В. Белов - ДУША БЕССМЕРТНА
— Только уж гляди, чтобы… Здря в «Красный пахарь» огрела. Ты уж… направил бы сперва.
— Как штык! Ну? Я что тебе? Трепаться не люблю. Бу сделано! — И побежал на лужок.
Вскоре ребята заговорили по-новому, вторая чекушка полетела в крапиву. Тетка забеспокоилась, подошла к ним:
— Дак, робята, как насчет дела-то?
— Что! А ну пойдем.
— Куда?
— Пойдем, пойдем.
Парень взял ее под ручку и подвел к магазинному крылечку, где висел боевой листок и красочный типографский плакат.
— Во! — сказал парень. — Любого выбирай! Хоть этого, хоть этого!
На плакате был нарисован большой кукурузный початок. Каждое зерно початка изображено было в виде веселого поросячьего рыльца.
Машина уже заурчала, парень отсалютовал тетке и прыгнул в кузов.
— Сотоны! Литру выпоила, литру! Обманщики. Я доберусь до вас, я номера запишу!
Тетка завопила и побежала за машиной, потом обратно.
— Так это же с лесопункта машина, а не колхозная, — сказала продавщица, когда разъяренная тетка попросила у нее бумажки и карандаш, чтобы записать номер.
Тетка не помня себя побежала в контору:
— Товарищ Райкин! Литру… литру выпоила, поросенка пообещал.
— Что? — обернулся председатель. — Кто пообещал? Поросят мы не продаем. Иван Савельевич, скажи кладовщику, чтобы лошадь запряг да паклю отвез. Расходный ордер не надо… Нет, нет, поросят нету продажных! Русским языком… какую литру? Нет никаких поросят.
…И все же ему пришлось разрешить продать одного поросенка, когда шумная тетка показала бумажку с записанным номером ушедшей машины. Потому что благодаря скантованной пакле ребята действительно выпили литр, а не две теткиных четвертинки.
* * *
Столовая сельпо стоит посреди деревни, а через деревню идет большая дорога. Машина остановилась.
— Похлебать бы… — слышится из кабины. Пошли хлебать.
Шоферы, возчики молока, плотники. Заходят, стуча сапожищами, здороваются. В меню: «суп полевой», «гуляш из телят». И чай. Нажимают больше на суп и на чай. Дедушко с апостольской лысиной закупил шесть стаканов, кожаную самодельную суму повесил на спинку стула, сидит, пьет чай старательно и не торопясь.
— Ты, дедушко, что-то много чаю-то набрал!
— А?
— Чаю-то, говорю, не лишка? Дед к разговору не пристает.
Две тетушки уже отпили, развязали верхние платки, сидят, громко разговаривают:
— Дак она за кого выхаживала-то?
Конца-краю нет женскому разговору, переберут всех знакомых и родных этих знакомых.
Здоровенный парень в масляной телогрейке зашел в столовую с горящей папироской, курит для маскировки в рукав.
— Миколай, выйди из помещенья! — сразу углядела буфетчица. — На воздухе покури!
Все чувствуют себя как дома, все знают друг друга.
— Так. Значит, суп луговой… — Полевой…
— Не имеет значенья. Хлеба триста, чаю стакан.
— Чай без вина, пей без меня!
— Курева-то не привезли?
— Мань, ты… это самое… стакашки-то оставь.
— Миколай, кому говорят, не кури в зале!
Парнишка-механизатор чайную лужицу на столе вытирает хлебной коркой, а дед смел хлебные крошки в горсть и высыпал их в рот.
* * *
И снова машина бежит и переваливает по дороге. Впереди со старческой торопливостью в движениях идет чья-то бабушка. В руке у нее хозяйственная сумка, наверное, старушка направилась в поселок к дочери или сыну. На автобус бабка, видимо, опоздала и оттого частенько оглядывается, не подвезет ли кто. И правда, сначала издалека ветер донес гул мотора, а потом показалась и сама машина. Бабушка заволновалась, обернулась и истово, как голосуют на собраниях, заранее подняла руку. Машина обдала бабку городским запахом, остановилась и, дернувшись, застыла. Шофер, прокручивая мотор, открыл дверцу: давай, мол, бабушка, да поскорее! Оба веселых грузчика поехали теперь вместе, в кузове.
Бабушка суетливо обходила знойный радиатор, торопилась на правую сторону.
— Подвези, батюшко!
— Давай, давай! — нетерпеливо кивал шофер.
— Ой спасибо-то тебе…
Мелькают за деревней березки, ольхи в канавах. У поселка шофер остановился, распахнул дверцу. Бабушка вылезла на обочину.
— Сколько тебе, батюшко?
Шофер вскинул голову, оттопырил губы, закатил глаза под брови. Он как бы прикидывал, потом серьезно сказал:
— Рубля четыре, бабушка, надо.
— Больно уж воложно-то, милой.
Однако бабка зубами развязала угол нижнего белого платочка.
— Ну, я с тебя два возьму, так и быть! — улыбчиво сказал парень. — Куда поехала-то?
— У меня, батюшко, только пятерочка. Да вот еще рупь есть.
— Ну, давай пока рубль да и пятерку давай, я тебе разменяю.
Она, колеблясь, неуверенно подала ему рубль, потом, помешкав, так же неуверенно подала и пятерку.
— Ты уж, милой, дай сдачу-то…
— Дам, дам. На вот тебе два трешника… Грузчики пели в кузове про безымянную высоту. Шофер, сдерживая смех, фыркнул, включил скорость.
Машина тоже фыркнула, обдала бабку жаром и укатила, исчезла за поселком. Бабка глядела вослед, ойкала:
— Омманул, прохвост, омманул! Шесть рублей подала. Пошто бы шесть подавать, рубля бы ему, прохвосту, хватило.
Стояла, считала деньги и от расстройства долго не могла сообразить, сколько это будет — два трешника шоферской сдачи.
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Не сучи ногами, головой не верти! Вишь, опеть глаза вытаращил, весь в отца. Тому-то дураку хоть трава не расти, воротами хлоп да уехал. А и матка не лучше, только и дома что ночевать. Ишь, ишь, глаза-ти забегали, ишь! Вот я тебя, голозадого! Ох и наколочу! Ох и наколочу!
У котика у котаБыла мачеха лиха. Колотила котаПоперек живота.Со кручинушки котДа на печку пошел,Кот на печку пошел,Трои лапти сплел.Себе и жене,Малым детонькам.
Не усни у меня! Ох, сотоненок, вроде опять напруденил. Другой раз на дню — где и копится? Обсушу, а больше не буду, пеленок на тебя, сотоненка, не напасти. Только перепелёнешь, он уж оммочил, нет чтобы под конец. Эк тебя проняло-то! Ну, экой потоп, прости господи. Пореви у меня, пореви-ко.
По миру кот ходит,Кошели волочит;А у нашего у ВитюшкаМатушка добра,Матушка добра,Вите титечки дала.Дитятко, покушайДа спи, золотой.Милое моё,Крохотаннёнькоё.Ой, люлю, ой, люлю,Умоленное…
Господи, царица небесная, матушка, все утро выревел! Рученьки, ирод, повытряс, ноженьки подкосил! Свалился ты на мою голову, мает всю ночь напролет. День наскрозь свету не вижу, всю истёп. Га-га-га — только и знаешь! Ры-ры-ры — только ведаешь! Глаза бы не глядели на беса, ой, кабы умер-то! Ой, кабы заревелся-то до смерти! Вишь, весь зашелся, брюхо-то напружинил. Нет мочи и сладу найти, господи, господи!.. Ну, иди, иди. на руки, иди, супостат. Доканывай меня, грешную, иди. Вот тебе на, все и прошло. Экого плута родили, ей-богу. Чево? Глазенки-ти глазенки-ти так и радуются.
Сорока кашу варила,Детей скликала…
Андели, расхорошенкой, весь в баушку.
СТАРЫЙ ДА МАЛЫЙ
Нынче купили Мишке новую кепку… Он пришел в школу празднично-неестественный: у него то и дело улыбкой сводило щербатый рот. На маленькой перемене все мальчики первого класса примеряли кепку. На большой перемене интерес к обнове ослаб, а к концу занятий совсем привыкли. И кепка потеряла для Мишки ценность, жизнь снова стала будничной.
После уроков — гуртом домой.
На околице взрослый соседский парень стрелял дробью в ворота бани, пробовал только что купленное ружье. На дверях бани углем нарисован тройной круг: палил в него с двадцати шагов, с пятидесяти. Вся дверинка была уже как решето.
Сугорбый старик в фуфайке и в такой же, как у Мишки, новой кепке сидел на бревне, корректировал эту пальбу. Над ними на безопасном расстоянии суматошно орала стая ворон и галок.
Вскоре начали палить по кепкам, потому что тотчас же нашлись доброхоты:
— Давай мою!
— А вот не попасть! Вот не попасть!
Старик с восхищением следил за стрельбой, кричали в небе вороны. Кепки по очереди взлетали вверх, и Мишка долго крепился. Но вот враз вдохнул воздух, набравшись храбрости, отчаянно бросил кепку. Бух! — не задело, ни одной дробиной. Он бросил еще раз, как можно выше, потом еще… Бух! — кепка вдруг подскочила в воздухе, клочья полетели во все стороны. Оказалось, не клочья, а бумажные пыжи. Однако и кепке досталось: насчитали шесть дыр…
— Я как брошу, как брошу! — захлебываясь, говорит Мишка. Он снова выглядит героем и с восторгом показывает дыроватую, пахнущую порохом обнову. До него не сразу доходит горестный смысл всего случившегося. Глаза его наполняются обильной влагой, слезы вот-вот покатятся по щекам. Губы сами постепенно вытягиваются в подкову. Все чувствуют, что еще мгновение — и у бани раздастся Мишкин рев.
