лео… Лео… Лео…
X
Перед тем как пойти на работу, Павел Серов выпил. Днем он еще пропустил рюмочку. Он позвонил Морозову, и голос, принадлежащий явно самому Карпу, ответил ему, что товарища Морозова нет дома. Павел прошелся взад-вперед по своему кабинету. Схватив со стола чернильницу, он грохнул ее об пол. Затем, найдя в письме, которое он продиктовал, орфографическую ошибку, скомкал его и бросил в лицо секретарше. Он снова позвонил Морозову, но никто не поднял трубку. После этого Павлу позвонила женщина. Сладким голосом она настойчиво прошептала:
— Павлуша, дорогой, ты пообещал мне браслет! Какой-то спекулянт принес браслет, завернутый в грязный носовой платок, но отказался оставить его, пока не будет выплачена вся сумма. Серов позвонил Морозову в Пищетрест; но когда секретарь поинтересовался, кто звонит, Серов, не ответив, бросил трубку. Затем Серов разорался на какого-то посетителя в ободранной одежде, который пришел спросить, нет ли работы. Серов пригрозил ему ГПУ и распорядился, чтобы секретарша выпроводила всех визитеров. Он ушел с работы на час раньше обычного, хлопнув за собой дверью.
По пути домой, проходя мимо дома Морозова, Павел было задержался у подъезда, но, заметив стоящего на углу милиционера, не решился войти.
За ужином — который был прислан из столовой, расположенной в соседнем квартале, и состоял из холодного борща, на поверхности которого плавал застывший жир — Товарищ Соня объявила:
— Павел, мне нужна шуба. Ты же понимаешь, что мне нельзя простужаться, ради здоровья нашего ребенка. И не кроличью. Я знаю, тебе это по средствам. Нет, я не намекаю на то, чем ты подрабатываешь, просто я трезво смотрю на вещи.
Павел швырнул свою салфетку прямо в суп и, не притронувшись к еде, вышел из-за стола.
Он попытался позвонить Морозову домой, но, тщетно прождав в течение пяти минут, положил трубку. После этого Павел сел на кровать и опустошил бутылку водки. Товарищ Соня собралась и ушла на заседание педсовета в какую-то вечернюю школу для безграмотных домработниц. Павел прикончил еще одну бутылку.
Затем он решительно встал — его слегка покачивало из стороны в сторону — и туго затянув пояс своей меховой куртки, направился к Морозову домой. Павел позвонил в дверь три раза. Никто не открывал. Безразлично облокотившись о стену, он продолжал держать палец на кнопке звонка. За дверью было тихо. Тут Павел вдруг услышал шаги. Кто-то поднимался по лестнице. На всякий случай он спрятался в самом дальнем углу лестничной площадки. Шаги стихли этажом ниже, и Павел услышал, как сначала открылась, а потом закрылась дверь. Он смутно осознавал, что его не должны здесь видеть. Достав из кармана свою записную книжку и прислонив ее к стене, при проникающем в подъезд свете уличного фонаря, он вывел:
«Морозов, ублюдок!
Если ты не вернешь мне долг до утра, то будешь завтракать в ГПУ.
Надеюсь, ты меня понял.
С наилучшими пожеланиями.
Павел Серов».
Павел сложил записку и просунул ее под дверь.
По истечении пятнадцати минут Морозов бесшумно вышел из ванной комнаты и на цыпочках прошмыгнул в коридор. Он нервно прислушался. На лестнице было тихо. Вдруг его взгляд привлек слабо различимый в темноте клочок бумаги, лежащий на полу.
Склонившись над лампой в гостиной, Морозов прочитал записку. Он побледнел.
Раздался телефонный звонок. Вздрогнув, Морозов замер как вкопанный. Ему вдруг показалось, что тот, кто находится на другом конце телефонного провода, мог увидеть его с запиской в руке. Он затолкал клочок бумаги в карман и, дрожа от страха, поднял трубку. Звонила старая тетушка Морозова. Тяжело сопя, она попросила денег взаймы. Морозов назвал ее старой сукой и повесил трубку.
— Подбирай выражения, — через открытую дверь спальни раздался пронзительный голос Антонины Павловны, которая причесывалась, сидя за туалетным столиком. В ответ на это разъяренный Морозов взвился:
— Если бы не ты и не этот твой чертов любовник…
— Он не мой любовник — пока! — завизжала Антонина Павловна. — Неужели ты думаешь, что если бы он был им, я бы ползала на четвереньках перед таким старым гнусным дуралеем, как ты!
Они разругались.
Морозов забыл о лежащей в его кармане записке.
* * *Потолок ресторана, расположенного «на крыше» гостиницы «Европейская», был выполнен из стекла; казалось, что на присутствующих неумолимо надвигается черная пустота, давящая с большей силой, чем свод, сооруженный из стальных пластин. Горел желтый свет, который приглушался легкой пеленой из табачного дыма, жары и беспросветной мглы за стеклом. Лежащее на белых столиках серебро было начищено до блеска.
На бриллиантовых запонках людей и в капельках пота, проступившего на их раскрасневшихся лицах играли желтые искорки. Публика вожделенно склонилась над тарелками; все недоверчиво и поспешно пережевывали пищу; они не просто беззаботно проводили время в ночном кабаке — они насыщались.
За угловым столиком какой-то лысый мужчина был увлечен поглощением кровяного бифштекса; он один за другим отрезал маленькие кусочки и отправлял их себе в рот, энергично шлепая при этом толстыми губами. Напротив него сидела девочка лет пятнадцати с рыжими волосами; она ела торопливо, втянув голову в плечи; когда она подняла лицо, оно залилось краской; рот девочки перекосился, казалось, еще чуть-чуть — и она разрыдается.
Облако дыма клубилось у окна; худощавый мужчина с вытянутым лицом, при близком рассмотрении которого без труда просматривались линии черепа, раскачивался взад и вперед на задних ножках стула. Он курил без остановки, зажав сигарету в длинных желтых пальцах и выпуская дым через широкие ноздри; на лице его застыла сардоническая нездоровая усмешка.
Между столами прохаживались женщины; держались они с какой-то неуклюжей, наигранной дерзостью. Девица с мягкими золотистыми кудрями, сидящая одна за столиком в свете лампы, клевала носом. Вокруг ее глаз синели круги теней. Ротик был приоткрыт в порочной улыбке. Какая-то сухопарая темноволосая женщина до неприличия громко хохотала. Ее накрашенный помадой рот разверзся глубокой раной, выставляя напоказ белые зубы и очень красные десны. На плечах женщины выпирали кости, под ключицами просматривались впадины; ее кожа была цвета мутного кофе.
