Кальман Миксат - ИСТОРИЯ НОСТИ-МЛАДШЕГО И МАРИИ TOOT

— Пойдемте, — мечтательно произнесла Мари. — Поищем папу.

Фери наклонился за ружьем и только тут вспомнил, что оно ведь даже не было заряжено.

Они отправились по течению ручейка, глядели, как он растет, ширится. Солнце сошло уже вниз, оно окрашивало пурпуром мясистые листья папоротников и расстилало золотые полотна в густой листве. Раздавшийся справа звук выстрела потряс тишину. Они пошли туда. Ручей бежал рядом, что-то бормотал, потом принялся ворчать. А они молчали.

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА Михай Тоот что-то пронюхал

Губернатор в одиночестве трудился в своем кабинете — он, да будет вам известно, набивал гильзы тонко нарезанным галочским табаком, когда без стука и доклада дверь распахнул Фери Ности.

— Ну-с? — спросил губернатор с официальной холодностью. Теперь Фери не питая ни капли уважения к своему начальству, он развалился на диване и даже ноги на него положил.

— Ну-с, я сделал Мари предложение, и она ответила согласием. Коперецкий вскочил, как наэлектризованный.

— Молодчина! А ну, встань, дай-ка я тебя обниму! Фери с тревогой глянул на вторую дверь, которая была открыта;

— Малинки там нет, — успокоил его Коперецкий. — У Вильмы небольшой насморк, она не выходит, вот и попросила его у меня на сегодня.

— Я не понял, что попросила Вильма?

— Малинку. Он весь день с ней в домино играет. Просто до глупости хороший парень этот Малинка. Ну, говори, говори, как было, что?

— Ах, если б я мог рассказать! Но даже если бы мог, не сказал бы. Знаешь, есть в этом что-то и смешное и глупое. Чтобы рассказать, нужно и то настроение, и та обстановка, и тишина леса, и лисицы, и так далее. Одним словом, вчера мы были в лесу, и все как-то устроилось само собой.

— Поздравляю, шурин! Большой груз ты с плеч наших снял. А со стариками уладил?

— Нельзя было, они оставили ужинать доктора Пазмара, а с другой стороны, мне хотелось соблюсти все формальности. Это ведь никогда не повредит.

— Напротив, принесет пользу. Люди не могли бы жить без формальностей.

— Поэтому я и явился к тебе первому, чтобы попросить: будь любезен, возьми на себя обязанности свата.

— Изволь, я к твоим услугам.

— Соблюсти форму надо хотя бы потому, что сам я даже заикнуться не смогу о материальной стороне дела, а тебе нетрудно коснуться этого и договориться со стариком.

— Твоя правда.

— Прежде всего, ты же знаешь, у меня долги. Их надо уплатить. И потом не могу я жить на регулярное пособие, будто какой-нибудь чиновник в отставке. У старика достаточно денег и здесь, в Бонтоваре, и в других банках, пусть купит дочери имение. Или отдаст нам Рекеттеш, а себе приобретет другое. Словом, у тебя хватит ловкости, чтобы, судя по обстоятельствам и дующим там ветрам, выжать как можно больше.

— Положись на меня, шурин.

— Значит, ты согласен?

— Почту за счастье. Завтра утром съезжу к ним, а потом закатим такую свадьбу, что даже кошки будут шампанское лакать. Ну, теперь ступай к Вильме и расскажи ей о поэтической стороне дела… А прозаическую улажу я.

Хоть новость следовало пока держать в тайне, она быстро распространилась среди родственников. Вильма побежала с ней к Раганьошам, Фери отправился на обед в Воглань и там вместе с тетушкой Мали строил розовые планы на будущее. Старому Ности телеграфировал сам Коперецкий «in Blumen» [131]: «Дыня поспела. Фери надкусил дыню». Старик получил телеграмму в парламенте, понял ее и тотчас же сел в поезд; более того, с помощью барышни-телеграфистки содержание странной телеграммы просочилось в публику, и иносказательные ее выражения, достойные Корана, циркулировали под соусами различных объяснений. В течение дня уже прослышали об этом Хорты Ильванци в своих деревнях, и назавтра все благородное семейство собралось в покоях Вильмы. Узнав, что губернатор направился в Рекеттегп, дабы окончательно урегулировать дело, они с огромным интересом ожидали его возвращения и новых вестей. Фери не тревожился совершенно: «Я в успехе уверен» А татарская княгиня вообще считала, что родители будут страшно счастливы: наконец-то и в Мари зашевелился тот маленький комочек мышц, который причиняет столько бед в мире — старикам нужен внук, и, если появится на свет мальчик, Михай Тоот просто с ума сойдет от радости. В комнатах было темно от трубочного дыма, но надменным дамам и господам он казался розовым туманом, в клубах которого вырисовывался мускулистый вздыбившийся буйвол — герб Ности. Фери чествовали, баловали просто как сказочного принца, возвратившегося из похода и привезшего добычу — невиданного соловья, от песен которого все молодеют. Это не шутка! До сих пор он был бременем в семье, а теперь станет набобом, светом очей; множество слов было сказано о состоянии Тоотов.

Удивительнейшим образом оно все росло и росло с тех пор, как в воображении семейства принадлежало уже Ности, росло так быстро, как не могло бы даже растаять, хотя бы и на самом деле оказалось в распоряжении Фери.

Все приняли участие в общей радости, только старый Ности был неспокоен. Это еще ненадежно. Нельзя делить шкуру неубитого медведя. Михай Тоот человек странный. Однако когда губернатор не вернулся домой даже к обеду, сомнения старого Ности тоже начали рассеиваться. Если Коперецкий остался там обедать, значит, они ведут переговоры, а раз ведут переговоры, то непременно договорятся.

После обеда настроение у него так повысилось, что он предложил сыграть в фербли, все равно деньги в семье останутся, и когда к вечеру прибыл Коперецкий, старый Ности уже проиграл кругленькую сумму из приданого невестки. Карета губернатора вкатилась во двор, все бросились к окнам, пытаясь догадаться о результате — конечно, не по внутренностям животных, как древние вещуны, а по различным другим признакам.

— Израиль весел, — сказала губернаторша, — он поднимается по лестнице, насвистывая.

— У Бубеника охотничья шапка набекрень, Бубеник пьян, — вглядывался Хомлоди.

— Видно, они попировали на славу, — заметила татарская княгиня.

Наконец Коперецкий поднялся, его тяжелые шаги раздавались все ближе, но прошла целая вечность, пока он распахнул дверь.

— Сено или солома? — вскричало сразу несколько голосов в то время, как самодовольный Фери весьма флегматично расчесывал усы, держа перед собой карманное зеркальце.

— О соломе даже речи нет, — заявил губернатор, немного важничая, — но и сено еще не скошено. Настроение немного упало.

— Непонятно! Фери был тоже поражен.

— Не шути, пожалуйста, — нетерпеливо произнес он.

— Зря лошадей сгонял, черт побери, — продолжал Коперецкий, и лица присутствовавших потемнели. — Мне не повезло.

— Израиль, ради бога, ты нас убьешь! — укорила его Вильма. — Говори яснее. Отдал Тоот свою дочь или нет?

— Нет, — ответил Коперецкий с превеликим душевным спокойствием и выдержал короткую артистическую паузу, во время которой в комнате наступила мучительная, могильная тишина. — И не мог отдать, поскольку его не было дома.

— Значит, ты с ним не разговаривал?

— Разумеется, не разговаривал, он еще вчера уехал в Тренчен. Получил телеграмму, что его шурина Велковича хватил удар, и отправился на похороны. А потом ему надо будет привести там в порядок семейные дела. Все словно освободились понемногу от нависшего кошмара.

— Ну, слава богу, значит, ничего не расстроилось.

— Напротив, все идет блестяще, — утверждал Коперецкий.

Потом он добавил, что не скрыл от дам цели своего посещения, а те успокоили его, рассказав, что Мари позавчера вечером откровенно призналась родителям в том, что произошло в лесу, и заявила, что либо выйдет замуж за Фери, либо вообще не выйдет. Старик не возражал, напротив, заявил, что Фери ему симпатичен и, если он станет немного посерьезнее, из него выйдет отличный человек.

Лица прояснились. Ведь это почти наверняка! Фери можно считать женихом. Только самого Фери угнетала мысль о том что удар хватил Велковича. Почему именно Велковича, а не кого-либо другого? Ему совсем не нравилось, что господину Тооту пришлось ехать именно в Тренчен.

— На чем вы порешили? — спросил он Коперецкого.

— А на чем мы могли порешить? Время свадьбы вы сами с ней установите. Да, госпожа Тоот говорила, что она как будто осенью хочет.

— Это долго! Коперецкий проказливо подмигнул:

— Понимаю тебя, шельмец! Прелестное существо! Даже, я налюбоваться не мог, а когда начал мысленно раздевать ее, освобождать от всех этих кофточек-юбочек…

— Ты просто отвратителен, Израиль! — перебила губернаторша. — Я больше никогда не смогу спокойно смотреть тебе в глаза, зная, сколько похоти в них скрыто.

— Когда старик вернется домой? — спросил Фери.

— Они не знают. Но за этим ты проследи, я обещал нанести им визит, как только он вернется. Хотя Мари сказала, что это необязательно; словом, ты мог бы уже привезти кольца…