Илья Штемлер - Архив
— Ну? — произнесла Тимофеева. — Я тут сижу, а тем временем, возможно, еще подвезли документы из Городского суда. Под лестницей все почти забито. Вот несчастье, свалились они на мою голову.
— Уступила Софьюшка, уступила, — отрешенно обронил Гальперин.
— Уступила. Если вы помалкивали, — с обидой ответила Тимофеева. — И вообще, я вам скажу, Илья Борисович, по совести…
Гальперин перевел на Тимофееву тяжелый воспаленный взгляд. Что она ему скажет?
— Ладно. В другой раз. Еще обидитесь, — вздохнула Тимофеева.
— Обижусь, Софья, — обронил серьезно Гальперин. — Знаю, в чем ты можешь меня попрекнуть, знаю…
А случилось вот что…
Архив Городского суда затопило водой, ночью прорвало магистраль. И Управление не нашло иного выхода, как приказать Мирошуку приютить пострадавшие документы. Временно, пока откачают воду. Но верно говорят — нет ничего более постоянного, чем временное. Мирошук, испытывая страх за свою недавнюю невольную конфронтацию, не посмел перечить начальству и отдал указание Тимофеевой разместить пострадавшие документы. Та на дыбы! «Да вы что?! Только от хлебного точильщика избавились. Из последних сил поддерживаем режим в хранилище, а вы хотите завести плесень? Не говоря о том, что нет свободных площадей!» Мирошук не отступал. Но и Тимофеева не сдавалась, криком стояла на своем… А Управление наседало — гибнут документы. Тогда Тимофеева предложила свой вариант — разместить документы Городского суда в кладовой № 8 спецхрана. Там никого не бывает, все опломбировано, так что документы можно россыпью сложить в проходах. Но при одном условии — в спецхран завезут папки, что хранили в архиве Городского суда на высоких полатях, которые не пострадали от воды. А освободившиеся места используют под просушку поврежденных документов… «Иначе я категорически не согласна! — заявила Тимофеева. — Режим хранения нарушать не буду!» На том и порешили, хотя и предстояла двойная работа, но что поделаешь с этой психованой, в Управлении махнули рукой и дали добро, Уповая на то, что Городской суд — организация специфическая. Поднимут в своих камерах арестантиков — тех, кто пятнадцать суток отбывает, мается, — вмиг перекидают документы.
Не останься тогда Тимофеева одна, если поддержал бы ее Гальперин, то не пришлось бы распатронивать спецхран, одолели бы Управление.
— Ладно, Софья, — буркнул Гальперин. — Давай о другом. Что там с сундуком Колесникова? Надо с ним разобраться наконец… Там весьма любопытные документы. Если я тебе покажу, ты ахнешь. Только надо приглядеться, не фальшивые ли.
— Что за документы? — встрепенулась Тимофеева.
Гальперин помолчал — сказать, нет? Пока воздержится. Угораздило же его тогда поведать этому стервецу Брусницыну. Сейчас он погодит, не станет в колокола бухать.
— Позже, Софья, позже, — решил Гальперин.
— А что сундук? — проговорила Тимофеева. — Женя им занимается, сам по себе. Обнаружил письма художников-авангардистов… Я делаю вид, что не замечаю.
— И правильно. Раз не можешь через себя перешагнуть.
— Уйду на пенсию, пусть и делают что хотят, — Тимофеева поморщилась. Любое напоминание о злосчастном сундуке стоило ей нервов.
— Какая пенсия? Погляди на себя — кровь с молоком. А зубы вообще как у девчонки.
— Тебе завидно, — подхватила Тимофеева. — Что-то ты, Илья, и впрямь неважно выглядишь. Опять живешь, как студент в общежитии?
Гальперин нахмурился. На эту тему разговаривать не хотелось.
— Так мы ничего не решили? — он резко перевел разговор.
— Что решать? — ответила Тимофеева. — Выписывай дела этого… Янссона на себя. Я их и выдам. Или пусть Мирошук затребует на свою фамилию.
— Не Янссона, а Зотова, — поправил Гальперин. — Я тебе еще раз повторяю — не хотелось бы втягивать директора. Тот и так извелся от страха, а ты его на спецхран науськиваешь. Помрет ведь…
— Слышала уже, слышала, — Тимофеева поднялась. — Как угодно — вы с ним начальство, имеете власть над спецхраном… Тем более я уже сняла сигнализацию в восьмой кладовой, пока завезу документы из Городского суда.
— Вот и хорошо, — без особого воодушевления проговорил Гальперин.
Весь сыр-бор загорелся вчера, когда в кабинет Гальперина пришла Чемоданова. Ей нужны были документы Медицинского департамента, что попали вместе с делами Жандармского управления на специальное хранение сразу же после революции. Да так там и лежат, точно на дне океана. Каждый раз эта непоседа Чемоданова втягивала архив в какую-нибудь историю. Будь исследователь гражданином СССР, и то дело непростое, требуется запрос, разрешение Управления, нередко и согласие «компетентных» органов. А тут вообще — человек приехал из Швеции. Но Чемоданова не отступала К Мирошуку, небось, не пошла, знала, что при слове «спецхран» Мирошук становится невменяем. А может быть, и напрасно не пошла? В последнее время поведение директора стало непонятным. Ореол бунтаря, человека радикальных убеждений чем-то приглянулся директору. Он даже двигался по архиву как-то иначе, закинув голову и развернув плечи. Ступал твердо, горделиво, точно конь на выездке…
Тимофеева поднялась. Ее некрасивое, но какое-то опрятное лицо выражало недоумение. Она так и не поняла, для чего ее вызвали, и главное срочно. Да и обида не прошла, та, давняя, когда Гальперин ее одернул перед всеми сотрудниками, на собрании. И даже не извинился. Второго такого эгоиста еще поискать надо.
— Зачем ты меня позвал, не понимаю, — произнесла Тимофеева с раздражением. — Тебя что-то смущает? Действуй по закону. Пусть приносит ходатайство из посольства Швеции… А вообще-то я этой Чемодановой выдам — кто-кто, а она-то знает, что все не просто. И ставит тебя в глупое положение.
Гальперин смотрел на стол полуприкрытыми глазами.
— Боюсь я, Софья, — произнес он, едва раздвигая тонкие губы слабого маленького рта. — Страх в меня вселился. Неуверенность какая-то. Сам не знаю… Чувствую зависимость от всех. От директора, от тебя, от Шереметьевой… даже от Чемодановой.
— Что ты говоришь, Илья? — Тимофеева шагнула к столу и наклонилась, упираясь локтями в случайные бумаги. — Какая зависимость? От меня, от Нины Чемодановой… Смешно даже, — она опустилась на близкий стул. Так в молчании сидят сердобольные женщины, желая в сострадании пересидеть чужую беду, помочь своим присутствием.
— Ладно, иди, Софья, я слабину дал, — проговорил Гальперин. — Иди. Сам решу что-нибудь.
Казалось бы, в его положении разумней всего соблюдать букву закона и тем самым оградить себя от возможных упреков в злоупотреблении служебным положением. Но нет! Его угнетало другое. То, что горше всего бередит совесть: его репутация в глазах тех, кто… рядом. Ведь близкие его покинули. Где Ксения? Где Аркадий? В опустевшей квартире бродит одиночество и старость… Остались лишь те, с кем он, в сущности, и жил рядом долгие годы, — его сотрудники. Поведение некоторых из них тогда, на собрании, ему казалось наваждением, о котором каждый из них в душе сожалеет. И потому Гальперин находил им оправдание. Он их прощал! В нем просыпалась душа предков, воплощенная с древнейших времен в Книге книг — Ветхом завете и особенно в своде законов Моисея. Именно она, эта душа, помогла его народу выжить, не растерять себя на тысячелетних каторжных дорогах жизни. Что Гальперину как историку было хорошо известно. Он часто об этом размышлял в последнее время… Сознавая, что он во многом грешен, Гальперин старался сопоставить свою греховность с общечеловеческим грехом, тем самым сгладить и собственную вину.
За долгие годы общения Тимофеева хорошо изучила Гальперина. Поэтому она и предложила воспользоваться тем, что вскрыта восьмая кладовая, где содержались документы специального хранения, и просмотреть материал, что относился к деятельности Медицинского департамента. Судя по описи, там нет и трехсот страниц. Для таких опытных людей, как Чемоданова и Колесников, это раз плюнуть. Сядут на подоконник, перелистают…
— Только не стоит распространяться про эту диверсию, — заключила Тимофеева. — Начнут судачить…
— Для этого я тебя и позвал, Софьюшка, — облегченно улыбнулся Гальперин. — Ты всегда найдешь выход.
— Выход, — пробурчала Тимофеева. — Толкаешь меня на нарушение, а сам в стороне, хитрец.
Покинув кабинет, Тимофеева вышла на лестничную площадку. Перегнувшись над перилами, высмотрела дежурившего милиционера.
— Остатки привезли, нет? — крикнула она в колодезную сырость лестничного пролета.
Пока сержант Мустафаев собирался с ответом, Тимофеевой на месте уже не было, видно, сама определила, что новую партию документов пока не привезли.
А сверху, выше на три этажа от площадки, где только что стояла Тимофеева, доносилась перебранка — там работали маляры под бдительным оком самого директора архива Мирошука. Как показал опыт — ослабление досмотра и так затянуло начавшийся еще в прошлом месяце косметический ремонт.
