Джеймс Джонс - Отныне и вовек
— Жалко только, потеряете отличного боксера в полусреднем, — равнодушно заметил Цербер, дав Хомсу наглядеться в тишине на закрытую дверь. Он вынул из машинки бумагу и стал закладывать копирку для второй страницы.
— Что? — Капитан поднял на него глаза. — Что вы этим хотите сказать?
— Когда начнутся ротные товарищеские, он будет еще сидеть. Я так понимаю, — бесстрастно сказал Цербер.
— Ну и черт с ним! Обойдемся. — Хомс помолчал. — Ладно, направьте его тогда в дисциплинарный.
— Но я уже напечатал.
— Перепечатайте, — приказал Хомс. — Вы хотите, чтобы из-за вашей лени солдат сидел в тюрьме лишних пять месяцев?
— Черт те что! — Цербер порвал бланки и пошел за чистыми. — Один такой твердолобый болван из Кентукки хуже, чем целый полк негров. Ему что специальный трибунал, что дисциплинарный — один черт. Могли бы ничего не менять.
— Его пора проучить, — сказал Хомс.
— Еще как пора! — с жаром согласился Цербер. — Но таким, как он, хоть кол на голове теши. Я их породу знаю, насмотрелся. В тюрьме-то они тихие, работают, не высовываются, а выйдет такой на свободу — и через пару недель снова за решеткой. Скорее голову даст себе отрубить, чем признает, что не прав. Мозги-то куриные. Только вы успеете его натаскать к декабрьскому полковому чемпионату, а он перед самыми соревнованиями отколет еще какой-нибудь номер и снова сядет. Нарочно, назло вам. Эти парни с гор все одинаковые, я уж их насмотрелся. Им дай волю — Америка перестанет быть свободной страной.
— Мне наплевать, что он еще отколет! — заорал Хомс, выпрямляясь в кресле. — И плевал я на все эти чемпионаты! Терпеть такую наглость я не обязан! Он думает, я ему кто? Я офицер, а не истопник! — Самолюбию капитана было нанесено оскорбление, и лицо его вновь побагровело. Он злобно буравил глазами Цербера.
Цербер расчетливо выждал, и, когда цветовые изменения физиономии Хомса подсказали, что наступил благоприятный момент, он проникновенно поведал шефу, что тот думает на самом деле.
— Капитан, вы же это не серьезно, — мягко сказал он, изображая неподдельный ужас. — Вы же это под горячую руку. Иначе никогда бы так не сказали. Неужели вы готовы проиграть чемпионат из-за какой-то досадной мелочи?
— Из-за мелочи? Это называется мелочь?! Вы хоть думайте, что говорите, сержант! — Хомс поднес руки к лицу и осторожно потер его, разгоняя прилившую кровь. — Ладно, — сказал он. — Я думаю, вы правы. Глупо терять голову. Себе же дороже. Может, у него и в мыслях не было никому дерзить. — Он вздохнул. — Вы уже заполнили бланки?
— Еще нет, сэр.
— Тогда уберите их на место. Я думаю, так будет разумнее.
— Но вы хотя бы наложите на него взыскание построже своей властью, — посоветовал Цербер.
— Ха! — с гневным сарказмом хмыкнул капитан. — Если бы я не отвечал за команду боксеров, я бы ему показал. Парню повезло, что он так легко отделался. Запишите в журнал Взысканий: три недели без увольнения в город. Ладно, я пошел домой. Домой… — задумчиво повторил он, будто размышлял вслух. — Завтра вызовите его ко мне, я с ним поговорю. И приказ завизирую тоже завтра.
— Хорошо, сэр. Если вы считаете, что так надо, значит, так и сделаем. — Цербер вынул из стола толстый журнал в кожаном переплете, открыл его и достал авторучку. Хомс устало улыбнулся ему и ушел. Цербер закрыл журнал, положил его обратно в стол, поднялся и, шагнув к окну, увидел, как капитан идет через двор, по которому пролегли длинные вечерние тени. На мгновенье ему стало жалко Хомса. Впрочем, что его жалеть? Сам виноват.
На завтра, когда Хомс потребовал журнал, Цербер вынул его из стола, открыл, обнаружил, что страница пуста, и начал смущенно объяснять, что вчера было много разных дел и он не успел записать. Просто забыл. Капитан торопился в клуб и уже стоял в дверях. «Вы сейчас впишите, а завтра дадите мне, я завизирую», — сказал он. «Так точно, сэр. Прямо сейчас и впишу». — Цербер достал авторучку. Капитан ушел. Цербер положил ручку в карман.
А на следующий день на Хомса на-валились новые заботы, и он даже не вспомнил про Пруита.
Ему лично совершенно наплевать, оставят этого сопляка на три недели без увольнительной или нет, дело вовсе не в этом, убеждал себя Цербер. Кстати, наказание наверняка пошло бы Пруиту на пользу. Тем более Старк говорил, парень втюрился в эту спесивую шлюшку у миссис Кипфер. За три недели в казарме Пруит как раз успел бы выкинуть ее из головы. Но Цербер с самого начала решил: либо он добьется, что Пруита не накажут вообще, либо попытка не засчитывается, и теперь он жалел, что поставил себе такое условие. А Пруита ему не жалко. Нисколько. Пруит сам себе роет яму. Влюбиться в самонадеянную девку из борделя! С этого дурака станется, вполне в его духе. Он роет себе не просто яму, он роет пропасть. Цербер неодобрительно фыркнул.
Когда они вернулись в казарму во второй раз и выяснилось, что Хомса в роте нет, Пруит вздохнул с облегчением. Палузо тоже был доволен. Он быстро отпустил Пруита, а сам пошел в гарнизонный магазин, чтобы не маячить в казарме. Ни Пруит, ни Палузо не догадывались, что продолжения у этой истории не будет. Пруит хромая поднялся наверх, распаковал снаряжение, положил все на место, сходил в душ, переоделся в чистое и, растянувшись на койке, ждал, что с минуты на минуту за ним придет дежурный по части или сержант из караула. И только перед самым ужином ему стало ясно, что никто не придет: он прождал целых полтора часа.
Когда раздался сигнал на ужин, он понял, что чья-то рука отвела от него судьбу. Это мог сделать только Цербер, по каким-то своим таинственным соображениям он счел себя вправе вмешаться. Зачем ему это? Какое его дело? — сердито думал Пруит, хромая по лестнице в столовую. На черта он сует нос, куда его не просят?
После ужина он снова растянулся на койке, и груз усталости, накопленной ногами, тяжело придавил одеяло. Тогда-то Маджио и поздравил его с победой.
— Старик, ты молодец, — сказал Анджело, подойдя к его койке. — Обидно только, что меня там не было и я сам не видел. А вообще — молодец. Если б не эта сука Галович — он английский в Оксфорде учил, не иначе! — я бы тоже там был. Но ты, старик, все равно молодец. Я тобой горжусь.
— Угу, — устало сказал Пруит. Он все еще пытался понять, почему вдруг так сорвался сегодня. Он не только дал им повод навесить ему внеочередной наряд в день получки, причем еще не факт, что обошлось, но и сделал все возможное, чтобы они отправили его прямиком в тюрьму, они о таком даже не мечтали. А он-то поклялся, что будет образцовым солдатом, и еще строил грандиозные планы, как заставит их всех беситься от злости. И сорвался. Причем даже не через месяц, напомнил он себе, не через неделю, не через два дня, а в самый же первый день. Да, видно, вынести профилактику совсем не так просто, как казалось. Видно, есть какие-то тонкости, какие-то секреты. Видно, профилактика действует на человека хитрее, чем он предполагал сначала, так уж она придумана. И либо он на свою беду недооценил их умение применять эти хитрости, либо, что хуже, слишком переоценил собственную силу воли. Видно, смысл профилактики в том, чтобы больнее всего бить по самому сильному, что есть в человеке, — по его гордости и человеческому достоинству. А вдруг это заодно и самое слабое?
Он шаг за шагом вспоминал случившееся, и его переполнял ужас от собственной предельной несостоятельности, переполнял настолько, что заглушал даже страх попасть в тюрьму, которой он очень боялся, когда не распалял себя яростью.
Утром он вышел на строевую другим человеком, ему было грустно, но он поумнел. Он напрочь отказался от мысли перевоспитать или хотя бы проучить их. Он больше не надеялся и не рассчитывал на мгновенную победу. И когда профилактика началась сначала и он снова сразу же вошел в роль образцового солдата, он вел уже не наступательный, а лишь оборонительный бой и тихо тлеющая молчаливая ненависть, его единственная защита, прятала под своей броней только одну мысль — он думал сейчас только о Лорен и о дне получки, и это согревало его, как глоток виски, мягким теплом заслоняло от жгучего огня ненависти, который медленно превращал его в лед.
Глава 20
В день получки строевую закругляют в десять утра. Ты моешься, бреешься, снова чистишь зубы, аккуратно надеваешь свою парадную, самую свежую форму и тщательно завязываешь бежевый галстук, следя, чтобы узел не перекосился ни на миллиметр. Кропотливо приводишь в порядок ногти и только потом, наконец, выходишь на солнце во двор, стоишь и ждешь, когда начнут выдавать деньги, но при этом все время поправляешь галстук и помнишь, что под ногтями должно быть чисто, потому что в каждой роте у офицеров свои придури, и неважно, что день получки не всегда совпадает с днем осмотра внешнего вида. Некоторые офицеры прежде всего глядят на ботинки, другие смотрят, отутюжены ли брюки, третьи придираются к прическе. А у капитана Хомса пунктик — галстук и ногти. Если ему не понравится, как ты завязал галстук или как вычистил ногти, это, конечно, не значит, что он вычеркнет тебя из ведомости, но тебе не миновать сурового разноса и ты снова переходишь в конец очереди.
