Пелам Вудхаус - Золотце ты наше. Джим с Пиккадилли. Даровые деньги (сборник)
Эту, последнюю, фотографию Пэт подарила три месяца назад, перед отъездом в Ле Тукэ[3]. А теперь она вот-вот вернется…
Джон Кэррол, человек солидный, не менял привязанностей. Он всегда был влюблен в Пэт и не ждал перемены, хотя знал, что надеяться не на что. Когда ей было десять, а ему пятнадцать, она обожала его, как обожают больших мальчиков, которые умеют двигать ушами и не боятся коровы. Однако с тех пор отношение ее изменилось. Она обращалась с ним то ли как нянька с несколько отсталым ребенком, то ли как хозяйка – с приятной, но неуклюжей собакой. Тем не менее он ее любил, а она – возвращалась.
Джон выпрямился в кресле. Думал он медленно и только сейчас представил, что при этой злосчастной распре они оказались в разных лагерях. Что, если она не захочет с ним знаться?
Содрогнувшись от страха, он решил немедленно что-то сделать – и, в редком припадке ясновидения, понял, что именно. Надо поехать в Лондон, все ей рассказать и отдаться на ее милость. Если она поверит, что он числит дядю среди самых страшных злодеев нынешнего века, может, и обойдется без ссоры.
Когда разум проснулся, удержа ему нет. Джону пришла в голову потрясающая мысль: а почему бы не сделать предложение?
4
Он затрясся мелкой дрожью. Теперь он ясно видел, что ошибался все эти годы. Да, он любит Пэт, но ведь она об этом не знает! А теперь, в такой ситуации слово может что-то изменить.
Не потому ли, кстати сказать, она вечно над ним смеялась? Как-никак смешно видеть человека, который явно в тебя влюблен и молчит годами.
Он решительно взглянул на часы, было три без малого. Если выехать сейчас же в своей двухместной машине, в Лондон приедешь к семи, самое время для обеда. И он помчался вниз, в конюшни, где располагался гараж.
– Уберите эту машину, – сказал он Болту, искусно избегая совершенно мокрой Эмили. – Мне нужна двухместная.
– Двухместная, сэр?
– Да. Я еду в Лондон.
– Ее нету, мистер Джон, – сообщил шофер с тем мрачным удовольствием, с каким сообщал обычно, что аккумуляторы сели.
– Как так нету?
– Мистер Хьюго на ней уехал. К мистеру Кармоди, в этот самый курс. Говорит, у него дела, а вы не возражаете.
Двор завертелся. Не в первый раз бранил Джон легкомысленного кузена. «Не возражаю»! Только Хьюго и скажет такую чушь.
Глава II
Держи курс!
Что-то есть в мерзопакостных словах «Курс на здоровье!», чем-то они знакомы, будто мы их уже слышали. И тут вспоминаешь, что время от времени они появляются в «письмах читателей». Скажем, так:
Тяжела современная жизнь.
Издателю «Таймс», Лондон.
Mens sana in corpore sana[4].
Глубокоуважаемый N!
Неоднократно встречая в Вашей газете статьи о тяготах нынешней жизни, я задумался о том, знают ли Ваши читатели, что в графстве Вустершир есть заведение, для того и созданное, чтобы облегчить их. Санаторий «Курс на здоровье!» (располож. в прежнем Грэви-корт) основан д-ром Александром Твистом, известным американским медиком, знатоком физической культуры, который и руководит программой, позволяющей тем, кому не по силам вышеупомянутые тяготы, восстановить свое здоровье в идеальных условиях. Поднимаясь на заре и ведя спартанскую жизнь, отдыхающие (или пациенты) обновляют свои ткани. Доктор Твист, в прямом смысле этих слов, создает нового человека.
С глубоким уважением,
NN.
Или так:
Не много ли мы едим?
Издателю «Дэйли мэйл».
Умеренность, умеренность и еще раз умеренность!
Достопочтенный М!
В наши дни немолодые люди, набравшие лишний вес, нуждаются не столько в сиделке, сколько в наставнике.
Санаторий «Курс на здоровье!» (бывш. Грэви-корт, Вустершир) буквально творит чудеса под началом д-ра Александра Твиста, широко известного в Америке. Метод его сводится к диете и регулярным упражнениям.
Поистине, д-р Твист берет ветхого человека и создает нового!
Искренне Ваш, ММ.
При всех различиях – скажем, в подписи – послания эти принадлежат даровитому перу самого д-ра Твиста. Среди тех, кто слишком быстро отзывается на призыв гонга, но не забывает и о здоровье, они вызвали немалый, хотя и рассеянный интерес. Как бы то ни было, в этот день прославленный медик мог увидеть из окна одиннадцать человек, скачущих через скакалочку под надзором способного и преданного помощника, отставного сержанта Фланнери.
Опознать его мог бы не только Шерлок Холмс, но и, в хороший день, сам верный Уотсон. Только сержант не был, скажем так, выпуклым. Все прочие принадлежали к той разновидности, которая внушала доверие Юлию Цезарю[5]. Самым толстым, самым мокрым и самым печальным из них был Лестер Кармоди, владелец Радж-Холла.
Печаль его объяснялась тем, что только у него из всех мучеников страдала, кроме тела, и душа, ибо он, по меньшей мере в сотый раз, думал о том, сколько стоит лечение.
«Тридцать гиней в неделю, – считал он, сгибаясь и разгибаясь. – Четыре фунта десять шиллингов в день… Три шиллинга девять пенсов в час… Три фартинга в минуту!..» Цифры эти поворачивали меч в его сердце. Лестер Кармоди любил деньги больше всего на свете, кроме хорошего ужина.
Д-р Твист отвернулся от окна. Горничная внесла серебряный поднос, а на нем визитную карточку.
– Пусть войдет, – промолвил медик, изучив написанное, и тут же в кабинет вошел легким шагом молодой человек в светлом костюме.
– Доктор Твист?
– К вашим услугам.
Гость несколько удивился. Вероятно, он гадал, почему глава «Курса», способный создать нового человека, не применит свои возможности к себе. Дело в том, что прославленный врач был исключительно хлипок. Не украшали его и редкостное сходство с обезьяной, и хитрый, пронырливый взгляд, и нафабренные усики.
Однако, в конце концов, посетителя это не касалось. Хочешь нафабрить усы – что ж, Бог тебе судья.
– Разрешите представиться, – сказал упомянутый посетитель, – Хьюго…
– Знаю. Мне передали вашу карточку.
– Можно мне поговорить с дядей?
– Конечно, только не сейчас. – Медик показал на окно. – Подождите минутку, он занят.
Хьюго встал, посмотрел и еще больше удивился.
– О Господи! – воскликнул он, глядя на страдальцев. Отложив скакалки, они проделывали неприятные с виду упражнения, а именно – сгибались и разгибались, держа руки над головой и поводя, скажем так, талией. Зрелище это ошеломило бы любого племянника.
– Скажите, а еще долго? – несмело осведомился Хьюго. Д-р Твист взглянул на часы.
– Упражнения скоро кончатся, – ответил он. – Потом – холодный душ, растирание и перерыв до ленча.
– Холодный душ?
– Да.
– То есть дядя Лестер принимает холодный душ?
– Несомненно.
– О Господи!
Хьюго с уважением посмотрел на медика. Тот, кто заставил дядю извиваться, да еще загнал под холодные струи, достоин многого.
– Наверное, – предположил он, – после этого они наедаются?
– Им дают отбивную без сала, вареные овощи и сухарики.
– Больше ничего?
– Ничего.
– А что они пьют?
– Воду.
– И капельку вина?
– Нет.
– То есть нет?
– Вот именно.
– Ни-ка-ко-го вина?
– Естественно. Если б ваш дядя меньше пил, он бы здесь не был.
– А вот скажите, – попросил Хьюго, – название вы сами выдумали?
– Конечно. А что?
– Да так, не знаю. Подумал вдруг, спрошу-ка…
– У вас сигареты есть? – осведомился д-р Твист.
– Пожалуйста! – Хьюго вынул портсигар. – Здесь – турецкие, здесь – виргинские.
– Я не курю. Ни в коем случае не давайте их дяде. Ему противопоказан табак.
– Противопоказан?.. То есть он вьется, гнется, ест отбивные без сала, пьет воду – и вдобавок не курит?
– Именно.
– Ну, знаете! – сказал Хьюго. – Нет. Это не жизнь для белого человека.
Потрясенный сообщениями, он нервно заметался по комнате. Дядю он не очень любил, тот держал его в черном теле и практически не выпускал из Раджа, тут уж не до любви. И все же он не считал, что тому положены такие муки.
Да, сложный человек этот дядя. При его скаредности другой бы сидел на молоке и протертых опилках, как американский миллионер, но судьба со свойственной ей иронией одарила его прожорливостью.
– Ну, они кончили, – сказал доктор, выглянув в окно. – Можете поговорить с дядей. Надеюсь, его не ждут плохие новости?
– О нет! Скорей уж меня, – признался общительный Хьюго. – Хочу попросить денег.
– Вот как? – спросил специалист по физической культуре, живо интересовавшийся деньгами.
– Да, – отвечал Хьюго. – Пятьсот фунтов.
Произнес он это со скорбью, ибо, стоя у окна, хорошо видел дядю, а тот выглядел так, что мог пришибить на корню любые надежды. Конечно, если он треснет, Хьюго получит наследство; в противном же случае уповать не на что.
