Эжен Сю - Парижские тайны. Том II
— Я и не сомневался, что речь пойдет об очередной жестокой шутке, — сказал нотариус, сдерживая ярость. — Вас ничто не может растрогать… ничто… Что же поделать? По крайней мере, рассказывайте хоть что-нибудь. Я служу вам как последний лакей, ради вас я пренебрегаю самыми важными для меня делами, я уже толком не понимаю, что делаю… я стал предметом удивления и насмешек для моих служащих… мои постоянные клиенты опасаются поручать мне вести их дела… Я порвал отношения с несколькими благочестивыми особами, с которыми прежде часто виделся… я даже, подумать не решаюсь о том, что обо мне говорят, чем объясняют полную перемену в моих привычках… И вы, не знаете, нет, вы не знаете, к каким ужасным последствиям для меня может привести моя безумная страсть к вам… Разве все это не говорит о моей преданности, о тех жертвах, какие я приношу?.. Вам угодно иметь еще другие доказательства?.. Скажите какие! Может быть, вам нужно золото? Меня считают более богатым, чем на самом деле… но я готов…
— А что прикажете делать мне сейчас с вашим золотом? — спросила Сесили, прерывая нотариуса и пожимая плечами. — Для того чтобы жить в этой комнате, золото не нужно… Не больно-то вы изобретательны!
— Но разве моя в том вина, что вам нравится сидеть здесь как в тюрьме… Или вам не подходит сама эта комната? Вы хотели бы жить в более роскошном покое? Говорите… Приказывайте…
— А зачем? Я еще раз спрашиваю вас: зачем? О, вот если бы я поджидала тут дорогого мне человека… пылающего любовью, которую он внушает и которую разделяет сам, тогда бы я жаждала золота, шелков, цветов, изысканных духов с необыкновенным ароматом; все дивные предметы роскоши, все самое пышное, самое чудесное понадобилось бы мне для того, чтобы служить рамкой для моей пламенной любви, — сказала Сесили с такой страстью в голосе, что нотариус вздрогнул всем телом.
— Ну так что ж! Все эти предметы роскоши… достаточно вам сказать лишь слово и…
— Зачем они мне? Для чего они мне? К чему рама, если нет картины?.. А обожаемый мною человек… где его найти, где… дорогой мой господин?
— Да, это-правда!.. — с горечью воскликнул Жак Ферран. — Ведь я стар… я уродлив… я могу вызвать у вас только брезгливое отвращение… Эта женщина обливает меня презрением… она жестоко играет мною… а у меня нет сил прогнать ее… У меня достанет сил только на то, чтобы страдать.
— Ох, до чего несносный плакса! Ох, глупец, способный только на слезливые жалобы! — воскликнула Сесили сардоническим и презрительным тоном. — Он умеет только одно: стенать и приходить в отчаяние… а между тем он уже десять дней сидит взаперти рядом с молодой женщиной… находится наедине с нею в уединенном доме…
— Но ведь эта женщина пренебрегает мною… но ведь эта женщина вооружена кинжалом… но ведь эта женщина запирается у себя в комнате на ключ!.. — в бешенстве завопил нотариус.
— Ну и что? Победи пренебрежение этой женщины; заставь ее выронить кинжал из рук; убеди ее отпереть дверь, которая вас разделяет… добейся этого не грубой силой… и тогда она окажется бессильна перед тобой…
— Как же мне этого добиться?
— Силой твоей страсти!..
— Силой страсти… Но как мне зажечь в ней ответную страсть, господи?
— Я вижу, что ты всего лишь заурядный нотариус и святоша в придачу!.. Ты просто жалок… Неужели я должна учить тебя, как действовать?! Ты уродлив — стань грозным, и тогда о твоем уродстве забудут. Ты стар — будь сильным и энергичным, и тогда о твоем возрасте забудут… Ты внушаешь отвращение — научись внушать страх. Да, тебе не дано быть гордым скакуном, который победоносно ржет в табуне кобылиц, с нетерпением ждущих его, не будь же, по крайней мере, глупым верблюдом, который опускается на колени и ждет, пока его навьючат… Стань тигром… старым тигром, который ревет над окровавленной добычей и тем хорош… и потому тигрица из глубины пустыни отвечает на его зов…
Слушая эти речи, не лишенные дерзости и природного красноречия, Жак Ферран не мог сдержать дрожь: он был потрясен свирепым, почти что диким выражением лица Сесили; грудь молодой женщины бурно вздымалась, ноздри ее раздувались, рот был хищно оскален, и она не сводила с нотариуса пламенного взгляда своих огромных черных глаз.
Никогда еще Сесили не казалась ему такой красивой…
— Говорите, говорите еще, — воскликнул он в экстазе, — на сей раз вы не насмехаетесь, вы говорите серьезно… О, если б я только мог!..
— Хотеть — значит мочь, — отрывисто сказала креолка.
— Но…
— Но, скажу я тебе, хотя ты и стар, хотя ты и отвратителен… я бы согласилась оказаться на твоем месте, потому что мне бы представилась тогда возможность соблазнить молодую, красивую и страстную женщину, ибо одиночество отдавало ее мне во власть, женщину, которая все знает и все умеет… женщину, которая на такое способна… И я бы уж соблазнила ее! А затем, когда моя цель была бы достигнута, все то, что прежде было против меня, с той поры обратилось бы мне на пользу… С какой гордостью, с каким торжеством я могла бы сказать себе: «Мне удалось заставить ее забыть и о моем возрасте, и о моем уродстве! Любовь, которую она мне выказывает, рождена не жалостью, не извращенной прихотью, она завоевана моим умом, моей отвагой, моей настойчивостью и энергией… ее вызвала, наконец, моя безмерная страсть к этой женщине… Да, пусть отныне сюда являются юные красавцы, полные прелести и очарования, эта прекрасная молодая женщина, которую мне удалось покорить многими доказательствами моей пылкой и безграничной страсти, даже не поглядит на них; нет, она и не посмотрит в их сторону, ибо она знает, что эти изнеженные щеголи не поступятся даже узлом на своем шейном платке, даже прядью своих волос ради того, чтобы послушно выполнить любое ее самое фантастическое желание… зато я, если она, к примеру, бросит свой носовой платок в пылающий огонь, по первому ее знаку брошусь в раскаленную печь и, как старый тигр, буду рычать от радости…»
— Да, я так и поступлю!.. Попробуйте, попробуйте! — вскричал Жак Ферран вне себя от волнения.
Сесили еще ближе подошла к окошечку в двери и, устремив на нотариуса пристальный и пронизывающий взгляд, продолжала:
— Ибо эта молодая женщина будет твердо знать, что если ей в голову придет самый необыкновенный каприз, то юные красавцы прежде всего станут думать о своих деньгах, коль скоро они у них есть, либо — за неимением денег — о своих низменных интересах… в то время как ее старый тигр…
— Ни на что не посмотрит… он… слышите, ни на что не посмотрит… Состояние… честь… он готов будет всем пожертвовать, всем!..
— Это правда? — спросила Сесили, прикоснувшись своими очаровательными пальцами к костлявым и поросшим волосами пальцам Жака Феррана; просунув свои руки между прутьями решетки, которой было забрано окошечко, он судорожно вцепился в них.
Он впервые почувствовал, впервые ощутил, до чего свежа гладкая кожа креолки…
Жак Ферран побледнел еще больше, из его груди вырвался хриплый стон.
— Разве может эта молодая женщина не воспылать страстью? — спросила Сесили. — Ведь если она взглядом укажет своему старому тигру на ее врага… и скажет: «Ударь его», — то он…
— То он тут же ударит! — завопил Жак Ферран, стараясь прижаться своими пересохшими губами к пальцам креолки. — Чтобы овладеть тобой, — закричал негодяй, — я готов совершить даже преступление…
— Подожди, господин… — внезапно сказала Сесили, отдергивая руку, — лучше уходи… я больше не узнаю тебя… до сих пор ты мне казался уродливым, но теперь… уходи, уходи.
С этими словами она резко повернулась и отошла от двери.
Коварная креолка сумела придать своему жесту и своим словам невероятное правдоподобие; взгляд ее казался одновременно изумленным, разгневанным и пылким, он как нельзя более естественно выражал ее досаду, вызванную тем, что она на минуту позабыла о безобразной внешности Жака Феррана, и злополучный сладострастник почувствовал себя во власти неистовой надежды; он еще сильнее вцепился в прутья решетки, которой было забрано окошечко, и закричал:
— Сесили, куда ты?.. Вернись… вернись… приказывай что хочешь, я стану твоим тигром!..
— Нет, нет, господин… — отвечала креолка, все дальше и дальше уходя от двери. — Лучше, для того чтобы отогнать беса, который искушает меня, я спою одну из песен, что поют в моих родных краях… Ты слышишь меня, господин?.. Ветер на дворе усилился, буря свирепствует… в такую ночь двум возлюбленным особенно приятно и радостно сидеть рядышком у очага, где весело потрескивают дрова!!
— Сесили… вернись!.. — жалобно молил Жак Ферран.
— Нет, нет, позднее… когда я смогу это сделать, не опасаясь самой себя… но свет этой лампы меня слепит… от сладостной неги мои веки смыкаются… Я и сама не понимаю, что за волнение владеет мной… уж лучше я побуду в полумраке… мне кажется, то будет сумрак наслаждения… сумрак истомы…
